Утро Московии - Лебедев Василий Алексеевич (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
Пройдя берегом, Степан с трудом отыскал знакомую дорогу на Козье болото – место казней больших и малых ослушников царевых, страшных разбойников, коих вели сюда прямо из Разбойного приказа, несчастных пропойц, учинивших смертное забойство. Еще мальчишкой, при Годунове, видел Степан Мачехин, как по повелению митрополита московского сжигали юного чернокнижника. А сколько тут по самые ноздри зарыто жен, поднявших руку на дарованных им судьбой ненавистных мужей-мучителей. Степан бегал сюда с мальчишками и все держал в памяти казнь какого-то веселого разбойника, и сизую дымку вечернего болота, и толстенную дуплистую иву у кровавого пня, и толпы людей, безмолвных, как на причастии, и галочий гомон на суховершинных болотных березах… Сейчас Степан не боялся ни кровавого пня, ни угрюмой березы, выплывавшей из тьмы, – он опасался стонов. Услышит, как кричит умирающая женщина, зарытая в землю, и дрогнет сердце – ни подойти, ни убежать…
За Козьим болотом началась слобода. Погромыхивали цепями собаки. За плотными заборами тут и там слышались песни – то гуляли в пьяных подклетях. Слышались голоса, стук в ворота.
– Православные, налейте!
– Отворите, свои!
– Хозяин, налей!
У крыльца кабака, что вдруг зажелтел окошками на переулок, валялись два человека, хрипели – дрались ожесточенно, без слов. Третий стоял у растворенного окошка, заглядывал в душную утробину кабака и просил у кого-то стопу водки. На нем была рогожная накидка с мочальными завязками. Человек порой поднимался на завалину, совал руку в окошко, и тогда оттуда плескали ему в лицо то опивками, то помоями. Человек не отходил.
Голос вылетал из окошка. Степан приостановился, вслушиваясь в голоса, подхватившие песню.
Нет, не было в этой песне голоса его отца. Отец поет не так – со слезой поет, за сердце ухватит песней – не вздохнуть. Степан пошел к большому кабаку, откупному, а песня доносилась вослед:
Пошел дождь, частый, вкрадчивый. В темноте Степана дергали за рукава, спрашивали водки, предлагали зипуны. Многие из корчемников посылали кого-нибудь пострашней спросить, чего ему тут надо, не подсыльный ли он из какого-нибудь приказа. Степану, как никогда, показалась длинной эта дорога. Наконец засветилась свечами церквуха, замельтешили в переулке люди, и вот уж за углом большой слободской кабак – последняя надежда.
Степан торопливо подошел к крыльцу, протолкался, перешагнул через кого-то, но внутри кабака, у самого порога, двое стрельцов загородили проход. Нет, Степана они не видели – они обшаривали карманы волосатого мужика.
– Говоришь, и на ендову не осталось? А это чего? – стрелец, торжествуя, выудил из кармана у мужика два алтына.
– А! – крякнул второй, разя сивухой. – Домой спроворился, а два алтына во царевом кабаке не оставляет, себе норовит.
– Смирить тебя? Или к десятнику?
В кабаке было парно. Люди на лавках за длинными столешницами были плохо различимы, да еще эти тут стрельцы.
– Смирить тебя по шее или усидишь те алтыны?
– Усижу…
– О как бывает! О как у нас, посадских!
– Где – у вас? Это там, не знаешь где сам?
– Где прибудешь с весельем, а встретят поленьем!
– Он туда ехал на алтынном жеребце, да мостовщина – рупь!
– Там пошлину берут с дуги – по лошади, с шапки – по человеку!
– Тихо! Тихо! Мачехин, спой, певарь!
– Пой, Мачехин! Трави душу!
У порога стрельцы отпустили мужика допивать алтыны, сами вместе с ним пошли цареву казну полнить, и Степану стала видна забитая людьми лавка по левой стене. Отца не было видно.
– Пуд сахару – пять рублёв!
– Без сахару проживем!
– Четверть ржи ныне – четыре алтына!
– Вот и дело-то!
На другой лавке визжал мужичок в зипуне, надетом на голое тело:
– Бояре мирскую земь ныне пашут! По Тверской дороге – по Ходынку! По Троицкой – по Яузу! По Коломенской – по Гравороны! По Серпуховской дороге – по Котел пашут, а по Можайской ажно по Поклонную гору!
– Тихо!
Вышел визгливый мужичонка – с краю сидел, – раскинул руки, запел:
– Пошел, таракан!
Какой-то здоровенный мужик в новехоньком зипуне, длиннобородый, схватил мужичонку-песенника за зипун и отшвырнул к бочкам целовальника.
– Аль велик есть? – стонал мужик от бочек. – Аль борода надвое размахнула-ась?
– Тихо! Тихо, твердят тебе! Мачехин петь станет!
Воцарилось молчание. Стрелец уронил на пол свой потускневший протазан, но поднимать его не стал.
Из-за тяжелого бревенчатого подстолья поднялся Иван Мачехин. Степан не видел его несколько дней. Руки у отца мелко дрожали, глаза светились пьяной слезой.
– Православные… Печей наложу, девку выкуплю…
– Пой! – ревел здоровенный мужик.
– Э-ыхх! – Иван крутнул головой, кашлянул, что рыкнул, и вдруг дрогнул его голос на самой кромке рыдания, но не сорвался, а зазвенел высоко и необычайно молодо:
И вдруг он упал лицом на столешницу.
– Иван!
– Пой, Иван!
– Давай, Мачехин, береди дальше душу! Вот те стопа вина!
Иван Мачехин поднял голову, не чуя рассеченной губы, потянулся к стопе.
– Печей наложу – осень… Девку выкуплю… Степан?
Он увидел Степана. Сын стоял рядом, напротив, и в тот момент, когда отец хотел принять стопу с вином, Степан перехватил и единым глотком выпил сам.
