Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Заложник собственной природы.
— Я действительно собирался рассказать тебе, Нуну. Просто ждал, пока ты подрастешь. Думал, что ты еще недостаточно взрослый для такого рассказа. Но теперь ты уже знаешь. Жаль.
— Ничего. Со мной ничего не случилось.
Случилось, конечно, много чего. Но не рассказывать же об этом.
— Он хорошо относился к тебе? Не причинил тебе вреда?
— Пап, Феликс очень классный.
И вы с ним очень похожи.
Отец взглянул на Феликса. Феликс на него. Какое-то время они мерили друг друга взглядами. Хоть я и был еще не вполне взрослым, я отлично понял, что таили в себе эти взгляды. Не только неприязнь. Оба они были товарищами по несчастью: они любили одну и ту же женщину и оба ее потеряли.
— Ну и что мы теперь будем делать? — спросил мой отец. — Вас ищут по всей стране… — Он вздохнул, но мне показалось, что он нарочно говорит больше обычного. — Я пришел сюда один, потому что понял: последним пунктом программы, — он посмотрел на Феликса, — будет получение подарка, который она оставила Нуну…
— Ты здесь один? — В глазах у Феликса сверкнуло любопытство. Он быстро облизал губы.
— Да, один. — Отец сумрачно взглянул на Феликса. — А что, есть предложения?
— Боже упаси. Кто я такой, чтобы предлагать господину отцу? Так, одна мысль…
— Послушаем.
— Я подумал, может, делаем так: допустим, я вдруг доставал пистолет, так?
— Допустим.
— Приставлял пистолет к голове Амнона и говорил: если господин отец не дает мне уйти, тогда я стреляю, так?
— Допустим.
— Ну, какой выбор тогда у тебя был? И так я убегал.
Наступила тишина. Эти двое понимали друг друга без лишних объяснений.
— Короче говоря, как будто ты меня шантажировал? — усмехнулся отец. — Ты представляешь, какую новость сделают из этого газеты и что скажут в полиции?
— А что тебе до полиции? — широко улыбнулся Феликс. — Ты уже не должен думать о полиции. Ты уже поймал Феликса. Это второй раз, когда ты поймал Феликса, и нет ни одного полицейского, который делал хотя бы половину от этого.
— Но если я отпущу тебя, кто узнает, что я поймал тебя во второй раз?
— Ты, — скромно ответил Феликс. — И твой Амнон. Это самое важное, а?
И отец кивнул. Он никогда не тянул с решениями.
— Ладно, — вздохнул он. — Любой другой вариант причинит боль нам всем. В первую очередь ребенку. Мы тут все повязаны.
Он встал, сунул пистолет в кобуру и снял ее с пояса. Мы с Феликсом напряженно следили за ним. Свой пистолет я по-прежнему держал в руке. Что, если он бросится на меня? Отец остановился на ступеньках, заметив наш страх, заметив, что я держу его на прицеле. Глубоко вздохнул.
— Ох, Нуну, — грустно улыбнулся он, — ты делаешь все в точности, как я тебя учил. Но почему мне так горько от этого?
После этого я уже знал, что сюрпризов не будет, и убрал пистолет в карман.
Отец скривил рот и сказал Феликсу:
— В конце концов все, чему мы их учим, они используют против нас.
И Феликс кивнул.
Отец подошел ко мне: крепкий, вспотевший, растрепанный. Настоящий РУПВ. Мы не виделись три дня. Мне хотелось броситься к нему и завопить от счастья. Мы даже не пожали друг другу рук. Наверное, так лучше. Это по-мужски. Феликс попросил, чтобы мы прошли в хранилище и сели спина к спине. Напевая себе под нос, привязал нас друг к другу — поджав губы, как всегда, когда он кого-то связывал или запирал. Отец сказал ему сквозь зубы, чтобы он не связывал меня слишком крепко.
Закончив, Феликс вытащил у отца из кармана наручники и приковал меня к нему. Услышав лязг наручников, я вспомнил заключенного и полицейского, с которыми встретился в самом начале. Странное вышло путешествие, что и говорить.
Краем глаза я видел, как он наклонился к отцу.
— Она была очень особенная, Зоара, — шепнул он ему. — Я знаю, что ты ее любил. Но хватит. Надо забывать мертвых. У тебя продолжается жизнь, и у тебя есть отличный ребенок! А ребенку нужно мать. И послушай меня, господин Файерберг, — Феликс повидал много женщин, но не повидал такой, как госпожа Габи. Она очень мудрая девушка. Думай о ней хорошенько. Прошу извинения, что вмешиваюсь в частную жизнь. Благодарю за все, и шалом.
Спиной я почувствовал, как отец вздохнул. Я решил, что сейчас он вспылит. Феликс обогнул результат своих стараний, наклонился надо мной и улыбнулся — сначала знакомой гипнотизирующей улыбкой, заливая голубым блеском, но потом вдруг спохватился, стер ее с лица и улыбнулся коротко и сердечно.
— А хорошо нам было вдвоем, а?
Я кивнул.
— Ты ребенок, какого больше нет. Преступник с хорошей душой. Смесь! Теперь, когда я видел тебя, мне уже можно ничего не видеть. Я уже знаю: что-то от Феликса оставалось в этом мире. — Он подергал себя за нос, глаза у него слегка покраснели. — Ладно. Хватит. Надо уходить. Дела зовут. Может, еще когда-нибудь встречаемся. А может, и нет. Может, когда-нибудь на улице к тебе подходит дедушка Hoax, чтобы сказать «шалом». Все может случаться в этом мире. Самое важное, что ты знакомился с Феликсом, а Феликс знакомился с тобой.
Он протянул руку и с нежностью коснулся золотого колоска у меня на цепочке.
— И еще важное, что я знаю: Лола будет позаботиться о тебе, чтобы, Боже упаси, из тебя не получался слишком уж Феликс. Но чутку можно, так, чтобы не забывать, что в мире есть не только законы. В этой жизни должно быть место и для твоего личного закона!
Он наклонился поближе, и я вдруг, сам того не ожидая, поцеловал его в лоб.
— И хорошо помни, Амнон: жизнь — это чутку света между тьмой и тьмой. И ты получше многих людей видел свет Феликса в этом мире.
Сверкнула голубая молния. И Феликс исчез.
Мы сидели молча. Я и отец. Спиной к спине.
С чего бы начать?
Спинами мы чувствовали дыхание друг друга.
— Так что с Габи? — я наконец набрался смелости.
— Ждет дома, — буркнул отец.
— Она… ушла от нас?
Я услышал, как он пытается почесать плечом заросшую щеку.
— Она предъявила мне ультиматум. До воскресенья я должен решиться.
В точности как я представлял. Все-то я знаю.
Мы помолчали. Потом отец прорычал:
— Пистолет все еще у тебя?
Я пощупал локтем карман. Нащупал там шарф. И все. Феликс вытащил пистолет из моего кармана, пока мы целовались! Я начал сдавленно смеяться, но из уважения к отцовской печали старался сдерживаться. Отец спросил вдруг:
— Ты почувствовал, что через два дня у тебя бар-мицва?
И тут я уже не выдержал и расхохотался. Отец молчал. Широкая спина его была как каменная. Я смеялся животом и пальцами, вперед и назад, отец повел плечами, пытаясь прекратить это, и вдруг расхохотался сам, и от его смеха меня подбрасывало, как на лодке, словно я был холодильником, с которым он танцует вальс, — так я в первый раз в жизни рассмешил его. В первый, последний и единственный — итого три раза.
Он ржал, как лошадь!
— Как все запуталось, — сказал он наконец. — И я в том числе.
Больше мне ничего было не надо.
— А про меня написали в газете, — сказал я, когда ко мне вернулся дар речи.
— В газете… Да ты всю страну поднял на ноги! И будешь еще говорить, что тебя не похищали.
— Но это ведь правда.
— Мне еще попадет за весь этот балаган. Да ладно, не привыкать. Выговором больше, выговором меньше.
Я примолк. Для себя я уже сделал выводы по поводу его работы в полиции. Я даже решил — пусть сослуживцы отца вообще не приходят ко мне на бар-мицву! Кому нужны их подарки? Я и так получил достаточно.
— И пусть выговор! — проговорил он вдруг, и спина его напряглась так, что я даже приподнялся над полом. — Что еще они мне могут сделать? Двенадцать лет одно и то же. Никакого продвижения, те дела, которые мне дают, — это стыдоба, а не дела.
Снаружи послышался вой сирены, гомон, топанье, отрывистые приказы.
— Вот, приехали, — сердито пробурчал отец. — Я велел Этингеру быть здесь в девять ровно. Не объяснил зачем. То-то он обрадуется. — И добавил мрачно: — Надеюсь, твоему деду хотя бы удалось от них сбежать.
