Сними панцирь! - Журавлева Зоя Евгеньевна (книги без сокращений .TXT) 📗
Тихо так. Темно. Я уже засыпать стал.
Вдруг тётя Надя шёпотом говорит:
— Лёдик, тут кто-то ползёт…
Я сразу закричал:
— Стой! Не дыши!
Шкаф открыл, схватил папин носок и бегу в кабинет. Сейчас мы её прямо в носок, вот папа удивится. Скажет: «Совсем ты уже большой, можно тебя брать в пески». Я, правда, сам ещё не ловил. Но сколько раз видел. Только вот завязать носок нечем. Нигде никакой верёвочки нет…
В кабинете светло. Лампа горит. Тётя Надя на диване сидит и не дышит. В угол на стену смотрит.
— Вон, — говорит.
Зря я носок принёс. На стенке змей не бывает, у них когтей нет. Я даже немножко обрадовался, что не нужно змею ловить.
— Кто это там? — говорит тётя Надя и показывает на стенку.
Я посмотрел.
Такая чистая стенка. Голубые обои, мы с папой эти обои вместе выбирали. По обоям геккончик бежит. Вверх. До потолка добежал и обратно, по потолку он не может. Симпатичный такой, быстро вниз бежит.
— Никого нет, — говорю я. — Один геккон.
— А не змея? — говорит тётя Надя.
Я прямо захохотал. Какая это змея? С ногами! Это ящерица. Геккон. Он на охоту вышел, за мошками. А тётя Надя его испугалась. Даже не дышит! Я говорю:
— Он у нас ручной.
— Не может быть, — говорит тётя Надя. И тоже смеётся.
Она, оказывается, думала, что он дикий. Если бы она знала, что он ручной, она бы ни капельки не испугалась. Ей как-то не верится, что он ручной. Слишком быстро бегает.
— Я сейчас покажу, — говорю я. — Он муху из рук берёт.
Тётя Надя не хочет, чтоб я показывал. Она мне и так верит. Она боится, что мы Арину разбудим. Да и мух у нас нет. Не будем же мух среди ночи ловить!
Почему не будем? Это просто.
Я положил носок и сразу муху поймал. В кулак, это же просто.
Показал муху геккону.
Геккон на стенке сидит, думает. Муха ему вроде понравилась издалека. Геккон по стенке тихонько спустился к моей руке. И снова на муху смотрит. Муха вблизи ещё лучше.
— Бери, — говорю я. И мухой немножко трясу.
Геккону, конечно, хочется. Он глаза себе для смелости облизнул. Приподнялся на лапки. Раз, раз!.. И муху у меня вырвал. Съел. И опять глаза облизнул сам себе. У него язык такой длинный. Ужасно ему моя муха понравилась. Он бы ещё съел. Но у меня больше нет.
Вдруг тётя Надя говорит:
— А у меня возьмёт?
Конечно, геккон у неё возьмёт. Только тётя Надя никак не может муху поймать. Машет руками, а мухи от неё улетают.
Я ей поймал, это же просто.
— Спасибо, — говорит тётя Надя. Так обрадовалась! Муху держит за крылышки и геккона зовёт: — Иди, геккоша, иди…
Он сразу по стенке пришёл! Хвать! Тётя Надя руку отдёрнула, а мухи уже нет. Геккон сидит и глаза себе вылизывает. Наелся наших мух и теперь вылизывается. Такой чистюля. Поглядывает на нас.
— Хорошенького понемножку, — говорит тётя Надя.
Нам же спать когда-нибудь нужно. У нас так вся ночь пройдёт. Только тётя Надя ещё вот что у меня хотела спросить. Она хотела спросить, кто у нас ещё есть в квартире. Кроме нас с ней и Арины.
— Никого больше нет, — говорю я.
— Ну вот геккоша есть, — говорит тётя Надя.
— А… — говорю я. — Ещё ёж есть, он в коридоре.
— А ещё?
— Больше никого… Черепаха есть, она под вешалкой спит. Сверчок, конечно, есть, он, наверно, в столовой. Ещё жуки. Богомол, скарабей и жужелица Маннергейма. Но они не шумят. Ещё скорпионы, конечно, есть. Они сами пришли. Не знаю сколько — я не считал.
— Понятно, — говорит тётя Надя.
Ей у нас очень нравится, хоть она ещё не совсем привыкла. К геккону она, правда, уже привыкла. И ко всем другим тоже, конечно, привыкнет. Но чтобы быстрее привыкнуть, она, пожалуй, сегодня в моей комнате ляжет. На раскладушке. Она любит на раскладушке спать, и с нами ей веселей.
— Нам тоже веселей, — обрадовался я.
Вот Арина утром удивится! Мы все в одной комнате спим. И тёте Наде на раскладушке очень удобно.
КАКОЙ УМНЫЙ ЭТОТ ВАК
Арина у нас всегда лепит. Она из всего лепит. Из пластилина. Из глины. Из мыла. Из замазки. Сейчас она лепит из хлеба. Свой кусок уже вылепила, взяла мой. Кофе не допила, а лепит.
— Перестань хлеб мучить, — говорит Марина Ивановна.
Арина не слышит, она же лепит.
У папы в кабинете собачка сидит, ему Арина на день рождения подарила. К нам кто приезжает, скорей эту собачку щупает. «Поразительно, — говорят. — В четыре года! Просто поразительно!» Особенно их поражают уши, как они наставлены. И живот — какой это впалый живот.
Сразу говорят: «А ещё у неё что-нибудь есть?» — «Целый зоопарк», — говорит папа. «Но её же надо срочно учить!» — кричат все, кто приезжает. А никто не может Арину учить, потому что лепить никто не умеет. Ни Аринина мама, ни Аринин папа, ни Марина Ивановна, ни Вета с метеостанции, ни шофёр Боря. Даже мой папа не умеет. И все, кто приезжает. Вот к нам тётя Надя приехала. Привезла пластилин и краски, а лепить тоже не умеет. Поэтому Арину никто не учит, она сама лепит.
— Только из хлеба не надо, Ариночка, — говорит Марина Ивановна. — Хлеб надо уважать.
— Я его уважаю, — говорит Арина. — Я чёрный хлеб больше уважаю, из него крепче.
Арина лепит и спрашивает меня:
— Лёдик, кто вышел?
Зачем Арина спрашивает? Когда я леплю, тогда интересно спрашивать. Каждый по-разному говорит, никто не может угадать. А у Арины сразу видно. Она ишака сейчас лепит. У него ноги длинные и коленки торчат. Этот ишак на своих длинных ногах не может стоять. Хлебные ноги его не держат, они подгибаются. Совсем подогнулись, и ишак лёг на стол.
— Я ему сейчас крылья сделаю, — говорит вдруг Арина.
— Разве у ишака крылья бывают? — говорит Марина Ивановна. — Где ты видала ишака с крыльями! Надо по правде лепить.
— Я по правде, — говорит Арина. И лепит своему ишаку крылья.
— Это, наверное, волшебный ишак, да, Аринка? — говорит тётя Надя.
— Нет, — говорит Арина. — Просто крылатый.
— Крылатых ишаков не бывает, — говорит Марина Ивановна.
Что они все Арине мешают? Она же работает. Такой у неё ишак. Он с крыльями родился. Хочет — бежит на длинных ногах, хочет — летит на крыльях. Сам серый, а крылья у него белые. Очень красиво.
— Скульптором будешь, Аринка, — говорит тётя Надя.
— Нет, — говорит Арина. — Художником!
— Художники рисуют, а ты лепишь.
— Я, когда вырасту, тоже рисовать буду, — говорит Арина. — Сейчас мне некогда рисовать.
— Надо бы тебя в настоящий музей свести, — говорит тётя Надя.
— Мы с Лёдиком были в настоящем!
Мы в Ашхабаде были с Ариной. Папа в институт побежал, а нас в музее оставил, это рядом. «Побродите пока», — говорит.
Мы с Ариной стали бродить. Там картины висят. Страшные. Браконьеры палками гонят слона, такая картина. Они его до смерти могут загнать! Ещё такая висит — браконьеры у костра пляшут, в шкурах. Слона, наверно, убили, и в его шкуре пляшут.
С самолёта в волка стреляют, тоже картина. Волк по снегу бежит и на самолёт огрызается. Браконьеры, значит, и на самолёте летают! Но этого волка они ещё не убили. Он быстро бежит, браконьерам никак не попасть. «Он убежит?» — говорит Арина. Я думаю — убежит. Но лучше мы что-нибудь другое посмотрим.
«Вон медведь», — говорю я. «Настоящий?» — обрадовалась Арина. Мы подошли. Он не настоящий. В музее ничего настоящего нет. Чучело просто. На этом медведе нитки видно. «Ему больно», — говорит Арина. Я знаю, что больно. Я говорю: «Ничего ему не больно, он же чучело».
— В музее ничего хорошего нет, — говорит Арина.
— Это не тот музей, — говорит тётя Надя. — Вот приедете как-нибудь в Москву, я вам покажу.
— Мы с Лёдиком приедем к тебе, — говорит Арина.
— Вы потише кричите, — сдерживает нас Марина Ивановна. — Спят же ещё!
Это мой папа спит. И дядя Володя.
— Я не слышала, как они вернулись, — говорит тётя Надя шёпотом.
— Где слышать! — рассказывает Марина Ивановна. — Под утро вернулись. Побегали. Но не зря. Тут шофёр в экспедиции есть, за заповедником они стоят. Давно Лёша этого шофёра подозревал. Сегодня попался. Хитрый, а всё же не доглядел. Только архара свалил, а наши-то тут как тут. Чуть не до драки, рассказывают, а всё же поймали с поличным, никуда не денешься.
