Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович

– В кнутья их, – крикнул вожак, соскочив в снег.

Саша заметил, что приказ был исполнен лишь частично. Двое и правда размахивали арапниками, но ещё один щуплый парень с козлиной бородкой держал кистень. Им он не пугал, но готовился бить, прячась за спиной верзилы в папахе.

Тимоха, упавший с коня, тоже поднялся и поковылял в драку. Он явно разозлился: в правой руке сжимал нераспущенную плеть, левой держал нож.

Когда псари подскочили к крыльцу, Данилыч опять шагнул навстречу и выстрелил кнутом вперёд, почти не замахнувшись. Удар пришёлся по роже верзилы, тот отшатнулся, схватился рукой за щеку.

Левой рукой Данилыч крутанул в воздухе и сбрил лезвием тесака половину плети, летящей ему в лицо, а потом мгновенно повернул тесак остриём к наполовину обезоруженному противнику, так, что если бы тот не отпрянул назад и не упал в сугроб, то накололся бы.

Парень с кистенём вышел на открытое пространство, размахнулся, послал гирьку в голову Данилычу, но тот уже приседал, как мастер плясать гопак. Парень взмахнул опять, собираясь бить прямо, будто молотил цепом, только Данилыч сделал два шага ему навстречу, всплыл и ударом тесака снизу вспорол псарю его шубейку, а рукоятью кнута – замахиваться не было пространства – двинул прямо в лоб. Козлобородый отвалился, Данилыч, снова присев, отпятился назад.

Все эти изящные па с клинком и плетью заворожили Сашу на пару секунд. И чуть не привели к беде. Тимоха вскочил на ступеньки и с рёвом рванулся на него. Саша опомнился то ли сам, то ли от крика Данилыча. Он выставил саблю вперёд, под углом к небу, и даже почти не ощутил, как она срезала почти всю плеть. Интуиция помогла Саше немедленно повернуть саблю вниз и ударить без размаха. Этот удар оказался полезен и для него, и для Тимохи: Сашу он спас от направленного в грудь ножа, Тимохе сохранил руку. Клинок не разрезал рукав, но его нижняя часть пришлась по костяшкам пальцев, и Тимоха отскочил с дикой бранью, пытаясь понять, на месте кисть или в сугробе.

Верзила в папахе, уже осознав, что сохранил оба глаза, опять кинулся на Данилыча. Саша замахнулся на него саблей, надеясь напугать, и ощутил мгновенный летящий ожог: псарь наполовину обрубленной плетью достал его своим оружием по лицу. Удар, нанесённый верзиле, пришёлся по касательной: сабля лишь слегка порезала его тулуп у плеча. Разозлённый не столько болью, сколько обидой, Саша ещё раз взмахнул саблей и, если бы верзила не отскочил, пожалуй, рубанул бы по голове.

Между тем Данилыч крепким ударом кнута окрутил шею псаря с полуплетью, притянул к себе и не жалея сил – ведь по шапке – стукнул сверху рукоятью тесака. Псарь рухнул в сугроб. Пока он падал, Данилыч отмотал кнут и хлёстким ударом полоснул верзилу по щеке, да так, что он опять шатнулся в сторону, хватаясь за лицо.

Любитель махать кистенём слегка очухался и встал на четвереньки, пытаясь отыскать своё оружие. Данилыч хлестнул его с длинного замаха – парень с воем выскочил-вылетел из сугроба, уже не думая про кистень. Тимоха, видевший, что пальцы лишь порезаны, а не отрублены, продолжал браниться, грозясь Саше ножом. Саша наступал на него, замахиваясь саблей, Данилыч опять размахнулся и послал кнут так, что кончик свистнул возле лица Тимохи.

– Утомился! – громко рыкнул Данилыч. – Вот сейчас убивать начну!

Обещание, пожалуй, было излишним. Трое псарей, охая и ругаясь, побрели к лошадям. Четвёртый, получивший рукоятью тесака по темечку, валялся в снегу. Данилыч подошёл к нему – правда, бросая быстрые взгляды на отступающую троицу.

– Пожалеете, – чуть не плача (правда, не переставая и браниться), сказал Тимоха, вскарабкавшись в седло, – его сиятельство до вас доберётся!

– Ась? – с неподдельным интересом спросил Данилыч, делая вид, будто поднимается.

Ответом был затихающий стук копыт.

– Как скоро выяснилось, мои несчастья только начались, – продолжил Счастливчик Джон. – У меня не было денег даже на пинту пива, не говоря уже про сухую одежду. Я выбрал самый простой вариант: оглушить первого встречного аборигена и воспользоваться его одеждой, а если повезёт, и наличностью.

– Вас всегда губило пристрастие к лёгким вариантам, – презрительно бросил мистер Стромли. – Ваша первая жертва оказалась переодетым полицейским?

– Отчасти, – сказал Счастливчик Джон. – Я выбрал подходящего господина, как мне показалось – навеселе, и попытался нокаутировать его с одного удара. Однако господин был более или менее трезв, живуч и криклив. Он оказался таможенным инспектором, идущим с какого-то ночного гешефта. Драка перешла в борьбу, и вскоре в ней оказались несколько участников – и все не на моей стороне.

Счастливчик Джон раскусил яблоко, будто проверяя, сколько зубов у него целы.

– В итоге меня приволокли в местный полицейский участок. Предстоял допрос, наихудшим исходом которого стало бы выяснение моего подлинного имени. Поэтому моей задачей стало как можно скорее убедить полицейских избавиться от меня. К счастью, этот план был разработан ещё по пути – я начал играть сумасшедшего.

– Что же, – с усмешкой заметил мистер Стромли, – как говорил наш великий классик, сойти с ума на датской почве – дело обыденное [71].

– Вот и я так думал, – ответил Счастливчик Джон. – Я, помню, даже спектакль смотрел, как принц дурика строил, чтобы его за убийство не повесили. И я так же себя начал вести. Постоянно бормотал «майн гот!», а когда меня спрашивали, почему же я набросился на почтённого таможенного инспектора, то я отвечал: «Их бин Вельзевул!» За несколько часов я убедил весь полицейский участок, что мне мерещатся черти в каждом углу комнаты, поэтому самое лучшее – это или выпустить меня и позволить заниматься экзорцизмом [72] в своё удовольствие, или, напротив, удалить из полицейского участка. Господам полицейским приглянулся второй вариант, но скоро выяснилось, что я перестарался. Меня определили в сумасшедший дом, для опасных больных, а так как в этой чёртовой Дании почти тысяча островов, дом смирения располагался на одном из них. Первой сухой одеждой, которую я получил после купания в гавани Копенгагена, оказалась смирительная рубашка. Служители не были уверены, что я излечился от своей чертомании, поэтому первые два месяца другой одежды я не знал.

– Тот же классик заметил, что Дания – худшая из тюрем, – опять мудро отметил дядя Генри. – Дальше.

– На этот раз простых решений я не искал, – сказал Счастливчик Джон. – В этой больнице был дурацкий обычай: в случае нападения на служителя сажать на цепь на год. Я думал и нашёл лучший вариант: я начал делиться с окружающим миром своими индийскими впечатлениями. Меня не интересовала аудитория: просто в определённые часы я делал вид, будто впадаю в транс, и начинал рассказывать про горы и джунгли, караванные тропы, восточные базары, тигров, кобр, браминов и йогов. Не волнуйтесь, сэр, я ограничился исключительно восточным антуражем, не касаясь наших совместных занятий,

– Благоразумно, – заметил мистер Стромли.

– Некоторое время спустя к этим монологам стали прислушиваться служители. Они начали понимать их смысл, но не могли понять, почему обычно я общаюсь короткими фразами на ломаном немецком, но иногда рассказываю истории на английском языке. Потом мною заинтересовались и врачи, иногда приезжавшие на остров, чтобы понять: не вернулся ли разум к кому-нибудь из пациентов? Не сумев объяснить феномен, меня перевели в Копенгаген, для удобства местных профессоров. Я стал медицинской диковинкой и понемногу даже начал менять помешательство: выяснилось, что я принимал полицейских за демонов-ракшасов, а таможенного инспектора – за их повелителя Равану, потому и накинулся на него с кулаками. Со временем история стала подобием анекдота, а я вёл себя так смирно, что меня уже не боялись.

– И вы, воспользовавшись этим, удачно расправились с одним из эскулапов, имевшим неосторожность остаться с вами наедине в своём кабинете или квартире, – с усмешкой предположил дядя Генри.