Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского) - Осеева Валентина Александровна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придётся кончать дневник. Я с Трубачёвым советовался, – он говорит, что когда всё кончится и мы победим, то тогда всё вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми.
Глава 32
На пасеке
Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька:
– Ты к Матвеичу?
Васёк остановился около крыльца.
Бобик прыгал на него, лизал ему щёки, нос.
– Знает, видно, тебя собака?
– Знает.
Васёк не решался сказать, что пришёл к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У неё было круглое лицо с глубокими складками около губ. Тёмные косы, обёрнутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно. Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал её плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком.
– Матвеич сейчас придёт. Садись.
Она села на крыльцо. Васёк тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату.
– Я – Оксана. Слыхал обо мне? – просто сказала незнакомая женщина.
Васёк радостно удивился:
– Это вы? Сестра Сергея Николаевича? Моего учителя?.. Я слышал, я ещё давно слышал!
– От Сергея Николаевича слышал?
– От всех слышал!
– А от учителя своего слышал? – настойчиво спрашивала Оксана.
– Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана… то есть тётя Оксана… есть… – запутался Васёк.
Женщина засмеялась. От голубых глаз её протянулись к вискам тонкие морщинки.
– Это я тебе тётя. А учителю твоему – сестра. Я его маленьким ещё помню, он на моих руках рос. – Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. – Большим-то и не видела никогда.
Ваську стало жаль её:
– Он хороший… Строгий такой… и ласковый. Сильный… ужас! Просто силач!
– А маленький худой был, лёгонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею – не оторвёшь… – Оксана вздохнула. – А какой уж теперь стал, и не знаю – не довелось повидаться… – Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. – Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет – городской стал.
Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее.
– Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое… ну, вышиванье, что ли… Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! – заторопился он.
– Негде носить. Он, наверно, на фронте теперь. Врага бьёт. Какая ему рубашка сейчас, куда наряжаться! – сказала Оксана. – У нас у всех одно и на уме и на сердце.
Васёк спрятал между колен свою тюбетейку. В ней хрустели зашитые бумажки.
– А Николая Григорьевича нет? – осмелился спросить он.
– Есть, – кратко ответила Оксана, не приглашая его в хату.
Наступило молчание. За дверью задребезжала посуда. Васёк взглянул на Оксану.
– Тебя Васьком звать? – спросила она, хмуря брови.
– Васьком.
– Хорошо вас воспитывают! В строгости… На примере… – Она понизила голос: – Отец у тебя с билетом?
– Он машинист – ему без билета можно.
Оксана наклонила голову, как бы разглядывая Васька:
– Не понимаешь разве, о чём говорю?
Васёк вспыхнул, догадался.
– Нет, понимаю… Он давно уже… ещё я не родился, – поспешно сказал он.
– Тише говори! Ищут враги коммунистов – вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого – погубишь человека. Ненароком погубишь, – строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. – Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят…
Васёк испугался:
– Вы спросили – я и ответил.
– Не всякому отвечать – кому в ответ и помолчать. Я спрошу, другой спросит… – Она пытливо вглядывалась в лицо Васька.
Он почувствовал к ней неприязнь: «Сама спрашивала – и сама болтуном ругается…»
– Я тебя учу, а не ругаю, – ответила на его мысли Оксана. – Матвеич тебя любит. И отец любит. А любовь от доверия… – Она положила на голову Ваську руку, пригладила назад чуб. – Лоб у тебя большой, чистый. В отца?
– Оксана! – послышался из хаты голос Николая Григорьевича. Он открыл дверь и, опираясь на палку, остановился на пороге. – А, Васёк пришёл!.. Что ж ты не скажешь?
– Да мы за разговором тут, слово за слово…
– Познакомились? – улыбнулся Николай Григорьевич.
– А мы и были знакомы. Он про меня слышал, я – про него. Что говорили, то и есть. Славный хлопец! – сдержанно похвалила Оксана.
Старик закивал головой:
– Ну, я рад, что он тебе понравился! Я так и думал.
Васёк вздохнул.
«А всё-таки она сердитая какая-то… – подумал он про Оксану. – Её и Николай Григорьевич, видно, боится».
Они вошли в хату.
Васёк заметил, что в кухне что-то изменилось. За печкой, где были полати, стоял теперь шкаф с посудой. Он хотел спросить, кто его сделал, но подумал, что лучше не спрашивать, а то Оксана ещё и любопытным назовёт.
Скоро пришёл Матвеич. Он был весёлый, потирал руки, командовал:
– Садись за стол, командир!.. А ну, Бобик, до перелазу, живо! Живо, живо забирай свой хвост, а то дверью прищемлю! – Он закрыл за Бобиком дверь, придвинул к столу табуретку. – Ну, рассказывай! Да не бойся – Оксана своя. Кто на пасеке у Матвеича – тот свой. Чужой тут голову сломит.
Оксана закрыла окно, опустила занавеску. Васёк снял тюбетейку, протянул её Матвеичу:
– Вот тут у меня всё.
– Зашил?.. – подмигнул Николай Григорьевич. – Смотри, Матвеич, зашил!
– Как надо! – важно подтвердил Матвеич, распарывая подкладку. – Комар носу не подточит!
Оксана обняла Васька.
– Рассердился на меня – и хорошо! Значит, к пользе. Значит, запомнишь слова мои, – ласково шепнула она ему на ухо.
Матвеич разложил на столе Севины бумажки.
На этих бумажках Сева записывал всё, что ему удалось услышать или увидеть в штабе. Некоторые услышанные слова Малютин, затрудняясь перевести, вписывал прямо по-немецки.
Матвеич обернулся к Ваську и удивлённо спросил:
– Это кто же у тебя работает?
– Малютин, – сказал Васёк и, оглянувшись на Оксану, стоявшую за его спиной, добавил с гордостью: – Сева у нас немецкий язык знает!
И он начал шёпотом рассказывать, какие поручения выполняет для него Малютин, как он слушает, что говорят в штабе, и передаёт ему, Ваську.
Над столом склонились три головы. Глаза взрослых внимательно и серьёзно разбирали Севины каракули. Трубачёв дополнял их рассказами:
– Фашисты собирают яйца, крупу, зерно… Говорили между собой, что на Жуковку повезут, в вагоны грузить.
Оксана выходила на крыльцо, стояла на дорожке под окнами.
С дружеским лаем промчался за хатой Бобик. Матвеич насторожился.
Васёк вскочил, прикрывая ладонью листки. Оксана вошла в комнату:
– Свой.
Из кухни выглянул Коноплянко.
– Не бойся, не бойся! Это коноплянка прилетела, – засмеялся Матвеич, протягивая Коноплянко свою широкую ладонь и усаживая Васька на место. – Садись, садись, хлопчик!.. А ты с чем прилетел, а?
– С лыхом чи с добыхом? – пошутил Николай Григорьевич.
– С добыхом, – всерьёз ответил Коноплянке и, подвинув табуретку, сел рядом с Трубачёвым. – Поклон тебе, Васёк Трубачёв, от твоего вожатого!
Васёк задохнулся от счастья:
– От… Мити?
Коноплянко кивнул головой:
– Беспокоится о вас Митя. Велел вам передать, чтобы вы крепче держались друг за дружку. Знает, что трудно тебе, Васёк Трубачёв, но надеется на тебя и на всех ребят. Велел никогда не забывать, что вы пионеры и должны быть верными своей Родине.
Васёк встал. Он не находил слов от радостного волнения. Коноплянко мягко улыбнулся ему и обратился к Матвеичу:
– Свежий выпуск. Осилите?
