Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич (чтение книг .TXT) 📗
Я протянул руку к дяде Паше, но он покачал головой.
- Не вам. Вадику.
Вадик взял из рук дяди Паши записку и отошел к окну. Записка была короткой, но читал он долго, словно не мог разобрать почерк. На самом деле он все разобрал, но не знал, как понимать ее, что с ней делать.
Наконец он подошел ко мне и молча протянул листок. Это была старая увольнительная записка, которую я подписал, провожая Тамару три дня назад в город.
- Там, на обороте...
Я перевернул бумажку и прочел:
Вадик. Со мной все кончено. Я больше никогда не смогу танцевать. Достань, если сможешь, пистолет. Твоя Тамара.
У меня перехватило дыхание. Я поднял глаза на Вадика, тот по-прежнему стоял рядом.
- Что ты думаешь? - спросил я его.
Вадик пожал плечами.
Тогда я спросил:
- Если бы меня не было, а тебе отдали эту записку, что бы ты предпринял?
- Не знаю.
- Но ведь она надеется на тебя.
- Что ж, по-вашему, надо принести ей оружие? Я не дурак.
- Понимаю, что ты не дурак. Я тебе дам увольнительную. Поезжай в Ленинград. Тамара в госпитале во Дворце пионеров. Побудь с ней. Собирайся.
Некоторое время он топтался передо мной, потом сказал:
- Лучше вы, Борис Владимирович. Чем я могу ей помочь?
Мне захотелось ударить его. Но я только до боли сжал кулаки. И отвернулся.
- Действительно, лучше ехать мне, - пробормотал я. - Иди!
Он пожал плечами и вышел из класса. Записка так и осталась у меня. Навсегда. Я снова подошел к дяде Паше.
- Дядя Паша, вы выступали с нею в Ленинграде?
Он махнул рукой и сказал:
- Какой там Ленинград!.. На плацдарме были мы.
- Вы с Тамарой... на плацдарме?
Этого я уж никак не ожидал, даже от Тамары. Значит, подхватила она свой вещевой мешок с костюмом цыганки и рванула на плацдарм.
- Как же вы решились, дядя Паша? Ведь вы взрослый человек!
- Да вот решился... Уговорила она меня.
...Тамара подошла к дяде Паше и как бы ненароком спросила:
- Дядя Паша, вы давно не получали писем из дома?
- На прошлой неделе получил от внука, - ответил баянист. - Он мне картинку прислал. Дом с двумя окнами и дым над трубой.
- Это хорошо, - сказала Тамара, - когда над трубой дым. Ленинградские малыши рисуют дома без дыма. Правда, страшно, когда на картинке дома есть, а дыма нет?
- Много что страшно, - уклончиво ответил старый баянист.
Он исподлобья посмотрел на Тамару и почувствовал, что она что-то замышляет.
- Ты говори, чего тебе? - сказал он.
- Эх, дядя Паша, я бы сказала, да боюсь...
- Я не кусаюсь.
- Лучше бы кусались. Я не боюсь боли. Могу терпеть. В школе шла первой на прививку. Я боюсь, что вы меня не поймете. Вы ведь были под обстрелом, правда? И ничего?
- Ничего, - ответил дядя Паша, - остался жив.
Он никак не мог понять, к чему она клонит.
- Конечно, остались! - оживилась Тамара. - И не обязательно в бою погибать. Когда боец идет под огонь, он верит, что пуля пролетит мимо, а осколок вопьется в землю. Ведь большинство осколков попадает в землю.
- Ты говори ясней, - не выдержал дядя Паша.
- Завтра на плацдарм идет пополнение. Ночью будут переправляться. Давайте махнем туда... Я договорилась с одним лейтенантом.
- Нам-то с тобой что делать?
- Дадим концерт.
- Там без нас будет концерт, на плацдарме-то.
- Не поняли вы меня, дядя Паша! - заволновалась девушка. - Вы знаете, что с человеком бывает после боя? Радостная усталость? Ерунда! Человек опустошается. И эта пустота давит на него. Ему ничто не помогает, кроме искусства. Вот если станцевать им цыганский танец!
- Ты с ума сошла! Там земля наполовину железная!
- Люди тоже наполовину железные, - возразила Тамара. - Но они все же люди! И защищать Родину они могут, только оставаясь людьми... Вы боитесь, что ли?
Она так прямо спросила, что повергла старого баяниста в смущение. Старик засопел.
И тут Тамара сказала:
- Если вы против, я пойду одна. В конце концов, мне бойцы подпоют.
И тогда в дяде Паше, в старом молчаливом человеке, что-то дрогнуло. Он неожиданно почувствовал в этой отчаянной девчонке больше мудрости, чем в нем, бывалом человеке. Может быть, существует на свете какая-то особая, недоступная старикам молодая мудрость? Задиристая, безрассудная, но... великая! И он подумал, что без этой молодой мудрости мир засох бы, погрузился в скучную дрему. Зеленая мудрость рождает подвиги.
И дядя Паша сказал:
- Пойду с тобой. Околдовала ты меня, девка!
И они двинулись в путь. Снег слепил им глаза, а мокрая глина чавкала под ногами. Шли они как слепые, на ощупь. И было удивительно тихо и безлюдно. Словно весь мир спал, завернувшись в одеяло. Только снег крутил водовороты и обжигал лицо, легко пробивая намокшие шинели.
Дядя Паша беспрестанно тянул цигарку, словно никак не мог утолить жажду, и виновато поглядывал на меня.
- Я красноармеец, - наконец сказал он, - и наказание мне положено. Ушел с нею самовольно. Но я не мог ей отказать. Не мог отпустить одну. Пошел за ней и... недоглядел. Да разве на войне доглядишь! Ведь мина не разберет, где старик, которому и помереть не грех, где девчонка, балерина...
Он вдруг кинул на пол свою цигарку - никогда раньше он не сделал бы этого, - встал и впервые назвал меня не по имени-отчеству, а по званию, как командира:
- Товарищ лейтенант! Надо поспешить к ней... Ведь могут ей ногу... отрезать. Понимаете, какое дело!
Я забыл о своих ребятах, о дяде Паше, о концерте у саперов, вышел на улицу, не чувствуя резкого ветра с Невы, выбежал на дорогу, по которой шли машины в сторону города. Остановил какого-то "козла" и помчался.
5
- Галя, ты можешь себе представить Дворец пионеров госпиталем? У подъезда санитарные машины. В гостиных - белые койки. В зимнем саду с большими фаянсовыми лягушками - операционная. И запах, этот неотступный липкий запах лекарств и страдания. Можешь себе представить?
Галя смотрит на меня большими удивленными глазами. Она все понимает умная голова, но увидеть ей трудно... Трудно заставить зажмуриться огни люстр. Трудно заглушить музыку, умертвить праздник. И заполнить этот большой прекрасный дом-дворец страданиями. Трудно! Слишком крепки в ее сердце свет, музыка, праздник...
Как переступил я тогда знакомый порог, как ударил мне в грудь госпитальный дух, как увидел людей в белом, так сразу голова пошла кругом. Я растерялся. Где здесь Тамара?
