Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна (книга регистрации txt) 📗
Фу!.. Надежде Андреевне вдруг становится жарко. Она с ужасом думает о том, в каком виде Женя удрал вчера на экскурсию. Конечно же, Ирочка об этом дома не умолчала.
— И пепельница пришлась кстати, — щебечет Зоя Леонидовна, оправляя на себе кимоно. — И собачка. У-у-у, милая. — Она готова чмокнуть фарфоровую собачку. — Честное слово, не комната, а музей.
— Какое там… Стоит ввалиться нашему младшенькому…
— Можете не рассказывать! Отлично вас понимаю… Что делать, милая Надежда Андреевна, наверное, и в музеях лучше всего в часы, когда они закрыты для посетителей.
— Еще бы не лучше! — как эхо, отзывается хозяйка дома, И тут же вздрагивает: снова звонят в дверь.
Что это? В квартиру вошла незнакомая стройная девушка. Гладко причесана, недурна. Сумочка из недорогих, костюм тоже не бог весть какой. Очевидно, хочет справиться об Анатолии.
— Сейчас… Вам придется минуточку обождать. Ничего?
— Пожалуйста! — Пришедшая словно рада отсрочке. — Я никуда не сношу.
Надежда Андреевна усаживает незваную гостью в прихожей. Стул ставится так, чтобы незнакомка была видна из гостиной. Мало ли что…
Ускользнув за угол книжного шкафа, Зоя Леонидовна поспешно высвобождается из накинутого поверх платья толкового диковинного одеяния. Жестом просит подать чемоданчик.
— Не повезло! — шепчет она. — Придется перенести на четверг. Вы, надеюсь, помните, что в четверг вы с мужем у нас? Спрячемся от гостей…
Надежде Андреевне непонятен этот переполох. Однако и она переходит на шепот:
— К чему откладывать, прятаться? Примерка невелика. А эта особа… — Выразительный жест поясняет, что «эта особа» может и подождать.
— Тс-с-с! Имейте в виду, она довольно настырная.
— Кто — она?
Мать Иры снова косится в сторону полуоткрытой двери:
— Она. Наша классная руководительница.
6. Трудное объяснение
Вчера, вернувшись с экскурсии, раскрыв было книгу, Валентина Федоровна ощутила растущее беспокойство. Весь вечер она возвращалась мыслями к Жене. Пыталась представить себе семью Перчихиных, вспоминала семьи других учеников.
У Пети Корытина в маленькой, тесной комнатке порядок и редкая чистота. Сделано все, что можно, для занятий и отдыха, хотя живут Корытины скромно, более чем скромно… И все же купили сыну баян. Получив премию на заводе, Корытин подумал, подумал и согласился с женой: пусть мальчишка играет, учится, раз у него такая мечта.
У Бори Плешкова, второгодника, отец алкоголик. К ним и войти неприятно. Единственный стол завален немытой посудой. Духота, брань, приемник орет в полную мощь. Делай в такой обстановке уроки! Судя по Жене, в доме Перчихиных могло быть не лучше, чем у Плешковых. Но Валентина Федоровна видела Жениного отца. Аккуратен, солиден, занят серьезным делом. Нет, этот не страдает запоями… Снова и снова она старалась вообразить, в каких условиях растет Женя Перчихин.
И вот она осталась наедине с его матерью.
— Ах, так вы из Жениной школы? Ради бога, простите. Садитесь, пожалуйста, сюда, на тахту. Как раз на ней спит наш сорванец.
Валентина Федоровна устроилась на тахте. Удобное ложе! Мальчишка, видно, просто бесится с жиру… А какая вокруг чистота, тишина — завидные условия для работы!
— Вы, Валентина Федоровна, разрешите не беспокоить отца? У него на вечор ответственное задание.
— Разумеется, не беспокойте.
Все складывалось очень удачно. Отца беспокоить нельзя, мать оказалась любезной и словоохотливой. С ней, пожалуй, удастся поговорить по душам…
— Узнаёте, Валентина Федоровна? Здесь Женя снят со своим братом. Старший у нас, можно сказать, герой. Завербовался по линии комсомола на газопромысел. Слышали, новый промысел Шебелинка? Под Харьковом?
— Шебелинка? Конечно, слышала. Ну-ка, какой у нашего Жени брат?
На фотографии мальчики очень разнились. Лицо старшего было мягче, круглей и, надо сказать, красивей. Взгляд смелый, веселый.
— Значит, теперь при вас только меньшой?
— Да… Сидишь в министерстве, в архиве, перебираешь весь день бумага, а сердце болит. За Женю. — Тьфу, чуть не вырвалось: «За квартиру». Ведь милый сыночек, вернувшись из школы, хозяйничает дома один. Это с его «талантами»!
— Еще бы не волноваться! — согласилась Валентина Федоровна. Ей нравилось, что с матерью Жени у нее сразу установился тон взаимного понимания. — Он, как я себе представляю, и дома хорош?
— Да нет, не скажу, — спохватилась Перчихина. — Нет, нет! — Только недоставало, чтобы мужа снова задергали, принялись вызывать в школу. Господи, никто не считается с тем, что человек все вечера занят, все выходные. И он, наконец, не молод и не слишком здоров. — Нет, — твердо повторила она. — Мы на Женю не жалуемся.
— А я… — в полном недоумении вымолвила Валентина Федоровна. — Я пришла, чтобы пожаловаться. Ну, не пожаловаться, а разобраться. Вы мне в этом должны помочь.
И описала, в каком неприглядном виде, да еще без еды, без копейки в кармане явился вчера на экскурсию сын Перчихиных.
Надежда Андреевна могла бы ответить в свое оправдание, что в обоих карманах Жениного пиджачка, вычищенного ею перед прогулкой на теплоходе, лежали пакетики со съестным. С булкой, крутыми яйцами и даже купленной ради праздника краковской колбасой — любимым лакомством Жени. Пусть ей в связи с переездом приходится тщательно экономить, ребенок у нее сыт. На экскурсию она его собрала как полагается. Вложила в нагрудный кармашек деньги на лимонад…
Она могла бы все это сейчас сказать, но не сказала. Тогда бы пришлось объяснить, почему Женя назло родителям (так и выразился: «Назло вам!») напялил испачканную серую рубаху, а чистую вслед за пиджаком швырнул чуть ли не на плиту. И ушел, конечно, без завтрака.
Жалоб на Женю хватило бы до утра. Извел и мать и отца. Однако посторонним это не к чему знать.
— Он, видите ли, проспал, заспешил… Я и не уследила.
Неожиданно раздался голос Петра Самсоновича:
— Еще следить за таким малюткой?! Разве ты плохо ею собрала? Разве мы должны стыдиться перед людьми?!
Отец Жени, несомненно, слышал весь разговор. Он стоял в дверях, держа вставленный в подстаканник пустой стакан с прилипшими к стенкам распаренными чаинками. Позвякивание ложечки в стакане передавало дрожь большой нервной руки. Пальцы Валентины Федоровны непроизвольно стиснули лежавшую на коленях сумочку.
— Петр, — простонала жена. — Ты ведь занят, ступай.
Однако Петр Самсонович уже «поехал», остановить его в таких случаях невозможно. Он наступал, требовал к ответу классного руководителя:
— Вот вы пришли: «Не справляемся, подсобите!» Ведь так понимать? А почему мы, тоже рабочие люди, никуда не обращаемся за подмогой? Тоже ведь делаем дело, и неплохо, поверьте. А вы… — Отец Жени в сердцах поставил на стол звенящий стакан. — Вы не можете объяснить, почему с нашим сынком сладу не стало с тех пор… с тех пор, как он попал в новые руки?
«Новые руки» от обиды разжались и выпустили сумочку, которая, грохнувшись оземь, раскрылась, к великому конфузу ее владелицы. Пудреница, оставляя за собой бело-розовый след, покатилась в сторону шкафа. Бросившись за ней, Валентина Федоровна столкнула с тахты две вышитые шелковые подушечки — беда за бедой! Может быть, и впрямь лучше бы этого Женю Перчихина куда-нибудь перебросили?!
Петр Самсонович окончательно распалился:
— Нашему сынку на все наплевать, ничего не ценит. Ножищи в грязи, раздевается — пуговицу лень расстегнуть. Так и рвет с мясом. Надя, тащи сюда его куртку!
Надежда Андреевна не двинулась с места. Знаки, которыми она пыталась остановить мужа, стали еще отчаянней. А он продолжал, все более раздражаясь:
— Ничего не жалеет. Без толку вертится у людей под ногами, у тех, кто круглые сутки гнет спину, чтобы создать ему настоящую жизнь.
Муж Надежды Андреевны куда меньше ее знал толк в «настоящей жизни», но ее стремление к этой жизни всегда уважал и немало, надо сознаться, ради этого гнул спину. Вполне понятно, что Надежде Андреевне хочется его успокоить, отвлечь. Улыбаясь, она поправляет на тахте розовую и голубую подушечки, которые учительница, похожая на кого угодно — на студентку, спортсменку, только не на учительницу, — разложила не совсем так, как следовало. Своей улыбкой и даже своими хлопотами возле тахты Надежда Андреевна как бы говорит мужу: «Все обойдется! Уж у нас-то все будет в порядке».
