Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия - Аврутин Евгений Александрович

Но сейчас врать не имело смысла. За несколько секунд тревоги и страха придумать какую-нибудь правдоподобную историю о себе она не могла.

Между тем Сабуров, чуть запинаясь, но достаточно чётко повторил вопрос по-французски.

– Да, – ответила Джейн.

– Пожалуйста, представьтесь, – попросил Сабуров. Джейн назвала своё имя, имя отца, а заодно сказала о цели путешествия.

– Так, – удовлетворённо произнёс Сабуров, явно погруженный в свои соображения и пропустивший слова Джейн, зачем она едет по России, – стало быть, я вижу ту самую Женни, упомянутую прислугой Льва Ивановича. Тогда уж последний предварительный вопрос: где сейчас находится некий Сэнди, упомянутый в ваших записях?

Последний вопрос был продублирован по-французски. Джейн не ответила, не столько из нежелания, сколько от удивления. «Кто же прочёл мой дневник и сказал ему? Саша, Лев Иванович?» Мысли были такие глупые, что сами затыкали рот.

– Или эта запись сделана не вашей рукой? – удивлённо спросил жандармский ротмистр, предъявляя основное доказательство – листок, вырванный из тетради Джейн.

Джейн вспомнила урон, нанесённый дневнику неизвестной рукой, поняла смысл вопроса про Сэнди, ещё раз выругала себя за глупое предположение, но промолчала опять. Она инстинктивно не хотела упоминать Сашу.

– Господин ротмистр, – сказал Саша, – я не знаю, каким лицом вы сейчас интересуетесь, но как постоянный спутник Джейн Летфорд с первого дня её пребывания на территории России могу заверить вас, что никакой Сэнди нас не сопровождал.

– Так это же Саша и есть, – пояснила Катерина Михайловна. – Сэнди – мальчишеское, уменьшительное английское имя от Александра. Вы поняли, Дмитрий Борисович?

– Шотландское, – хотела уточнить Джейн, вспомнив капитана «Пасифика», первым назвавшего так Сашу, но вовремя поняла, что сейчас не до тонкостей.

Было неясно, понимал ротмистр или не понимал. Он кратко кивнул, что могло значить: да, теперь все стало понятно. Или, напротив: я ждал таких отговорок.

Потом проговорил чётко, отрывисто, красиво, будто зачитывал.

– Подданная британской короны Джейн Летфорд, равно как и подданные Российской империи, Катерина вдова Степанова и Александр Белецкий, арестованы по обвинению в шпионском заговоре.

В отличие от южной России, в Йоркшире на санях было уже не прокатиться, а учитывая особенности местной зимы, не очень-то удалось бы и прежде. Пришла весна, прекрасная и тревожная. Обитатели Освалдби-Холла, за одним исключением, тревожились и за сэра Фрэнсиса, и за его дочь.

По-своему тревожился и мистер Стромли. У него была своя, частная тревога, которой он предпочитал не делиться с окружающими.

И только Лайонел оставался островком беззаботности. До Рождества он просто лежал, потом начал передвигаться по дому, в феврале уже выходил наружу, под весеннее солнышко. Как и прошлой осенью, за ним следовала Уна с корзиной.

Лайонел ходил без костыля, но оставался в усадьбе. Врач, посетивший Освалдби-Холл в конце февраля, сказал, что уже через месяц мальчик выздоровеет достаточно, чтобы ему можно было вернуться в школу, но последнее слово должно остаться за опекуном. Тётя Лиз, проконсультировавшись с дядей, ответила, что ради здоровья ребёнка тому лучше задержаться до сентября. «Ещё сбежит, как сестрица», – тихо добавил мистер Стромли.

Теперь Лайонел уже почти не писал, а только читал письма. Обычно, прочитав их, он комкал листки и сбрасывал в корзинку Уны (не забыв, правда, напомнить ей, что этот мусор следует сжигать в камине). Бывало же, что он быстро улыбался, прятал улыбку и, ещё быстрее, чем улыбку, прятал лист. Перед этим делал пометку себе в тетрадь.

Однажды, когда Лайонел углубился в весенний сад, мистер Стромли проник в его комнату. Стол – Лайонел уже сидел, правда только вытянув ногу, – покрывал бумажный хаос в три листа толщиной. Тихо и злобно ругаясь, мистер Стромли поднял несколько листов – записи каждого из них относились к той или иной науке, знакомой мистеру Стромли лишь по названию.

Тогда он сунулся в стол. В первом же ящике наверху лежал сентиментальный роман мистера Н., полузабытого литератора начала века. Роман назывался «Наказанное любопытство».

Дядя Генри выругался уже не тихо, грубо закрыл ящик ногой и вышел из комнаты.

– Мистер Вильямс, как вы думаете, который раз я любуюсь этим пейзажем?

– Второй или третий, мистер Томпсон.

– Четвёртый, мистер Вильямс, с прошлого сентября. А все не могу насмотреться. Восточная сказка!

Счастливчик Джон хотел было ответить, что восточных сказок он насмотрелся и в Бомбее, и в Джайпуре, и в Дели, но промолчал. Тем более, Босфор, с бесчисленными фелуками и совсем маленькими лодками, мечетями, дворцами и садами на берегах, действительно, стоил внимания.

Помощник капитана парохода «Твид» был болтлив ненамного меньше, чем светлой памяти мистер Миллер. Но, в отличие от мистера Миллера, в Чёрное море он ходил трижды, два раза был под Севастополем, и болтовня мистера Томпсона могла быть полезной.

Поэтому Счастливчик Джон извлекал из недостатка своего собеседника сколько мог пользы, снова и снова расспрашивая мистера Томпсона о Севастопольской кампании, об осадной армии, а главное – об условиях её снабжения, одним словом, задавал все вопросы, естественные для странствующего коммерсанта, а некоторые – и для других дел. О ценах на товары, о том, просто ли найти торговое помещение и персонал для него, есть ли хорошие гостиницы, а также какие трактиры следует посещать, а в каких выпивает такой контингент, что лучше и не заглядывать. Помощник капитана провёл под Севастополем, точнее в Балаклаве, не одну ночь, поэтому отвечал на все вопросы.

– В нашей Балаклаве, – утверждал он, – бояться не следует. Британцы чтут порядок и закон даже за две тысячи миль от наших островов. Однако вам непременно захочется прогуляться на позиции, а также заглянуть в Камыш [82], во французский лагерь. Лягушатников в Крыму больше, чем наших, поэтому там есть и отели: «Париж», «Инкерман» – в честь горы, где они помогли нам погнать русских, «Малахов» – в честь русской позиции, которую они никак не могут захватить. Гостиницы и рестораны при них не уступают шиком подобным заведениям Парижа, и единственная опасность, подстерегающая вас в них, – оставить там все деньги. Если же хотите сэкономить, то в Камышах есть трактиры попроще, но не везде следует задерживаться до ночи, а главное – быть неосмотрительным в напитках. За французами потянулась всевозможная накипь, от парижских апашей до турецких карманных воров.

Счастливчик Джон возмущался глупой политикой французского правительства, неспособной отправить всех каторжников в Австралию, и ещё подробнее расспрашивал, как выглядят самые опасные притоны – не дай бог попасть туда в темноте. Собеседник давал пояснения.

– Вы поступили вполне благоразумно, мистер Вильямс, что решили сначала осмотреться в Севастополе, а потом начать коммерцию, – сказал он. – Вообще-то, я предполагаю, что Адмиралтейство предложит Её Величеству оставить в наших руках Крым или хотя бы Севастополь после победы. Для нас этот город станет восточным Гибралтаром. Я не раз слышал, что Севастопольская бухта – лучшая в Европе. Судя по карте, так и есть.

Высказать свои соображения Счастливчик Джон не успел. Беседу прервал протяжный гудок.

С «Твидом» поравнялся другой британский пароход, только что вошедший в Босфор из Чёрного моря. Судя по костылям и повязкам, большинство пассажиров на палубе были ранеными.

– Повезло ребятам, – заметил мистер Томпсон, – немного их, да и погода хорошая. А прошлым сентябрём, после Альмы… В кубриках места не хватило, раненых свалили на палубу. Ещё дожди шли. Потом доски от крови отмывать пришлось. Все равно лучше, чем под Севастополем оставаться – там тогда госпиталя не было. Главный госпиталь и сейчас здесь, в Скутари под Стамбулом, а на позициях появились полевые госпиталя – целых три. Как ни удивительно, мистер Вильямс, но наладили работу госпиталей дамы – и в Скутари, и даже под Севастополем. Про мисс Флоренс Найтингейл и её медицинских сестёр вы, конечно, читали в газетах? Вот здесь, в Скутари, большая их часть и работает, включая саму мисс Найтингейл [83].