Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна (книги полностью .txt) 📗
Щедрое южное солнце поливало базарную площадь. Базару гораздо больше пристала ходкая армавирская кличка «вшивка», особенно в толкучке, где на рогожах, соломе и обрывках бумаги были разложены позеленевшие подсвечники, кольца от салфеток или дверные ручки. Какая-то древняя горожанка держала на коленях чучело попугая с надписью: «Продается».
От вокзала к базару шли Кузьминишна и Лена. Лена была очень худа и оборванна, на ногах у нее болтались подвязанные веревками сандалии. Кузьминишна несла сверток. Она вынула из него потрепанную безрукавку и остановилась, ожидая покупателя.
— Почем продаешь, э? — перед ней вырос парень со смугловатым воровским лицом.
— Двенадцать тысяч, — не моргнув, ответила Кузьминишна.
— Пять дать?
— Бога побойся! — закричала на весь базар Кузьминишна. — За вещь пять тысяч? Мне ребенка кормить нечем!
— Ребенка, э, всех кормить нечем, — мрачно сказал парень. — Семь дать и зажигалку?
— На черта мне твоя зажигалка, прости господи! Воров пугать?
Несколько человек, привлеченные торгом, столпились вокруг. Разноцветный от заплат подросток шнырял среди них. Вот он юркнул возле Кузьминишны, она чуть не уронила сверток, из него высунулось деревянное распятие.
— Продаешь товар, покажи! — загалдели кругом. — Бо-огатый товар…
— Иконку-то продай! Сотняжку так и быть отвалю — весело хмыкнул кто-то.
— И продам, нужда придет! Бог — он все видит!
Заметив, что смуглый парень все торчит возле, Кузьминишна стегнула его безрукавкой:
— Бери, твоя взяла! Пропади она пропадом…
Лена как зачарованная смотрела в сторону: между рядами шла торговка, на противне у нее дымились коричневые, блестящие от солнца пирожки. Парень с Кузьминишной отошли к забору, их обступили шмыгающие оборванцы. Кузьминишна присела, вытаскивая из-за ворота мешочек, вдруг вскочила и звонко закричала:
— Чего ты мне пхаешь? Ты деньги настоящие давай, а не бу…
— Э, деньги, все деньги, во! Керенки!
Кузьминишна, как ястреб, вцепилась в парня. Наседала, захлебываясь, и Лена уже хотела бежать к ней, как вдруг через весь базар тревожно рассыпался пронзительный свист.
Толпа раздалась надвое: часть хлынула к забору, другая оттеснила Лену. По проходу за распаренным городовым шли патрульные с винтовками.
— Чего ты мне пхаешь? — кричала Кузьминишна. — Деньги собачьи? Бумагой сыт не будешь!..
Патруль свернул к забору. Лена бросилась к Кузьминишне, но городовой сгреб уже и ее и парня с безрукавкой. Вровень с погонами подскакивал, как пробка на волнах, только полосатый повойник. Негодующий нянечкин голос прокричал:
— Лена, Ленушка! Бежи к теплушке, там под нарой пачпорт мой за половицей, бежи принеси! Я им, злыдням, докажу…
Расталкивая слившуюся, как вода, толпу, Лена кинулась к воротам базара. Вокзал недалеко, надо обогнуть водокачку, и на путях стоит их теплушка. Лена часто шлепала сандалиями, на них сразу лопнули веревки. И вдруг она споткнулась: из-под забора прямо на нее вылетел Рогдай. Да, Рогдай! Страшный, облезлый… Шерсть на нем торчала клочьями, он присел и понесся через пустырь. За ним вырвался клубок визжащих оскаленных собак.
— Рогдайка! — отчаянно крикнула Лена.
Собаку нагнал рыжий пес, и клубок исчез за углом. Отшвырнув с ноги рваную сандалию, хлопая второй, Лена бросилась вдогонку. И остановилась: а нянечка? Всхлипнув, повернула к зубчатой башне водокачки. Их теплушка стоит за разрушенным складом. Скорее, скорее… Лена перепрыгивала путаные ржавые рельсы…
— Чего бегаешь, гляди, задавят! — крикнул измазанный дегтем старик.
Навстречу вырос пронзительный паровозик. Девочка метнулась к поваленной будке. Паровозик, шипя, прокатился рядом, обдав теплыми брызгами. А на соседний путь надвигались, лязгая буферами, длинные пустые платформы.
Лена хотела проскочить перед ними, но не успела. Платформам конца не было, теплушка темнела далеко впереди. Чтобы скорей попасть к ней, надо было перелезть платформы. Лена подтянулась за высокую подножку, упала. Платформы опять задвигались — одна, другая, третья… Вот последняя, потом товарник… Девочка вскрикнула: крест-накрест белели на нем полосы и знакомые большие буквы. Их теплушка! Она побежала быстро, изо всех сил. И, вцепившись в дернувшую ступеньку, повисла на ней.
— Ну и дура! Ну и сорвешься!
Кто-то схватил Лену за плечо, помог вскарабкаться. На узкой сквозной площадке животом вниз лежал мальчишка, сердито смотрел голубыми глазами.
— Ты… — выдохнула Лена. Это был он, тот самый, что прибегал в госпиталь за тетей Феней в день обстрела казармы. — Наша теплушка…
— А раньше ваша была? Не теплушка, это ледник пустой вовсе.
— Мне нянечка к теплушке велела…
Вагон побежал быстрей. Лена вползла по шершавым доскам, присела у вздрагивавшей стенки. Теплый ветер продувал площадку, в ее просветах кружились пыльные вихри. Мальчишка вытащил из кармана кукурузный початок и, зажмурившись, стал грызть.
— Какая еще нянечка? — сказал, сплюнув. — Тетя Феня уехавши.
— Нет, моя!
Наконец-то он узнал ее…
— Обозналась ты теплушкой. Не туда села.
— А там написано. Буквы белые!
Мальчишка сильнее заработал над початком. Покосившись на Лену, достал из кармана второй, сунул ей:
— Не евши?
— Не евши.
Теплые слезы покатились у Лены из глаз, от них початок стал соленым, как галета.
— Что ревешь? — обсосав свой, спросил мальчишка.
— Прыгать боюсь.
— На кой прыгать?
— А к нянечке. Ее эти, в погонах, повели!
Мальчишка перевернулся на бок, с интересом посмотрел на Лену:
— Кто, кто повел?
— Такие, с погонами. Мы на толкучке безрукавку продавали… — Она моргнула, слезы покатились опять.
Мальчишка сел, поскреб пальцами босую черную пятку.
— Табак дело, — сказал утвердительно. — Засодют. Беженцы? Сирота?
— Не сирота я… — прошептала Лена. — У меня мама с братиком потерялись. Отрезало их.
— Чего врешь, чем отрезало?
— Ничем. И еще дедушка в Москве. У него дом собственный. Свой.
— Дом свой, портки с дырой… — передразнил он. — Теперь собственных нету. Буржуйка!
Лицо у него стало таким равнодушным, что Лена опустила голову. Уцелевшая сандалия подрагивала у нее на ноге, между подметкой и верхом торчал грязный палец.
Вагон катился все быстрее. Серое поле бежало вместе с ним. Пахло гарью и горячей пылью.
Вагон дернулся и остановился. Пронзительно застрекотали в поле кузнечики.
Мальчишка проворно сполз на подножку, но не прыгал, а смотрел туда, где в голове состава еще вздыхал черный паровоз. Лена, вцепившись в нагретый солнцем поручень, высунулась тоже.
От паровоза к товарнику шли двое: тонконогий с усами, в погонах, с кобурой на ремне, очень похожий на кого-то (да, да, на бритоголового, унесшего тогда, давно, их Игорька, и на усача, сына Ангелины Ивановны!), и второй — с винтовкой и унылым лицом.
Мальчишка втиснулся обратно на площадку, прошипел вдруг, грозя кулаком:
— Зашумишь — убью!
Щебень хрустел под ногами все ближе. Лязгнул засов товарника. Щеки у мальчишки побелели. Едва заметно он снова выглянул с подножки. Лена, замирая от страха, — за ним.
Большая дверь товарника с грохотом отодвинулась. Из нее медленно тянулись, не могли дотянуться до земли две ноги в высоких сапогах. Человек наконец показался. Сполз на шпалы, сел, потом встал. Он был как пьяный. Заросшее лицо, вспухшие веки, черные ямы под глазами. Он шатался, но все-таки заправил в брюки рубаху, серую и окровавленную. Пришедшие за ним молча ждали, тонконогий курил.
Человек мотнул головой, повел вокруг глазами. Они были совсем не пьяные, а удивленные и печальные… Мальчишка резко подался назад. Лена без звука упала на площадку. Чувствовала: сейчас произойдет что-то страшное.
Они уходили от поезда прямо в степь, те трое. Первый, в сапогах, качаясь, как от ветра, второй — державший винтовку, но уже наперевес, штыком вперед, за ними — тонконогий усач. Этот-то не качался! Бодро вышагивал он длинными ногами и свистел-насвистывал на манер кузнечика.
