Тень Жар-птицы - Исарова Лариса Теодоровна (книги бесплатно полные версии txt) 📗
— Не родись красивой, а родись счастливой!
И глаза грустные. У нее такие ресницы длинные, что глаза за ними не блестят. И усики видны чуть-чуть, губы темно-красные, точно она кровь пьет, зато щеки бледные. Я подумал, что с моим дядькой и легко и трудно жить. Он же никогда никакой упряжки не признавал, всегда все рассказы с себя начинает. А она опять угадала.
— Да, мне его не переделать.
Я только подумал, что необязательно в семье друг друга переделывать, как она снова ответила:
— И я измениться не могу. Мне или все, или ничего.
Интересный у нас разговор получился, честное слово, никогда о таком не читал. Или у меня лицо, как у Антошки, по нему все видно?
— Ты простодушный, — сказала Афифа, — только смотри, не ошибись, не гонись за пониманием, гонись за душой…
У нее все, как у колдуньи. Я же только вчера об этом думал.
— Иная, может, принцессу из себя строит, а полюбит, за твое добро все тебе отдаст, а другая — и друг, и товарищ, а потом сердце твое съест, а своим ничем не поступится, на горло тебе петлей ляжет.
И я почему-то вдруг вспомнил Варьку Ветрову и Антошку. А к чему — и сам не знаю. Афифа гипноз какой-то на меня навела.
— Уже двадцать три дня я его жена, — сказала Афифа, — а зачем?
Я подумал, что она, наверное, все же его полюбила, никто ее не заставлял замуж идти…
— Каждая девушка на себя надеется, верит, что должны ее полюбить всерьез… — Теперь я уже перестал удивляться ее ответам на мои невысказанные мысли. В конце концов, почему бы моему удачливому дяде Гоше и не жениться на обыкновенной ведьмочке?
Но тут он ворвался, веселый, с цветами, с бутылками, закрутил ее, затеребил, поднял на руки, а она даже не улыбнулась.
— Перестань, цветы надо в воду поставить.
И ушла в комнату с гвоздиками, на ее губы похожими. Дядька мне подмигнул и сделал жест регулировщика, показывающего машинам, чтобы они быстрее проезжали.
И я оказался на улице, даже не попрощавшись с Афифой. А потом я долго слонялся с Митькой, он злился на девчонок, говорил, что в наше время нет «леди, требующих джентльменского к себе обращения», что «эпоха Золушек прошла», романтика Алого паруса — блеф для взрослых. Он был явно на взводе, и я его не перебивал, чтобы выговорился. И тогда он рассказал, что с одним другом встретил девчонку из девятого класса на улице, было семь вечера, заговорили. Она хихикала, клеилась, а потом друг позвал ее к себе, благо родители были на даче. Она сначала отказывалась со смешками, потом пошла, они вместе поднялись в хату, а через десять минут его друг велел ему выметаться…
— А сегодня в школе я ожидал, что она будет смущенная, растерянная, а она на переменках хихикала с девчонками как ни в чем не бывало…
— Нашел из-за чего переживать, — засмеялся я, — не она первая, не она последняя…
— Да о чем с тобой говорить! — махнул Митька рукой. — Ты только о себе думаешь. — Он шел несколько шагов молча, потом добавил тише: — Равнодушный…
Сегодня меня Оса расхвалила за сочинение по Тургеневу. А я боялся, что двойка. Приметы были скверные, во-первых, забыл дома тетрадь. Во-вторых — потерял ручку, в-третьих, я написал, что Базаров мне не нравится, что я долго ему не верил, он оказался эгоистом, бессердечной личностью, что я не согласен, когда Oca говорила, что он для многих людей нашего возраста становится идеалом. Я не люблю, если мне навязывают что-то, до чего я не сам дохожу. Поэтому я его воспринимаю с холодком, хотя и понимаю, что это — Человек. «Он всегда выполнял свои решения, никогда не был бараном, вот за это его и стоит уважать».
И один на весь класс получил пятерку. Ланщиков даже посинел от зависти, а я подкрутил свой «молодецкий ус» и решил отдохнуть от литературы надолго. На месяц уж, во всяком случае, застрахован, пора теперь вытащить хвост из химии и физики. Английский подождет. Таис Московская никогда дружку Мамедова двойки в полугодии не вкатит. Кирюша тоже, не будет же она свой класс подводить, так что в атаку — на химию!
Мне всегда хочется сунуть Стрепетову в приоткрытый рот палец, когда он слушает кого-нибудь из учителей. Он у нас появился в восьмом классе и сразу стал комсоргом, хотя больше десяти лет от роду ему и сегодня дать нельзя. Несерьезная внешность, похож на белку и усыпан родинками. Сначала я думал — хиляк, а потом оказалось, что у него первый юношеский разряд по футболу, и он особенно прославился ударами головой по мячу. Может, поэтому он ничего на веру не принимает?
Когда Оса разбирала Некрасова, зашел разговор об его оде Муравьеву-вешателю. Начался разговор о компромиссах, и Ланщиков спросил:
— А зачем вы нам об этом рассказали? Чтобы погубить идеал?
— Идеалу правда противопоказана? — спросил Стрепетов, чуть заикаясь. — Лучше из него делать икону?
Оса сказала, что история должна быть точной. «Всякая перелицовка фактов даже из благородных побуждений вредна. Обществу нужны мыслящие люди».
Я вспомнил этот разговор сегодня, когда мы устроили большой бенц из-за сменки. Дело в том, что наша завуч Наталья Георгиевна вдруг десятиклассникам разрешила являться в школу без сменной обуви. «Они выпускники, почти взрослые!» Ну нас эта дискриминация возмутила. Утром мы уселись на портфели возле вешалки и стали орать: «А нам все равно, а нам все равно, не боимся мы ни волка, ни козы…»
Сверху мы повесили плакат, исписанный фломастерами:
«Долой сменную обувь!»
«Да живут вечно мужественные девятиклассники!»
«Свергнем гидру империализма — сменку!»
Вокруг бегала Кирюша, умоляла: — Как вам не стыдно! Хуже маленьких, прекратите! А мы сидели в сапогах, мальчишки и девчонки, пели и не обращали на нее внимания.
Первый звонок, второй. Никто не двинулся с места.
Появилась с улицы Оса, и Кирюша объяснила ей, как мы возмутились, узнав, что Наталья Георгиевна разрешила десятиклассникам являться без сменки.
— Представляешь, тут не упросишь сделать газету, а этот плакат Ланщиков и Глинская за десять минут наляпали. Из-под земли и бумагу добыли и фломастеры…
Потом опять повернулась к нам и дрожащим голосом сказала:
— Последний раз предлагаю — не хулиганьте! Слышите, пожалеете.
Отчаянно махнув рукой, она убежала на свои уроки, а Оса присела на скамейку, не говоря ни слова. Точно так и надо: мы поем, а она о чем-то размышляет…
Митька заорал:
— Давайте здесь заниматься!
— А что! Тепло, светло и не дует. — Ланщиков разлегся, вроде на пляже, подложив под голову портфель.
Опоздавшая Варька налетела на всех, как самум.
— Бессовестные! Вы же Киру Викторовну подводите! Мы вопили осипшими голосами, а Стрепетов попытался спрятаться за меня. Он ее побаивался.
— Пока не уравняют в правах с десятиклассниками, на уроки не пойдем. — Мамедов знал, что мать не даст его в обиду. Таис Московскую уважала даже Наталья Георгиевна.
— Бараны, настоящие бараны! — кипела Варька, никто с места не встал, хотя становилось скучновато. Уроки уже давно шли. Обидно, когда никто не реагирует, не переживает. Все удовольствие пропадает, а Оса нас нарочно не уговаривала.
Но тут на лестнице появилась Наталья Георгиевна. Она умудрялась выглядеть всегда, точно памятник самой себе, хотя была очень маленькой. Может, потому что ступала тяжело, как Каменный гость?
— Безобразие! Хулиганство! Немедленно домой за сменкой…
Голос ее роскошно резонировал в пустом вестибюле, разносясь по всей школе. Именно этого нам не хватало для полноты счастья. Все мгновенно разлеглись в живописных позах. И тогда она напала на Осу.
— А вы что стоите? Кто этих идиотов должен вести в класс?!
— Урок мой, но вы же распорядились не пускать никого в класс без сменной обуви.
Наталья Георгиевна вздохнула.
— И вы им сочувствуете?
— Я не понимаю, почему вы десятиклассникам сделали послабление.
Завуч перебила ее:
— Как вы все-таки далеки от школьных будней, дорогая Марина Владимировна! Ведь десятиклассники — выпускники, взрослые люди, а эти скандалисты сейчас доказали, что они — типичный переходный возраст, стихийные, плохо управляемые, наглые…
