Жесткая проба - Дубов Николай Иванович (читать книги полные .txt) 📗
Иванычев отложил бумажки и поднял голову. Голова у него была маленькая, волосы росли на ней чуть не от бровей. К собеседнику он поворачивался всем телом, и тогда под гимнастеркой, охваченной широким ремнем, колыхался большой тугой живот.
– Такое дело, товарищ Гущин... Ты давай садись. Помимо мероприятий общего порядка, для дальнейшего развития соцсоревнования мы решили применить конкретный, так сказать, индивидуальный подход... В чём дело, товарищ Гущин? Я, кажется, ничего смешного не сказал...
– Нет, это я так... – пряча ухмылку, сказал Виктор. Он вспомнил, как Иванычев применил индивидуальный подход к Губину.
Однажды Ефим Паника долго кричал над Губиным о срочном заказе, прорыве и сознательности. Кричал он, обращаясь к спине Василия Прохоровича, – старик упорно смотрел на фрезу и к мастеру не поворачивался. Потом ему, видимо, надоело, он обернулся и сказал:
– Станок – не конь, я на нем скачки устраивать не буду. Понял? И иди отсюда под три чорты, не мешай работать!
Ефим Паника убежал, но скоро вернулся с Иванычевым. Иванычев подошел к Губину, подождал, пока тот обернется.
– Привет, товарищ Губин. Жалуются, понимаете, на вас... Как же это?
– Может, ещё кого приведете? – спросил Василий Прохорович. – Давайте уж всех кряду.
– Нехорошо получается, товарищ Губин. Все стараются повышать темпы, дать как можно больше продукции... А у вас что же получается? Выходит, вы против?
– Мне стараться некогда, я работаю.
– Работать можно по-разному. Можно форсировать.
– А ты знаешь, сколько этому станку лет? Он старше нас с тобой.
– Не играет значения. Когда перед нами стоит задача...
Василий Прохорович смотрел на него поверх очков и шевелил губами, что-то говоря про себя, потом сказал вслух:
– Ломать станки перед нами задачу не ставили. Раз ты этого не понимаешь, ты ко мне не ходи и не агитируй. Ты ещё сопли по земле волочил, а я уж у станка стоял. А коли ты... – Он внезапно покраснел и закричал: – А коли ты больше моего знаешь – на, показывай! – Он выключил станок и, схватив концы, начал с остервенением вытирать руки. – Давай свои темпы!
– Это... это демагогия, товарищ Губин! – сказал Иванычев и отступил на шаг. Шея его начала багроветь. – Я о вас поставлю вопрос.
– Ты его тут ставь! – тыкая согнутым пальцем в станок, сказал Губин.
– Не беспокойтесь, я поставлю где следует!
– А там хоть ставь, хоть клади...
На собрании, когда Иванычев начал говорить о несознательном, недостойном поведении некоторых рабочих, о нежелании, например, фрезеровщика Губина повышать темп, начальник цеха Витковский поморщился и сказал:
– Это вы оставьте. Станок – рухлядь и держится только потому, что в хороших руках. Какие там темпы на нем показывать – развалится!..
Так ничем всё и кончилось.
– Ты эти смешки брось, ничего смешного. Ты договор на соцсоревнование подписывал?
Договор со своим сменщиком Виктор подписывал каждый квартал. Первый раз они обязались дать сто двадцать процентов и с трудом дотянули до ста. Их нарисовали в стенгазете сидящими на черепахе, и с тех пор они аккуратно подписывали одни и те же обязательства: дать не меньше ста процентов плана, не опаздывать, экономить рабочее время и инструменты, нести общественные нагрузки...
– Так вот, товарищ Гущин, показатели у тебя, прямо скажем, не ахти. Верно я говорю? Ты, так сказать, типичный середняк, а мог бы быть передовиком. Есть у тебя такое желание?
– Есть, – пожал плечами Виктор. – А что я могу сделать? Не получается.
– Должно получаться!.. Я с тобой буду говорить откровенно. Народ в цеху разный. Есть, конечно, и опытные, заслуженные кадры. Им везде, как говорится, почет, но ведь – старики! Не сегодня завтра заболеют, уйдут. Мы на них ставку делать не можем, надо готовить им смену, молодые кадры, перспективные. Понятно? Вот мы считаем, что ты мог бы стать одним, так сказать, из лучших передовиков, чтобы служить примером, подтягивать, вести за собой остальных. Как ты чувствуешь, потянешь это дело?
Виктор, не зная, что ответить, пожал плечами.
– До сих пор ты шел так себе... А почему? Не видел перспективы. Вот мы тебе даем перспективу. Только надо взяться за дело по-рабочему. С огоньком, душу вложить. Понимаешь? Ну, а мы со своей стороны поддержим, постараемся создать условия...
Первое время никаких разительных перемен не произошло. Правда, теперь Виктору не приходилось простаивать в ожидании нарядов или деталей, но детали шли в обработку самые разнородные, без конца приходилось менять фрезы, оправки, и как он ни старался, больше ста пяти не вытягивал. Но когда поступил спецзаказ, положение изменилось. На обработку к Виктору шли всё время одни и те же запчасти, он приловчился, набил руку, а потом, по совету технолога, в особую оправку стал зажимать по десятку деталей и фрезеровать сразу весь комплект. Экономия времени была огромной, выработка подскочила до ста пятидесяти, потом до двухсот процентов. Это вызвало нарекания и даже скандалы. Особенно скандалил Маркин, учитель Виктора. Большинство фрезеровщиков получало запчасти враздробь, несерийно, им по-прежнему приходилось тратить время на смену фрез и оправок. Стало быть, они делали меньше и меньше зарабатывали. Виктор чувствовал себя неловко. Получалось, что он на каком-то особом положении, и некоторые ему говорили в глаза, что он «на чужом горбу в рай лезет».
Иванычев развеял все сомнения.
– Кто это говорит? Отсталые элементы. Ты что, плохо, недобросовестно работаешь? Хорошо работаешь! А как мы можем поощрить хорошего работника? Дать ему возможность развернуться, показать, что он может. Подумай сам, что получится, если мы будем тебе давать несерийные детали. Ты будешь работать, как все. Остальные от этого выиграют? Нет. А производительность упадет, стало быть, цех меньше сделает, государство меньше получит. Кому это выгодно? Только врагам нашим. Дело ведь не в том, кто сделает, а в том, чтобы сделано было больше. Ты можешь больше – ты это уже доказал. Вот почему мы – учти: в интересах государства! – идем тебе навстречу, создаем условия. Потому что ты оправдаешь. И, кроме того, есть пример, образец, на который должны равняться остальные. А разговорчики эти... Ты нам скажи, кто их ведет, мы быстро призовем к порядку.
Виктор ни на кого не ябедничал, но и внимания на «разговорчики» больше не обращал. Что бы там ни говорили, не на себя же он работает и не сам себя выдвигает. Что он, ловчил, хитрил, просился на Доску почета или в «молнию»? Значит, заслужил... То, что Лешка был на стороне всяких шептунов, его не трогало. У того вообще всегда свое мнение, всегда что-нибудь выдумывает. Но одно дело разговор, другое – пачкотня на «молнии». Это он нарочно выставил его на посмешище. Виктор видел, как смеялись проходившие мимо, смеялись над ним... И это друг называется! Исподтишка, из-за угла... Это хуже, чем подножка. Это просто подлость, и больше ничего! И уж теперь он с ним цацкаться не будет. Сам набился – не жалуйся...
У двери в конторку он остановился. Всё-таки получалось как-то не очень... Лучший друг... Нет, дело даже не в том, что друг и что лучший. За всю жизнь он ещё ни на кого не жаловался, не ябедничал. Если нужно было, он давал сдачу. В открытую. Били его, бил он. А сейчас он прятался за чужую спину и выставлял чужой кулак. Большой и сильный... Чепуха! Что они, на кулачки дерутся, что ли? Иванычев говорил, что дело не в личности, а в пользе государству. И тут неважно, Виктор или не Виктор, друг или не друг... Надо стать выше личных отношений. Быть принципиальным. А быть принципиальным – значит не считаться с личностью. Подумаешь! Каждый будет делать, что ему захочется, и нужно молчать? А сам Лешка такой безупречный? Он же сдуру, от недопонимания. Вот ему и вправят мозги... Чтобы допонял раз навсегда!
