Пять похищенных монахов - Коваль Юрий Иосифович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
– Где брюки, Лысый?! – крикнул Моня, подбегая к Тибуллу.
Поэт оторопел:
– Какие брюки?
– Пропажа, товарищ! – пояснил Мочалыч.
Тибулл подлетел к своему трону, схватил собственные шоколадно-вишневые брюки, махнул ими, как вымпелами.
– Эти?! – крикнул он на весь зал. – На! Бери! На! Нужны мне твои брюки! У меня восемь пар в гардеробе!
– А у меня знаешь сколько? – воскликнул Тиберий, не желая отставать от поэта. – Знаешь, сколько у меня пар?
– Постойте, – влез Мочалыч. – А ботинки целы?
– Ботинки? – туповато повторил Кожаный. – Не знаю, где ботинки.
Между тем ботинки он давно уж успел надеть. Он вообще оделся с ног до головы, и только одной важнейшей детали не хватало, чтоб завершить его человеческий облик.
– А знаешь, сколько у меня ботинок? – продолжал наседать Тибулл, но Кожаный отмахнулся и вдруг подошел ко мне, развернул пальцами простыню.
– Может, ты видал, кто взял мои брюки?
Сердце мое стукнуло в последний раз. Я высунулся из простыни, выставил голову, как под топор палача.
«Я не знаю, кто взял ваши брюки», – хотел сказать я и не мог. В этой истории мне была отведена только одна фраза. Одна-единственная. А большего, как ни крути, я сказать не мог.
– Еще бы, – сказал я, и топор взлетел над моей головой.
– Подкидыш! – сказал Кожаный. – Подкидыш, собака такая!
Со свистом топор рассек воздух и отрубил мою голову. Голова покатилась по полу в мыльный зал, но Моня ловко поймал ее за уши.
– А ну отпусти его! – крикнул Крендель, вскакивая с места.
– Кто? – крикнул Кожаный. – Ты? Подкидыши!
И он протянул руку, чтоб схватить Кренделя, но тут послышался сухой и официальный голос:
– Гражданин! Ваши документы!
Прямо по плечу Моню барабанил пальцами Перегретый с дубовым веником на голове.
Белый медведь
– Чего? – сказал Кожаный, резко оборачиваясь. – Чего такое?
– Документы! – повторил Перегретый и сделал мизинцем особенный жест, каким обычно требуют документы.
Кожаный окаменел. В голове его с огромной силой столкнулись два неожиданных факта: пропажа брюк и требование документов.
– Как же так, – сказал Кожаный, отступая на шаг, – у меня украли брюки, и у меня же требуют документы.
На щеках его вздулись желваки, в голове метались тревожные мысли, которые я читал примерно так: что это за человек с веником, почему требует документы и, главное, имеет ли право требовать их? Веник на голове говорил, что никакого права у Перегретого нет, но, может, этот Перегретый вовсе не Перегретый, а Переодетый и под веником – форменная фуражка?!
– Если не предъявите документов, придется вызвать милицию, – сказал возможный Переодетый.
– Да, да, надо вызвать милицию, – подтвердил неожиданно и Тибулл, злопамятно глядя на Моню.
– Какая милиция, что вы, ребята! – заволновался Мочалыч. – Ботинки здесь, сейчас брюки найдем.
– Пускай покажет документы, – настаивал Тибулл. – Вот, например, мои документы, и я могу их показать.
– Успокойся, успокойся, – оттягивал поэта Тиберий. – Не лезь, убери документы.
– Ну нет, кто я без документов? – упрямился Тибулл. – Я всегда боролся за правду и сейчас буду бороться. Пускай покажет.
Вокруг стал собираться банный народ. Голые короли подымались со своих тронов, прислушивались к разговору.
– Какие в бане документы! – крикнул кто-то. – Кожа да мочало!
– В бане все голые!
– У нас нос – паспорт!
– Нету документов, – сказал Кожаный, чувствуя поддержку. – Они в брюках.
– Проверим, – неожиданно сказал Перегретый, подошел к аптечному шкафчику и вытащил брюки.
Кожаный крякнул и бросился к нему, но Перегретый ловко взмахнул простыней. Она распахнулась, накрыла Моню и Перегретого и на глазах превратилась в белого медведя.
Медведь ворчал. Качаясь, постоял он на четырех лапах и лениво лег на пол.
Банные короли охнули, вскочили на своих тронах, стараясь через спинки разглядеть, что происходит. Тиберий и Тибулл поджали ноги, завороженно глядя на белого медведя, который ворочался на полу.
– Береги инвентарь! – крикнул Мочалыч, подбегая было к медведю, но тот ринулся на пространщика, зацепил его и сшиб с ног, а сам стукнулся задом в стену, затрещал и развалился на две половины.
Из разорванной шкуры выскочили Моня и Перегретый. Но, конечно, это был уже не Перегретый, и даже не Переодетый, а просто Одетый с ног до головы.
В кепке и в костюме, в брюках, закатанных выше колен, у стены стоял Василий Куролесов. В одной руке он держал веник, в другой – черные хромовые брюки.
– Так ты еще в костюме! – взревел Кожаный.
– Нож! У него нож! – крикнул кто-то. – У него в венике нож!
– Нож? – сказал Кожаный. – У тебя нож в венике?
– Да, нож у него! – снова крикнул розовый голый король. – Вон блестит через веточки.
Кожаный отступил и вдруг схватил брюки, которые лежали в кресле Тибулла, вспрыгнул на подоконник и махом вылетел за окно.
Раздевальный зал влажно ахнул. Тибулл бросился за ним, делая такие жесты, которые хотелось назвать хватательными движениями.
Мы кинулись к окну, разом перегнулись через подоконник. Я был уверен, что Кожаный лежит под окном с переломанными ногами, но увидел другую картину.
Кожаный, оказывается, еще и не приземлялся. Он летел вниз, но медленно, очень медленно. В первую секунду я даже подумал, что его поддерживают в воздухе волны пара, которые вываливали из окон первого этажа, но понял, что ошибаюсь.
Под окном бани стоял человек в соломенной шляпе, из-под которой высовывались огромные рыжие усы. Он смотрел вверх и пальцем подманивал приземляющегося Моню.
Кожаный брыкался в воздухе, изворачивался, размахивал Тибулловыми брюками, стараясь улететь в сторону, но палец неумолимо манил его к себе, и Моня Кожаный мягко приземлился, наконец, прямо в руки старшины Тараканова.
Крушение надежд
К бане подъехал автофургон из города Карманова. Кожаный и старшина Тараканов, обнявшись, взошли по лесенке внутрь его, и фургон выкатился в переулок. Все тетеринские банные короли выставились в окна, провожая его.
Да, тайнинская смесь Моне не помогла. Больше того, она ему явно навредила. Раздирающий душу запах протянулся от Карманова до Тетеринских бань, и собаки, которые случаем попали на эту адскую тропу, начисто, конечно, потеряли чутье. Зато Куролесов ни разу не сбился со следа. Вот только нос у него немного распух.
– А это ерунда, – сказал Куролесов. – Помажу перловской мазью, и как рукой снимет. В Перловке один старикан живет, так он изобрел мазь против тайнинской смеси. Здорово помогает.
Куролесов достал из кармана узорчатый флакон синего стекла и сунул в него мизинец. С глубоким уважением смотрели мы, как Василий Куролесов мажет себе нос. А он мазал его обстоятельно, со знанием дела. Нос куролесовский на глазах приобретал прежние размеры.
– Дядя Вась, – сказал Крендель, очень робея, – а что у вас в венике было?
– Ничего не было, – ответил Куролесов, широкими заключительными мазками придавая носу законченный вид.
– Как же так! Я сам видел: что-то блестело.
– Это в глазах у тебя блестело. У тебя вообще какой-то блеск в глазах ненормальный. Когда ты брюки схватил, глаза твои просто ослепляли.
– Я хотел, чтоб Мочалыч милицию вызвал, – сказал Крендель и скромно прищурился, чтоб хоть немного пригасить блеск.
– Ладно, не стесняйся, – сказал Куролесов. – Лучше блеск, чем тусклота. А с брюками ты здорово придумал.
По Тетеринскому переулку мы вышли на Садовую, дошли до метро, остановились рядом с продавщицей пирожков.
– У нас-то, в Карманове, пирожки покрупнее будут, – сказал Куролесов, покупая всем по пирожку. – У нас одной начинки столько, сколько весь этот пирожок. Да и начинка у нас вкуснее. У нас лука больше кладут. И специй. А тут специй мало.
– Сюда бы лаврового листа напихать, верно, дядя Вась? – сказал Крендель, слегка заискивая. Он то прикрывал глаза, то открывал их, чтоб не ослепить случайных прохожих.
