Человек дейтерия - Раин Олег (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Ты чё, в натуре? Ты на кого попер? — Утяня даже петуха выдал. Не от испуга — от удивления. Бояться эти хозяева саванны давно отучились.
Витюк вяло шевельнулся в снегу. Он еще не очухался.
— Портфель собрали, — глухо приказал Степан. — Я сказал: портфель — и по-быстрому.
— Чего? — протянул Утяня. А Шуба рыбкой метнулся вперед. Целил в ноги Степану, чтоб опрокинуть, но промазал. Степа попросту молотнул его снизу вверх коленом. Точно футболист непослушный мяч. И Шуба, страшный Шуба, который и на взрослых мог вызвериться так, что те поджимались, поскуливая, рухнул на четвереньки. Пьяно качая головой, пополз в сторону. На снег с разбитого лица часто капала кровь.
Гриша увидел, как с лавочки поднимается Саймон. Почему-то очень медленно, даже чуть покачиваясь. Видок абсолютно разбойничий, а уж глазки, устремленные на Степу, могли бы заморозить кого угодно. В этом Гриша тоже успел когда-то разобраться. «Пылающие гневом очи», «соколиный взор» и прочая подобная туфта давно его не пугали. Всякий, кто хоть раз видел Саймона, начинал понимать, что настоящая смерть — это холод и лед. Так смотрит ядовитая змея перед броском. И у акул похожий взгляд. Равнодушный, уверенный, блеклый…
— Саймон, не надо. Он не хотел!..
Но жуткого не случилось. Даже не подумав отступать, Степа жестко улыбнулся:
— Сядь, окурок. Или ляжешь.
Саймон застыл на месте. Гриша закрыл глаза. А когда снова открыл, Саймон уже сидел на лавочке и даже нервно прикуривал. И глазки свои свинцовые потупил, смотрел вовсе даже не на Степу. А Утяня… Жалкий и растерянный Утяня дрожащими руками собирал в Гришкин портфель рассыпанные учебники, тетради, карандаши. Вместе со снегом, гад, собирал, но не от злости, — от испуга.
— Чего вы в натуре? — бормотал он торопливо. — Чего сразу психовать-то? Морды бить…
— Ы-ы… — простонал из сугроба Витюк и с трудом перевалился на бок.
— Отдал ему! — Степа кивнул на Гришу, и Утяня покорно протянул портфель. — Все. Вставай и пошли.
— Ага, — Гриша поднялся, не оглядываясь зашагал за Степой.
— Я тебя домой провожу, — обронил Степа. Голос его отмокал, становился мягче. Но сам он точно даже постарел, даже заметно ссутулился.
Уже в подъезде они остановились. Гриша заметил, что руки у Степы чуть подрагивают. Совсем как у того же Утяни. Поймав его взгляд, Степа скупо усмехнулся.
— Видишь, какое дело… Нельзя мне драться.
— Нельзя? — Гриша сморгнул. — Почему?
— По кочану. Бешеным становлюсь. — Степа нахмурился. — Я как тот тип из анекдота… Которого из гестапо за жестокость выгнали.
— Ты?.. — Гриша жалобно сморгнул. — Тебя что, тоже откуда-то выгнали?
— Ага, — серьезно кивнул Степа, — из секции бокса. Я ведь сначала в бокс подался, не знал еще ничего про клуб, а там до первых спаррингов только и продержался. А после пошло обломово. Сначала одного стукнул, потом другого… То есть сперва мне лепили оладий, но только первую минуту. Мне ведь завестись надо, а как заведусь, так и заканчивается весь бокс. Сам не знаю, что творю. Очухиваюсь, когда рефери оттаскивать начинает. Тренер поначалу радовался, панчером прозвал. Говорил, все призы наши будут. И попал пальцем в небо. На первых же соревнованиях дисквалифицировали.
— Дисквалифицировали?
— Ага, отстранили от боев. Неправильный нокаут. Открытой перчаткой или что-то вроде того. Я и не помню, как бил.
— Дела-а… — протянул Гриша.
— То-то и оно.
— Зато к художникам в клуб попал.
— Клуб — это да… Рисовать интереснее, чем драться.
Гриша припомнил, что его история напоминает Степину. Шел записываться в секцию, а угодил в кружок живописцев. Он даже обрадовался такому сходству.
— Отец у меня такой же, — тихо рассказывал Степа. — Он в меня, а я в него. Мать говорит: не дай бог, повторю батину судьбу. Он ведь никогда не мог ничего спокойно слушать. По телеку новости передают, а он уже переживает, спиной дергает, ложки штопором скручивает, краснеет. Вот и довел себя до инсульта.
— А сейчас он где? — заикаясь, спросил Гриша.
— В больнице. Сюда привезли и сами, понятно, переехали. Комнатку сняли, чтобы, значит, вместе быть. Уже полгода обретаемся. — Степа трудно сглотнул. — Так что прав этот твой знакомый: из деревни мы. Есть такое место — Михеевка.
— Не слышал, — покачал головой Гриша.
— Само собой, это ж не Петергоф какой-нибудь. Не слишком далеко, но для вас все равно глушь. Хотя там лес, речка, скалы. — Степа чуть помолчал. — Не отец бы, ни за что бы сюда не приехали.
Грише показалось, что в голосе его слышится тоска.
— Разве здесь плохо? — удивился он.
— А что хорошего? Машины, асфальт, дышать нечем.
— А клуб? — глупо спросил Гриша.
— Клуб? — Степа тепло улыбнулся. — Тут ты прав. Клуб классный. Тут мне и впрямь повезло.
— А раньше? Раньше ты совсем не рисовал?
— Ну почему, пробовал маленько. Только где там у нас порисуешь? А здесь ребята, Альберт Игнатьевич, галереи. И не выперли, заметь, учат. Может, даже и выйдет какой-нибудь толк. Альберт Игнатьевич говорил: что-то во мне есть, просил не бросать. А он такой — зря болтать не будет.
— Видишь, как здорово, — Гриша потер подбородок. — Хотя странно. Приехал из деревни, а рисуешь.
— Что тут странного? — Степа хмыкнул. — Думаешь, деревенские и рисовать не могут?
— Почему же, — Гриша растерялся. — Могут, наверное.
— Наверное… — Степа хлопнул его по плечу. — Чудила! Ты биографии художников на досуге почитай. Знаешь, сколько там Ломоносовых да Васнецовых окажется! И крестьян, и крепостных, и прочих разных. Глазам не поверишь.
— Так я же это… Ничего.
— Ладно, проехали… — Степа серьезно ему подмигнул. — А того хорька как ты назвал? Саймон, что ли?
— Ну да, кличка такая.
— Вы назвали или он сам выдумал?
— Не знаю…
— Жаль. Интересно было бы выяснить. Клички — они ведь тоже не на пустом месте прорастают. — Видя, что Гришка не понимает, Степа терпеливо пояснил: — Саймон Легри — это плантатор, рабовладелец из «Хижины дяди Тома». Ты, я вижу, не читал?
— Не-е…
— И напрасно. Книжка очень даже ничего себе. И этот Саймон Легри тоже измывался над всеми, рабов кнутом забивал, куражился, как мог. Полное пресмыкающееся, короче. Вот и получается, что все в масть. Подходит имечко вашему обормоту.
— Еще бы! Саймон — тот еще зверюга. Весь квартал его боится.
— Ничего… Придумаем для вашей зверюги намордник, — Степа огляделся. — Ну? Долго стоять-то будем? Пошли, что ли.
— Куда? — не понял Гриша.
— К тебе, конечно. Чаем угостишь. Я тебя, как-никак, выручил. Значит, на чай заработал. Честно говоря, с утра ничего не ел.
— Пошли, конечно, — Гриша засуетился. — И чай найдем, и бутербродов сделаем. Чая у нас это… Всегда навалом.
— Вот и славно, — невесело вздохнул Степа. — Чай — штука сытная.
Они рисовали. Степа на подоконнике, Гриша за столом.
То есть сначала был, конечно чай с бутерами, с этим Гришка своего спасителя не обманул, а вот потом… Потом пришлось признаваться, что рисунков для Альберта Игнатьевича у него нет, что все его художество отец под горячую руку как-то смел в ведро и выбросил.
— Психованный? — Степа понимающе кивнул. — На моего тоже частенько накатывало. Неглупый вроде и все понимает, а бесится. На любое начальство мог рыкнуть. И сельские мужики боялись при нем химичить.
— Химичить?
— Ага, жить-то как-то нужно, лесхоз развалился, работы никакой, вот люди и промышляют кто чем. Торфоблоков тонну-другую свистнут, дачникам перепродадут. Или сруб бесхозный разберут — и с приветом, столбы от старой телефонки повалят… — Степан уловил недоумение на лице Гриши, терпеливо пояснил: — Сруб — это изба по-вашему. Бревенчатая основа. Она как конструктор — пронумеровал, разобрал аккуратненько и перевози куда хочешь. А там снова собирай — и живи себе на здоровье.
