Одноглазый Сильвер, страшный разбойник с острова Фельсланда (Повесть) - Вяли Хейно (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
Огонек в глазах Мику-Паки погас, и она опять понурила голову.
— Видишь ли, Мику, — сказал Белопуз. — Дело еще и в том, что я, пожалуй, смог бы сделать лошадку.
Но я вот что подумал — что если смастерить домового тебе, да и мне для развлечения?
— Конечно, — рассуждал он дальше, — эти типы большей частью скачут верхом на метле, но я и об этом подумал. Метлу мы для этого приспосабливать не будем. Зачем метла, если он сможет кататься на тебе и быть тебе компаньоном?! Если бы я был лошадью, как ты, Мику, и если бы мне понравилось такое предложение, то в знак согласия я бы наверняка тихонько заржал.
— Иго-го-го, — заржала Мику-Пака и, вопреки своим принципам, среди бела дня стала рыть копытом землю.
— Ну так я потихоньку примусь за дело, — пообещал Белопуз и встал. — К счастью, сегодня как раз четверг, четверг и полнолуние. Такое не скоро повторится.
Метлу, как и было обещано, Белопуз для туловища домового использовать не стал. В углу сеновала он нашел деревянный шест — получился прекрасный позвоночник. Из хомута он смастерил крепкие, кривые ноги, из старого решета объемистый живот, а для рук прекрасно подошло коромысло.
Дно можжевеловой бочки превратилось в голову домового Тыну. К ней Белопуз прибил глаза из блесен, нос и уши из пробки, черные брови вырезал из старого голенища, усы сделал из конского хвоста, а рот из кусочка красного бархата. Из морковно-красной нечесаной шерсти сделал растрепанную гриву. А раз уж домовые так ужасно любят блестящие вещи, то Белопуз снизошел к слабостям своего творения и повесил на левое ухо Тыну белый фарфоровый изолятор от антенны, а к нему приспособил медное кольцо от керосиновой лампы.
Творец окинул свое создание оценивающим взглядом. И пришел к выводу, что домовой выглядел во всех отношениях очень мужественным. Особенно сатанинское выражение лицу Тыну придавали слегка косящие глаза. Но Белопуз решил, что все-таки чего-то не хватает. Хорошенько подумав, он прикрепил к нижнему концу позвоночника пол лошадиного хвоста.
— Ну, теперь у тебя все как надо! — удовлетворенно заметил мастер. И тут же почесал затылок.
— Ах вот как? Ай-ай-ай! — сказал Белопуз. — Как же я упустил такое существенное обстоятельство: для сотворения души необходима кровь черного петуха! А я здесь на Фельсланде и белых-то петухов не видал — ай-ай-ай!
Взвесив вопрос со всех сторон, мастер по производству домовых разрешил проблему с помощью спиннинга.
Незадолго до полуночи господин Белопуз, перекинув через плечо жаждавшее души тело Тыну, зашагал по Чертову сосняку к берегу. Здесь он положил окоченелое тело Тыну посреди развилки. Яркий свет полной луны разрисовал лицо домового резкими тенями, в прибрежных камышах возились птицы, а в чернеющих деревьях шелестел ветер. Белопуз присел около домового на корточки. Трижды плюнув через левое плечо, он вложил в деревянную грудь Тыну еще трепетавшее щучье сердце и окропил свое творение тремя каплями щучьей крови.
В ту минуту, когда все стенные часы на Фельсланде били полночь, господин Белопуз устремил свой гипнотизирующий взор в косые глаза домового Тыну.
— Урла-пурла-муракан, курла-вурла-таракан, — произнес Белопуз замогильным голосом.
— Во имя серного чада, во имя щучьей крови, во имя третьих петухов — стань домовым!
И тут же домовой Тыну с грохотом вскочил на ноги.
— Куда прикажешь, хозяин? — пророкотал он поразительно хриплым и грубым голосом.
Белопуз медленно встал. Что скрывать — он был немножко потрясен своим творением.
— Ах вот как! — наконец произнес он. — Вот как. Так вот ты значит какой!
Он взял себя в руки и смотрел теперь на Тыну с одобрением, свойственным каждому серьезному творцу.
Домовой — а он был на полголовы выше своего хозяина — хотя и смотрел на Белопуза сверху вниз, сумел все же придать своему взгляду выражение льстивой собачьей покорности.
— Ах вот как, — вздохнул Белопуз и легонько почесал лоб. — Взгляд у тебя не очень прямой, Тыну. Но выпрямить его, как ты сам понимаешь, я уже не могу, да и не мог. Ну, пошли!
Человек и домовой при свете луны направились в Прибрежную усадьбу. Белопуз впереди, Тыну, как верный пес, следом за ним. Если бы у Белопуза были глаза и на затылке, то вряд ли он стал бы так беззаботно насвистывать. В косых глазах домового Тыну от покорного собачьего выражения не осталось и следа; его глаза жадно рыскали по сторонам, как два злых бесенка.
— Вот так, Тыну, — сказал Белопуз, подойдя к крыльцу Прибрежной усадьбы.
— Куда прикажешь, хозяин? — пророкотал Тыну в порыве служебного рвения. — Куда доставить лошадь?
Куда — галоши? Куда коврик бесценный? Куда гвозди из стенки?
— О? — воскликнул Белопуз. — Ах вот как?!
— С веревки прищепки? Веревку на ветке? Метлу из сеней? Вилы, что рядом? Лопаты не надо? А грабли из сада? А может быть, сечку, что там, за печкой?..
Не переводя дыхания, домовой тараторил названия всего, что попадалось на глаза.
— Ах вот как! — только и восклицал господин Белопуз. — Вот как! — восклицал он, перебивая домового, и его лицо все больше вытягивалось.
— Куда прикажешь, хозяин? — требовал Тыну в неописуемом рвении.
— Будешь компаньоном Мику. И это все!
— Хозяин?! — закричал домовой. — Прикажи домовому порыскать, богатство поискать! — и глаза его загорелись сернисто-желтым блеском.
— Спокойной ночи! — сквозь зубы сказал Белопуз и удалился.
У крыльца воцарилась настороженная тишина. Она затянулась.
Мику-Пака фыркнула и стала рыть землю.
— Что ты там ищешь? — завел разговор Тыну.
— Ничего, — ответила Мику-Пака. — Просто так рою.
— Дура! — взъелся домовой. — Чего ж ты попусту роешь, если там ничего нет!
Мику-Пака перестала рыть. Тон собеседника показался ей обидным. Но дни одиночества научили ее многое терпеть. Кроме того, ей не давал покоя очень важный вопрос.
— Послушайте, Тыну, — сказала Мику-Пака. — Я хотела бы задать вам один… несколько деликатный вопрос.
— Валяй, спрашивай, — отозвался Тыну.
— Мне бы хотелось знать, может быть, вы… происходите от домового?
— Ха-ха-ха, ну и серая же ты! — расхохотался домовой. — Произошел от домового — ха-ха-ха! — Нет, приятель, домовые от домовых не происходят. Домовых делают!
— Из дерева? — с замирающим сердцем спросила Мику-Пака.
— Кого из досочки, а кого из косточки, — ответил Тыну. — Я лично из дерева.
— Остальные, значит, костяные?
— По правде говоря, их не делают. Они — вот потеха! — они сами плодятся. Вот бред собачий — ха-ха-ха!
— Я бы еще кое-что спросила, — помолчав, сказала лошадка. — Вот если бы вы смогли выбирать — каким бы вы больше хотели быть — из досочки или из косточки?
— Вот чудачка! — потряс своей растрепанной шевелюрой домовой, — если бы меня была тысяча, то и тогда я тысячу раз хотел бы быть только из дерева!
— Это так приятно слышать! — с облегчением вздохнула Мику-Пака. — Я очень счастлива, что могу общаться с вами. Потому что я ведь тоже — из дерева!
— Это сразу заметно! — рявкнул домовой.
— Я… не совсем поняла вашу мысль, — пролепетала Мику-Пака.
— Вы да вы! — заявил домовой. — Что ты ломаешься! Говори ясно — ты, и дело с концом!
— Я не привыкла, — смутилась Мику-Пака. — Но я постараюсь. Потому что ведь мы с вами… с тобой братья по крови и по судьбе — оба из дерева.
— Ну-ну! — пробурчал домовой. Он внимательно разглядывал себя. — У тебя нет ли под рукой зеркальца?
Мику-Пака, бедняжка, к сожалению, не знала, что такое зеркальце. Конечно, она могла бы спросить домового, но почему-то не решилась.
— Ну, что ты там мешкаешь! — нетерпеливо заорал домовой. — Я ж его не съем. Давай сюда!
Мику-Пака растерялась. Потом она взяла себя в руки.
— У-у… у меня… нет! — пролепетала она.
— Жадина! — презрительно бросил Тыну. — Тогда, по крайней мере, посмотри, что у меня здесь в ухе болтается. Как ни таращу глаза, а все равно своих ушей не вижу!
— Сверху белое, блестящее. А пониже узорчатое желтое кольцо, — сообщила Мику-Пака.
