На берегу Севана (др. изд.) - Ананян Вахтанг Степанович (электронная книга .txt) 📗
Несколько минут все молчали.
— Да, — нарушая паузу, повторил дед, — из меда торчит. Чанчакар — полный меда амбар. Кто знает, сколько сотен лет наполняют его пчелы…
— Сотен лет?… А разве пчелы не старятся, не умирают? — наивно спросила Асмик.»
Дед ухмыльнулся:
— Этой дикой пасеке сотни лет, но пчелам не больше нескольких месяцев. Одни дряхлеют и умирают, другие, старые, роятся и улетают гнездиться в другом месте, а в улье всегда остаются молодые. Когда говорят, что пчелы роятся, это значит, что улетают старые, оставляя улей молодым. Потому-то пчелиная семья вечно молода.
— Как так? — изумился Армен. — Почему же говорят, когда пчелы роятся: «отроек отсыпает»? Молодые пчелы отделились от старых и со своей новой маткой ищут пристанища.
Дед опять самодовольно усмехнулся в усы и погладил бороду:
— Гм… — буркнул он. — Ты что же думаешь, всякий правду знает? Многие думают, что молодые пчелы из улья улетают, свою семью заводят, как у всех животных: вырастают дети, уходят от отца-матери… А вот пчела такой ошибки не делает. Если пчела выпустит из улья своих слабых, неопытных деток — не выживут, погибнут. Это тебе не волчонок, который найдет спящего зайку, ухватит за шиворот и слопает. Для него это просто. У пчелы дело потруднее. Пчелиной семье, чтобы жить, громадную стройку затевать нужно. Целый город! Склады для меда, для цветочной пыльцы, помещения для деток и разные другие… Открой-ка улей, поглядите — город, настоящий город, со своими порядками, правилами… Ну, вот теперь я вас и спрошу: кому — старим, опытным уходить новый город строить или таким, как вы, несмышленым младенцам?
— Конечно, старым, — в один голос ответили ребята.
— Так… Вот старые добровольно и оставляют молодым все свое богатство: усилье, склады воска и меда, все хозяйство, а сами улетают.
— И ничего с собой не берут? — удивилась Асмик.
— Ничегошеньки!
— А дикую пчелу можно приручить? — спросил Камо.
— Да еще как! Добудь-ка соты диких пчел с их личинками да поставь в колоду — поглядишь, какими станут домашними… Сколько раз в погоне за куницей бродил я по горам, лесам, пчел находил и приносил домой… Не я, положим, находил — куница дорогу показывала. Это ведь она каждую ночь все дупла обыскивает, находит мед, обжирается, а иной раз тут же, в дупле, и засыпает. А я иду себе по ее следам. Найду дупло, вытащу куницу и — проснуться не успеет! — пристукну. Шкурку к поясу подвешу, мед сложу в ведро, пчел — в папаху, и домой. И какие же это пчелы!
— А какая пчела лучше — дикая или домашняя? — поинтересовался Грикор.
— Как же ты до сих пор не знаешь, что домашней пчеле куда как далеко до дикой! — по охотничьей привычке, преувеличил дед. — Дикая пчела хороша тем, что мохната, — значит, легче переносит холод, — объяснял он по-своему, неученому. — Ножки у нее длиннее, крылышки длиннее — значит, может летать дольше, и ветер ей нипочем. Легче засуху переносит, голод… Почему так? Да потому, что о ней заботиться некому и она только на себя и надеется. А домашняя пчела во всем на хозяина полагается… В природе все рассчитано, предусмотрено. Вот оно как!
У Грикора засверкали глаза.
— Неужто ж я меньше куницы стою? — вскочил он с места. — Да я в ту пещеру, как кошка, залезу, всех пчел заберу — и в колхоз… Вы только рты разинете. Вставайте-ка, идем!
Дед только рукой махнул:
— Да ведь это же рядом с дверями в ад…
— Ну и пусть рядом, нам-то что!
— Дедушка, родненький дедушка, — взмолилась Асмик, — пойдем, покажи нам, хоть издали покажи…
Старика наконец уговорили.
— Ладно, идем. Только уговор: издали поглядите, — сказал дед.
Он встал и заботливо уложил бороду за пазуху. Поднялись и ребята.
Пришел пастух, и Грикор сдал ему телят. За питомцами Асмик присматривала ее мать. Правление колхоза, еще весной назначило Анаид надсмотрщицей за птицами, и теперь она была штатной сотрудницей «опытной птицеводческой фермы».
— Что мы должны взять с собой? Лопаты, веревки? — спросил Камо.
— И что-нибудь покушать, — сейчас же отозвался Грикор и заторопился домой.
— Возьми в колхозе несколько веревок, да покрепче! — крикнул вслед ему Камо.
— Заодно нам нужно будет хорошенько обследовать горы. Если бы нам не только мед найти, а и воду… — мечтательно сказал Армен.
— Вода?… Вода — мечта. Наши деды умирали со словом «вода»… Легко сказать — «найти воду». Пойди найди! — безнадежно махнул рукой дед Асатур.
— Ну, а если мы машинами продолбим склон горы над нашим селом и дойдем до сердца горы, не найдем ли мы там источников, дающих воду озеру Гилли? — спросил Армен. — Как ты думаешь, дедушка?
— Да разве мы не провели бы воду, если бы это было можно? — рассердился старик. — Разве мы и без твоих машин там не копали? Не понимаю я, что ли? Главное — водяную жилу найти, перехватить… А вот — нету!
— Всё «нету» да «нету»… Не мы, так геологи найдут. Мы ждем их из Еревана.
Ожидая возвращения Грикора, Камо с Арменом снова горячо заговорили о воде.
Старик слушал молча, но с сомнением покачивал головой. Наконец вернулся Грикор с туго набитым дорожным мешком за плечами и киркой.
— А веревки? — спросил Камо.
— Кто мне в колхозе веревку даст? Только накричали. Но главное-то я принес — теперь Чанчакар не устоит перед нами. Поглядите-ка! — И Грикор снял с плеча свой тяжелый мешок со съестным. — Всех ваших матерей обошел, у всех забрал что было вкусного.
— Вот молодец, — засмеялась Асмик, — догадался!
— А кирку ты зачем принес? — спросил Асатур.
— Ученые без кирки по горам не лазят, — ответил Грикор серьезно. — Не видал разве?
— Ну, довольно, — скомандовал Камо. — Пошли!
Так начался их первый подъем на склоны Дали-дага, к повисшим над бездонным ущельем утесам Чанчакара — Пчелиной скалы.
«Кровь семи братьев»
Казалось, все тона радуги были отражены в этом огромном, пышном цветочном ковре, покрывавшем склоны Далидага.
Ребята остановились и в восторге любовались алыми горными маками, ярко выделявшимися на зеленом фоне трав. Желтенькие, с длинными лепестками-ресницами нарциссы опустили, словно скромные девушки, свои головки, не смей поднять глаза на незнакомых пришельцев. Одуряющий запах распространял желтый цветок, который в горах называют «ладанным». Рядом с ними рос цветок «масленый», с блестящими, точно маслом смазанными, лепестками. Суеверные старухи зачем-то кладут его в сметану, сбивая масло. Кустисто разрослись белые ромашки. Скромно прятались в траве миниатюрные желтоцветы, голубели колокольчики.
Горячее южное солнце наделило все эти цветы и травы не только приятным ароматом, но и целебными свойствами.
Простые травы, сплетаясь с дикими пряными растениями, тоже, казалось, приобретали их запахи.
— Видите эти простенькие листочки? — спросил дед. — Мы их зовем «бычий язык». На какую бы рану вы их ни положили — сразу заживет. Было как-то со мной — с утеса свалился, руку разбил. Вот этими листками и залечили. Большая у них сила! Положишь на нарыв — созреет, прорвется. Сваришь, дашь отвар больному — удушье пройдет, как ножом отрежет. Вот как!
Высоко-высоко над другими вытягивали свои длинные стебли цветы «кантафи», как их называют в Армении. Здесь, в горных районах, их сушат и хранят как лекарство.
— Скольким людям эти цветы жизнь спасли! — рассказывал дед Асатур. — Раз охотник Каро заночевал в горах, на снегу, — не хотел оленя убитого бросить. Ну, и отморозил себе легкие. Кабы не цветок — помер бы человек.
— Как же ему цветок помог? — спросила Асмик.
— А просто: заварили, как чай, дали попить горячим — вспотел, спасся.
— Как хорошо здесь! — воскликнула Асмик. — Давайте разуемся и будем бегать!
И девочка, скинув обувь, начала весело носиться по зеленым травам горного луга. Мальчики последовали ее примеру.
Неожиданно Асмик остановилась. Красивый багряный цветок привлек ее внимание.
— Это не «кровь ли семи братьев», дедушка? — спросил Камо и побежал к цветку.
