Человек дейтерия - Раин Олег (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— У Савельича-то? Найдется…
— Тащи все на фиг! — снова заблажил Москит. — Тихман за рукавицами побежал, Димон с Макарычем портфики забросят и тоже подгребут. Они же вон — рядышком живут.
— А еще девки могут нарисоваться, — сообщил Дон. — У них сейчас кройка-шитье, а потом выползут.
— Зачем нам девки! — заорал Москит. — Мы чё без них не построим?
— Ясен пень, построим. Только лишние руки не помешают.
— Да какие у них руки! Чё они могут?
— Ну, подмести там, украсить…
— Ага, шторы на бойницы повесить.
Гриша и дальше слушал бы этот сладостный треп, но Степа одними губами беззвучно подсказал:
— Лопаты, Гринь…
И Гриша понял. Лед тронулся, из искры что-то там возгорелось. По крайней мере, первый дымок пошел… Значит, следовало ковать железо, пока горячо.
Конечно, такой реакции от одноклассников они не ждали, но если честно, где-то глубоко внутри себя Гриша не особенно удивился. Таким уж магнетизмом обладал Степа. Дон-то его точно первым раскусил. Сканернул с дистанции и нюхом учуял ровню. Он же сам — качок из качков, главный в классе спортсменюга, на турнике раз двадцать легко подтягивался, выход силой, склепку — что угодно мастерил. А тут вдруг неизвестный Степа с хлоп-притопом. И не надо даже мышцы щупать, чтобы понять — с этим мальчонкой лучше не тягаться. И Саймон это усек, и они сообразили. Так ведь и не дернулся никто. Даже похмыкивали исключительно издали…
В общем, снова сгоняв в подсобку, Гриша припер целую охапку лопат. Хватило как раз всем — и Тихману с Костяем, и Димону с Макарычем, и Корычу с Арсением. А потом из школы вышли девчонки. Помогать, правда, вызвались не все. Ульяна с Катей и Люсей тут же устремились за метлами, а вот Алка, Даша, Маринка решили воздержаться. То есть было бы совершенно естественно, если, похихикав и пофыркав, первые примадонны класса степенно разошлись бы по домам, но этого не произошло. К огромному удивлению Гриши, все три раскрасавицы остались мерзнуть во дворе. Маленький Вавилон с одноименной башней чем-то успел приворожить и их.
Так или иначе, но народу стало много. Настолько много, что ребята начали мешать друг дружке. Пришлось командовать и управлять, что и взял на себя Степа. Впрочем, ему и горло рвать не пришлось. Ребята его слышали и слушались. Более того, девочки, как заметил Гришка, бросали в его сторону заинтересованные взгляды. И стало ясно, что чужак не просто влился в пеструю палитру класса, а стал лидером. Это было приятно и удивительно. То есть настолько удивительно, что Гриша не сразу сообразил, что и сам во всей этой толчее не потерялся. Работал наравне со всеми и впервые в жизни чувствовал, что его видят, что ему уступают дорогу, что готовы помогать и даже спрашивать совета. И это было блаженное чувство! Нечто похожее, вероятно, ощущают принцы, только-только взошедшие на трон. Хотя, сказать по правде, тамошний шажок — от принцевской шпажонки до королевского скипетра казался сущей безделицей в сравнении с пропастью, преодоленной Гришей. Он не сумел бы в точности определить, кем и чем он стал, но сегодня его видели, с ним считались, и это было больше, чем просто победа! Росла не какая-то безымянная башня, — строилась ЕГО башня, им, Гришкой, придуманная и предложенная. И Степа, великий-могучий, как какой-нибудь русский язык, сообразил это лучше других. Потому и продолжал советоваться с Гришей, отсылал к нему ребят, даже не пытаясь оспаривать ни авторства, ни направляющей роли.
Кроме того, Ульяна со своей метелкой все время оказывалась в двух-трех шагах от Гриши, и это, как ему думалось, было неспроста. Могла ведь в другое место отойти — к ухарю Дону или к тому же Степану, а она рядышком старалась. Это и Москит приметил, хотя на все его подмигивания Гришка стойко не обращал внимания.
— Нормально, керя! — гнусил Москит. — Свой верный «кэдди» никому не помешает. Пусть даже с косичками…
Хорошо, хоть мало кто понимал его намеки. Да и не до того им было. Не в гольф играли — строили. Не сарай и не детскую горку — башню!
Арку возводить все же не стали. Вслух и при девчонках не говорили, но без того было ясно — оставь такой проход, и непременно найдутся уроды, что наплюют и нагадят. То есть об этом Грише не хотелось думать вовсе. Конечно, он знал: долго башня не простоит, когда-нибудь да сломают, но ведь не в этом дело! А в том, как все вместе они взялись ее строить. Не было такого никогда, и вдруг случилось. Пусть один-единственный день башня простоит и удержится — и это уже будет здорово. И разговоров хватит на год с лишним. Потому что из окон ее вся школа увидит. А увидев, призадумается. Это ведь такое дело… Все равно как удавшаяся картина или хороший фильм. Посмотрел и согрелся. И запомнишь надолго, даже если больше никогда не увидишь…
Почувствовав что-то, Гриша обернулся. Недалеко от них возле раскрытых дверей подсобки стоял отец. Что-то там яростно рычало — наверное, работала оживленная циркулярка, и завхоз-куряка тоже топтался рядом, радостно балагуря, размахивая руками. Но, кажется, отец его не слушал. Потому что тоже смотрел на работающих. Смотрел как-то по-новому — не улыбаясь, но и не сердито. Наверное, и спина у него в эти минуты не болела. То есть совсем-совсем.
Ощутив необыкновенный прилив сил, Гриша подцепил на лопату плиту размером в доброго поросенка. Даже Москит удивленно присвистнул. Но Гриша донес плиту легко, не уронив и не споткнувшись, положив куда надо. Возвращаясь за следующей плитой, подумал, что быть сильным удивительно просто. Надо лишь, чтобы кто-то из близких в эту силу немножечко поверил. Сегодня Гриша ощущал себя настоящим геркулесом.
Сказать, что у него началась новая жизнь, было, пожалуй, слишком смело. Однако трещина между старым и новым действительно пролегла. То есть, по мнению Гриши, только теперь у него забрезжило что-то похожее на нормальную жизнь. Свет не свет, но какой-то там отблеск в конце тоннеля. И твердая, совсем даже не болотистая почва под ногами. Точно жил и бродил до этого дня незрячим, а тут — раз! — и начал различать цвета, угадывать движение, формы. Да что там! — он и думать по-настоящему начал только сейчас. Думать предметно и значимо — с простенькой, но логикой. Раньше-то мысли скакали, как попало, чаще даже вслед сказанному другими. Дома поддакивал отцу, в школе юлил перед одногодками, во дворе стелился перед кодлой Саймона. А зачем и на кой, даже не задумывался. Должно быть, чтобы лишний раз не подставиться, не показаться смешным. А на деле как раз и превращался в клоуна. Только не в того, что срывает овации на арене, а в дурачка, напоминающего огородное пугало. Такое же смешное и нестрашное, в которое окружающие тычут пальцем, и даже пичуги его всерьез не воспринимают.
Если говорить честно, Гриша никогда не был высокого мнения о своих способностях. А тут взялся за уроки и понял: получается! Пример показал Степа. И не тот скучнецкий, о котором талдычат в садиках и школах, а совершенно другого свойства. У Степы был настоящий спортивный азарт. Он брал все штурмом и натиском — какой-то простоватой, но при этом отточенной, словно литовка, логикой. Другие подобной логики стеснялись, а он — нет. И хорошее называл хорошим, плохое — плохим. Если трудно было делать долго, он делал быстро. А если наваливались зевота и скука, он скрипел мозгами и придумывал стимул. Даже когда Гриша, вволю постонав и навздыхавшись, интересовался, не хватит ли на сегодня, Степа легко соглашался, но соглашался так, что опять загонял шар в лузу:
— Лады, делаем паузу. Сначала боремся, потом гимнастика, урок рисования и солдатики…
И начиналось то, чего Гришкиному отцу лучше было не видеть. Для затравки Степа мерился силой с Гришей на пальцах и кистях, потом мучил армрестлингом и приседанием на одной ноге. Затем ставил на руки и обучал ходить, придерживая за пятки. Гимнастику сменял бокс, Степа показывал Грише правый и левый боковой с апперкотом. При этом смело подставлял собственные ладони. Когда от бокса у Гриши начинали болеть кулаки и кружилась голова, принимались за отжимание. Сначала пыхтел Гришка, а Степа терпеливо считал. Затем, усадив худосочного друга себе на плечи, он отжимался всякий раз вдвое больше. Силища у него и впрямь была не ребячья. При этом ни штангой, ни борьбой Степа никогда не занимался. Просто много работал — копал землю, рубил дрова, перекатывал бревна на пилораме. И все это с малых лет. По этой причине Степа и на аппетит никогда не жаловался, а разных там «вкусно-невкусно» попросту не понимал. Жизнь, сложная и заковыристая, бросала ему каждый день перчатку, и Степа играючи подхватывал ее на лету.
