Куда ведет Нептун - Крутогоров Юрий Абрамович (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
И опять одной рукой вздымает над головой молот.
— И-и-и-эх!
Лапа плющится. Розовое мясо металла в шелухе окалины не желает гаснуть, шипит, плюется жалящими шкварками.
— И-и-и-эх!
Челюскин бросает молот, поигрывает борцовскими буграми на руках.
— Господин шихтмейстер, пока не получу все якоря да пушки, буду служить у вас Гефестом.
Татарин пугается:
— Кем?
— Гефестом!
— Это кто же?
— Бог огня. Бог кузнецов.
— Не знаю такого.
— Да вот он же, — тычет себя в грудь.
Железная амуниция готовилась почти два месяца. Чтобы отправить ее, потребовалось тридцать телег.
С каждым из возчиков сошлись по две копейки за версту.
Накануне отъезда Семен зашел в канцелярию.
— Ваше превосходительство, — доложил Татищеву. — Дозвольте благодарить. Мастеровые славно поработали.
— Гефест! — улыбнулся Татищев. — Докладывали, докладывали. Ты славно помогал. Добрый путь тебе, штюрман. Берингу передай поклон. Как человек буду молиться за вас. Как географ и историк не премину обстоятельно узнавать о вашем сообщении.
Ранним августовским утром обоз тронулся в путь — к Тобольску.
Так были «подняты» первые якоря кораблей Беринговой экспедиции.
«УЖ ВЫ НОЧИ МОИ, НОЧИ МОИ ТЕМНЫЕ…»
К концу 1733 года основные экспедиционные отряды прибыли в сибирскую столицу — Тобольск. Восемь месяцев добирались сюда от Санкт-Петербурга.
А это была лишь половина пути до Якутска.
Люди болели, умирали, изрядно поизносились, кляня тракты, непогоду, неустройство заезжих изб, дурных ямщиков, ленивых паромщиков.
Прончищев писал в своем дневнике: «Крепкие, видавшие виды мужики звереют от бедствий пути. От лошадей одни скелеты остались. На какие муки обрек Таню? Сердце от жалости переворачивается. Но у нее хватает силы поддерживать меня, моих матрозов. И всему радуется при том. Да еще рисует».
На удивление всей команде, Таня действительно стойко переносила все тяготы дороги. Ни одной жалобы не услышал от нее Прончищев.
Как-то повозка лейтенанта завязла в топкой грязи. Василий в высоких кожаных сапогах вместе с матрозами толкал телегу. Лошади вылезали из кожи. Разувшись, Таня спрыгнула в черное месиво. Грязь достала до колен. Василий взял ее на руки, чтобы отнести в сухое место.
Таня вырвалась, рассердилась:
— Лейтенант Прончищев, ты надо мною не командир!
Заляпанная грязью с ног до головы, сжав губы, подалась к возку. Уперлась плечом в задок телеги.
— А ну, мужики!
В ней дьявол поселился! Напряглась, от натуги прикрыла глаза.
— Боцман! Боцман Медведев! Не топчитесь на месте. Проворнее.
— Татьяна Федоровна, да мы без вас…
— Толкайте!
Телега подалась.
Благо, речка рядом. Ни слова не говоря, Таня забежала за кусты орешника, сорвала с себя одежду, пошла в воду.
Плыла быстро, сильно выбрасывая вперед тонкие руки, иногда уходя с головкой на глубину.
Боцман Медведев загляделся:
— Ну и женушка вам досталась, господин лейтенант. Где такие барышни только родятся?
— На Мышиге.
Геодезист Чекин восхищенно цыкнул:
— С такой не пропадешь… Какая бойкость, решительность!
Прончищев согласился:
— Чего-чего, а решительности не занимать.
Рашид железной лопаткой счищал грязь с прончищевских сапог.
— Потом, — оттолкнул его Василий. — Отмыться надо сначала.
Когда Таня вернулась, матрозы шумно понеслись к реке.
Прончищев взял в ладони мокрое Танино лицо.
— Все не верю, что ты со мной.
Таня скомандовала:
— Прончищев, в воду! Не терплю лейтенантов с грязными руками.
Таня звала мужа Прончищевым. Обращение по фамилии казалось ей естественным и наиболее подобающим суровым условиям путешествия, где не место нежностям. Полное равенство в отношениях со всеми, некоторая грубоватость, безусловная готовность делить тяжесть пути со всеми наравне — так поняла она свое место в команде. И не изменяла взятому правилу.
Рашиду, который поначалу называл ее барыней, дала твердый урок:
— Барыни тут нет. Барыня в столице осталась.
— Как же кликать-то?
— «Кликать»! Нашел слово. Зови Татьяной Федоровной.
Таня ушла из дому почти без вещей. В Казани Василий купил жене одежду на все сезоны.
Таня увидела в этом повод погоревать над непредвиденными расходами лейтенанта:
— Вот что значит брать жену без приданого. В следующий раз, Прончищев, будь осмотрительнее.
Он угрожающе пообещал:
— Не будет следующего раза.
— Правда? — спросила Таня с детской радостью. — У меня подруга в замужество уходила. Показывала тайком свадебный сундук. Чего там только не было!
— Завидуешь?
— Тебя жалею! Ничего тебе этого не видать. А получила невеста в приданое кафтан немецкий с золотым кружевом, с тафтовой подпушкою, с подкладкой кумашною. Десять платьев бархатных. Три платья зеленой травки, мех рысий, хвосты собольи, меха бобровые, сорок золотников жемчуга, скатерти турецкие, платки персидские с золотом и серебром. А сукон аглицких! А шелков! А бархата!
Прончищев хохотал:
— А что мне досталось? Где моя роспись о приданом?
Таня гордо выступила вперед, надменно повела бровями:
— Прончищев! Лейтенант неблагодарный! Я ли не приданое?
— Приданое, приданое! — паясничал Василий, подыгрывая жене. — Да только в росписи еще значатся… — Он вспомнил напевную байку, которой когда-то потешала его Савишна, о незадачливом женихе. — Восемь дворов крестьянских промеж Лебедяни, не доезжая Казани. Восемь дворов бобыльских, в них полтора человека с четвертью. Четыре человека в бегах, а четыре человека в бедах. Восемь амбаров без стен. Восемь полатей тараканьих да восемь стягов комарьих. Конюшня — один конь гнед, а шерсти на нем нет. Сорок кадушек соленых лягушек…
— Тебе шутом служить! — Таня утирала слезы от смеха. — Не хуже Гаврилы Ивановича был бы.
Шутом? Он бы в актеры-лицедеи пошел! Жизнь веселая, беззаботная. Из города в город разъезжаешь на тех же повозках. Барышни смеются, плачут, в ладоши хлопают.
Иногда Тане совестно становилось за свое счастье. Но она чувствовала, что нужна Прончищеву, любима.
Впрочем, в своем состоянии она не была слепа. Далеко не все служивые по своей воле шли в дальнее путешествие. И она видела, как они маются, тоскуют. Взятые в экспедицию по «ордеру», по строгому воинскому приказу, они чувствовали себя глубоко несчастными, точно гнали их в Сибирь за ослушание.
Тяжко переживал свою долю боцман Степан Медведев. Дома у него в мазанковой халупе осталась жена с двумя малыми детьми. Это был мужик крепкого сложения; в квадратном лице с висячими усами постоянно таилась угрюмая усмешка.
На многовесельных дощаниках экспедиция шла к верховьям Камы. На таких судах нет крытых построек, жили под открытым небом. От непогоды укрывались шубами и парусиной.
Как-то за бунтами якорного каната Таня увидела одиноко сидящего боцмана. Свесив ноги, боцман напевал заунывную песню. Было что-то обиженное, наприкаянное в его фигуре. Хрипло выводил тоскливые слова:
Высокие берега, поросшие хвойной шерстью бора, терялись в вечернем небе. Слюдяные фонари на бортах тускло отражались в речной воде, золотыми рыбинами плыли во след дощанику. Весла гребцов ложились на Каму без плеска.
