Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
— В честь чего это? — хмуро спросил Дед. — В честь этого обормота?
Но было уже ясно, что мысль подходящая.
— Это будет означать, что мы все сделали своими руками, — разъяснил Алик Ветлугин.
Они в самом деле почти все сделали сами, если не считать дырявого старого корпуса шлюпки. Но и его пришлось приводить в порядок: менять доски обшивки, обдирать, олифить, шпаклевать, шкурить, красить… И паруса выкраивали сами, только сшивать на машинке помогала Митькина мама, которую ребята почтительно называли Надеждой Николаевной. А сам Митька добросовестно исколол иглой все пальцы, пришивая к парусным кромкам пеньковую веревку — ликтрос. И, вспомнив про это, все решили, что будет даже справедливо, если Митькина ладонь навеки останется на парусине.
Дед проворчал, что только чудо спасло бестолкового Мауса от ссылки в лагерь «Веселые Ключи». Все понимали, что угроза была липовая, но торжественно поздравили Митьку. Потом Дед поаккуратнее прорисовал на парусине Митькину ладошку, обвел ее оранжевым кругом, а к этому кругу присоединил острые лучи.
Получилась ладонь в солнышке. Так и появилась эмблема «Капитана Гранта».
В тот вечер с делами управились поздно, и Дед сказал:
— Кир, ночуй у меня. Завтра с утра опять работа.
Кирилл сбегал к автомату и позвонил домой. Мама разрешила: у Векшиных гостила бабушка, она вместе с мамой нянчилась с Антошкой, и без помощи Кирилла могли обойтись.
Остальные позавидовали: им тоже хотелось ночевать у Деда. Кроме Кирилла, все жили близко, поэтому быстренько сгоняли домой и отпросились.
Улеглись в сарае, где недавно стоял «Капитан Грант». Дед притащил кучу старых пальто и одеял. Утроили постели и думали, что будет веселая ночь с болтовней, страшными рассказами и шутками.
Но утомление сразу дало себя знать. Алик успел рассказать только одну короткую историю про Сиреневых марсиан и засопел в начале второй. Остальные тоже притихли.
Кирилл не спал. Усталость ровно гудела в каждой жилке. Горели от солнца плечи, тихонько ныли исколотые пальцы, но это было не страшно и даже приятно. Пахло сухой травой, теплым деревом и краской. Тихонько посвистывал носом отмытый Митька. В полуоткрытой двери светилось закатное небо. Кирилл слышал, как во дворе возится с железным корытом Дед. Потом к нему подошла Надежда Николаевна.
— Улеглись морские волки? — спросила она.
— Спят уже. Умотались.
— А Митя как?
Кирилл услышал, что Дед усмехнулся:
— Как всегда: носом в коленки и досапывает.
— Спасибо тебе за Митю, Гена.
— Да ну, что ты… — растерянно откликнулся Дед. Помолчал и вдруг сказал: — Это тебе спасибо, Надюша.
— Господи, мне-то за что?
— Да вот так… Лучше мне с ним. Теплее, что ли…
— Теплее… Зато и хлопот сколько… Безалаберный он.
— Митька как Митька. Он боевой. Видишь, помог мне экипаж набрать.
Надежда Николаевна тихонько засмеялась:
— Мало тебе одного хулигана…
Дед, кажется, тоже засмеялся. Потом сказал немного удивленно:
— Никогда не думал, что с ребятишками свяжусь. Еще в школе комсомольское поручение давали вожатым быть у пятиклассников, так я как от чумы… Хоть режьте, говорю, а не буду. А теперь вон целое семейство.
Надежда Николаевна вздохнула и тихо (Кирилл еле расслышал) сказала:
— Своего тебе надо, Гена.
Дед промолчал и так же тихо ответил:
— Чего теперь об этом…
— Никак не пойму, что у вас получилось с Катей… Она же тебя любила.
— Жалела, — хмуро сказал Дед.
— Жалость без любви не бывает. Если и жалела, что плохого? Почему говорят, что жалость — это обязательно обидно?
— Да она себя жалела. И гордилась… Такая великодушная: за калеку вышла.
— Генка, да ты дурак! — как-то по-девчоночьи, тонким голосом воскликнула Митькина мама. — Ты же все сам придумал! Ну, что такого страшного с твоей ногой!
— Да я не про ногу, а вообще… Про неудачи. Она думала, что из меня знаменитый кинематографист получится, а все не так…
— А ты не мучайся. Все у тебя еще впереди.
— А я и не мучаюсь, — сказал Дед. — Это с виду у меня жизнь сейчас растрепанная, а на душе спокойно, честное слово… Видно, сам не знаешь, где чего найдешь. Ну, вот кто поверит, что может быть такая радость: ходить в темноте между мальчишками, слушать, как дышат, укрывать получше…
— Я поверю.
— Ты сказала: своего надо. Конечно… Только знаешь, этих я бы все равно не оставил. Сперва думал: просто работники, экипаж, чтобы с кораблем управляться. А вышло, что главное не корабль, а они.
— Хорошие ребята, — согласилась Надежда Николаевна. — Славные… Только вот этот, тощенький такой, светлоголовый… Кирилл, да? Непонятный какой-то.
— А что непонятного? — настороженно спросил Дед.
— Не знаю. Диковатый, что ли… И немного беспризорный.
— Просто он стеснительный. А что касается беспризорности, то все они охломоны.
— Все — это другое дело. А у него отец на большом посту, важная фигура. Казалось бы, мальчик из такой семьи… Как-то поинтеллигентнее должен выглядеть…
Дед засмеялся:
— Ты приглядись. Дело ведь не в растрепанной голове. Он иногда таким аристократом может быть…
«Мамочки! Это я-то?» — простонал про себя Кирилл.
А Дед, помолчав, добавил:
— Нет, Кир хороший. Он мой друг.
Кирилл благодарно улыбнулся в темноте, вздохнул тихонько и начал засыпать.
До того вечера Кирилл никогда не думал, что отец у него «важная фигура». Он понимал, конечно, что у отца сложная и большая работа — главный инженер завода отвечает за все производство, — но при чем здесь важность.
«Важная фигура» — это звучало как «большой чин». Жили Векшины совсем не роскошно, в малогабаритной квартире, дорогими подарками Кирилла не баловали, если не считать велосипеда (но это было потом). Порой бывало трудновато с деньгами, особенно когда родился Антошка и мама уволилась, а расходов прибавилось.
Внешность Петра Евгеньевича Векшина тоже не отличалась солидностью и важностью. Он был невысокий, лысый, с круглым животиком, да и весь какой-то кругловатый. Когда волновался или хотел что-то доказать, начинал мелкими шажками быстро ходить по комнате, заталкивая большие пальцы за подтяжки на плечах, и оттягивал тугие резиновые полоски вверх. Словно старался приподнять себя над полом.
Кирилл не огорчался, что у отца не героический вид. Он просто не представлял, что папа мог бы выглядеть иначе. К тому же Кирилл знал, что в молодости папа служил на границе, да еще был перворазрядником по стрельбе и лыжам. Согласитесь, что это не хуже, чем геркулесовы плечи или мушкетерские усы.
В последние годы Петр Евгеньевич спортом не занимался, но кое-какие навыки сохранил. Кирилл в этом убедился позапрошлой зимой. Он с мальчишками гонял шайбу на асфальтовой площадке перед домом, а Петр Евгеньевич шел откуда-то веселый и довольный.
Поглядел, как нападающие лупят мимо ворот, и сказал с чувством:
— Эх, мазилы!
Игроки остановились, и сердца их наполнились тихим возмущением. Даже Кирилл оскорбился.
— Обзывать легко, — сказал он. — Попробовал бы сам.
— А чего ж! Давай! Могу один против команды!
Ребята засмеялись.
Тогда Кирилл обиделся и немного испугался за отца. И за себя. Теперь все будут дразнить: папа — звезда хоккея.
Отец коротко глянул на него и сказал:
— Дай-ка клюшку.
Кирилл вздохнул и дал.
— Начали, — небрежно предложил Петр Евгеньевич пятерым противникам.
Те восторженно заорали и бросились в атаку. Они были уверены в победе. И напрасно. Петр Евгеньевич обвел нападающих, пробился, как пушечное ядро, сквозь защиту и тут же вклепал противнику первую шайбу. Потом заколотил им еще три.
Кирилл таял от гордости.
— Хватит, — сказал отец. — Играете вы прилично, однако со старой гвардией связываться вам рановато… Пошли, Кирилл, обедать.
Петр Евгеньевич, видимо, по-мальчишечьи был доволен своим поступком. Он сказал Кириллу:
