Сказки о рыбаках и рыбках (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Ну, если бы вовсе не выучил, а то ведь просто перепутал! Они оба про счастливую Родину и товарища Сталина, который заботится о советских детях.
— Надо слушать, когда диктуют задания, а не хлопать ушами, — сказала Эмма Сергеевна. Вообще-то она была нормальная учительница, кричала не часто и лишь изредка хлопала линейкой по стриженым затылкам, да и то самых гвалтливых. А сегодня просто непонятно, что на нее нашло. — Совсем головы дырявые стали! Бестолочи…
Стаськины слезинки упали на крышку старой изрезанной парты. С досадой на сплошную несправедливость он выговорил:
— Там же все одинаковое. Счастливое детство… Сплошное счастье…
— Ты по-рас-суж-дай! — Эмма Сергеевна так шарахнула указкой по столу, что с белесой доски посыпалась меловая пыль. — Сатирик нашелся, Михаил Зощенко! Знаешь, что бывает с такими?
Стасик сжался. Мама сколько раз учила: «Не болтай лишнего. Дети ляпают языком, а родители расплачиваются».
До звонка он просидел съежившись, да и на других уроках не оставляло его предчувствие близких бед. И он не удивился и почти не испугался, когда по дороге домой встретил Чичу, Хрына и еще одного — из тех, кто гонялся за ним в сентябре.
— Ви-ильсон! Матросик! Какая встреча!
— Да, Вильсон. А тебе завидно, — сумрачно сказал Стасик, чтобы скорее побили и отпустили. — Вильсон, это ведь не Чича… Бледная Чичка в ж… затычка.
Все кончилось довольно быстро. Несколько раз его пнули, сунули носом в жухлую траву — она темнела в оттаявшем из-за оттепели газоне. Сдернули валенки, напихали в них талого снега, этими же валенками надавали Вильсону по башке и по спине, перебросили их через дорогу. Отвесили еще подзатыльник и ушли, голося наспех приспособленную к случаю частушку, в которой было лишь два приличных слова: «Вильсон» и «ни фига».
Стасик варежкой вытер лицо, перешел раскисшую улицу, вытряхнул из валенок снег, натянул их на промокшие ноги и с сумрачным удовольствием подумал, что мамины слова о больнице, наверно, сбудутся. И зашагал навстречу новым несчастьям.
Мама, узнав про двойку, сказала, что хотела дать Стасику трешку на кино, а теперь он пускай сидит дома, раз такой бестолковый.
— Ну и ладно. Ты все равно не дала бы. Если бы не двойка, придралась бы к чему-нибудь другому… Всегда так…
— Ты как с матерью разговариваешь! У тебя совесть есть?
— Нету, — сказал Стасик с ощущением, что катится в пропасть. — Откуда она у меня, если ни у кого нет… Все только кричат, ругают, жить не дают. Вот уйду куда глаза глядят…
Он знал, что никуда не уйдет от мамы и Катьки, но сейчас было до того тошно… Мама почему-то не предложила тут же шагать на все четыре стороны. Постояла рядом.
— Садись обедать, несчастье ты мое… А потом, уж ладно, иди в кино. Только сперва дров принеси, я для стирки воду нагрею…
В маленьком деревянном кинотеатре «Победа» шел старый фильм «Золотой ключик». Он вполне мог сгладить и скрасить жизнь. В этой кинокартине такие замечательные приключения и такая хорошая песня:
Вместо намокших валенок Стасик надел мамины сапоги и с трешкой в кулаке потопал в «Победу». Но в кассе билетов на ближний сеанс не оказалось. Какой-то мальчишка, постарше Стасика (и симпатичный такой, улыбчивый), весело предложил:
— Мальчик, надо билетик? У меня лишний.
Стасик обрадовался, отдал три рубля. Но когда сунулся в двери к контролерше, та заорала на него: билет оказался вчерашний.
Вот тебе и «заветная дверца».
Два часа бродил Стасик по улицам, чтобы не вернуться домой раньше срока и не объяснять про свое ротозейство. Уже начинало темнеть. Сырой ветер съедал остатки рыхлого снега. Ну что за зима! Сплошные слезы… И жизнь такая же…
Дело, конечно, не в погоде, а в людях. В тех, кто отравляет Стаське жизнь… Впрочем, на Эмму Сергеевну он не очень обижался: на то и учительница, чтобы двойки ставить. На мальчишку, продавшего негодный билет, особой злости тоже не было. Жаль только, что такой хороший с виду, а скотина. Но, в конце концов, его дело понятное: он свою выгоду искал. А вот Чиче-то и приятелям его что надо? Что за смысл травить Вильсона? Откуда вот эта радость: поймать невиноватого и поиздеваться всласть?
Нет, пока живут на свете всякие чичи, никакого счастливого детства не будет, сколько про него стихов не учи. Конечно, товарищ Сталин у себя в Кремле о советских детях помнит и заботится. Но ведь каждого не разглядишь, хоть на самую высокую кремлевскую башню заберись. И про Бледного Чичу он, конечно, не знает, какой тот подлюга… Ну, а если бы даже и знал, то что? Побежал бы заступаться за Стасика? Держи карман! Если уж он, такой мудрый и великий, за взрослых-то заступиться не может, за тех, которые ни за что в лагерях сидят… Мама Стасику шепотом объяснила, что от Сталина эти несправедливости просто скрывают, а сам он за всем уследить не в состоянии: так много дел и мало времени. Ну, вот именно: мало времени. Стал бы он разве тратить его на какого-то третьеклассника? Сказал бы небось: разбирайтесь сами.
А как с Чичей разберешься? Иногда Стасик начинал придумывать для него самые ужасные казни, но тут же бросал. Потому что казнь — это ведь мучительство беззащитного. Какая от этого радость, противно только. И получается, что сам еще хуже Чичи. А вот если бы отомстить по-настоящему!
Но для этого надо набраться сил и как следует надавать Чиче в боевой славной драке! Только Стасику никогда не справиться с ним даже один на один. А Чича к тому же без приятелей не ходит… Был бы у Вильсона друг — тогда другое дело. С настоящим, навеки надежным другом ничего не страшно. Как в песне из книжки «Сердца трех»:
Грот — это средняя мачта на корабле. Из-за нее лезут, надвигаются пиратские рожи. Но Матрос Вильсон и его Друг прижались покрепче спина к спине и чертят воздух абордажными клинками. Подходи, кому охота! Р-раз — один враг покатился по палубе. Р-раз — и еще двое…
Хорошо мечтать, шагая по дощатому тротуару. Доски — как расшатанная палуба. Но потом все равно возвращаешься с палубы на слякотную улицу. И Друга нет. И Чича завтра, возможно, встретится снова…
2
Дома опять не горело электричество. Пламя в керосиновой лампе мигало, потому что сырой ветер сотрясал ставни и стекла. Стасик готовил домашние задания, а думал все о том же: о своей жизни, о Чиче, о Белом шарике. О том, как хорошо было бы найти друга (такого, как Левушка на портрете у Полины Платоновны). И о том, что никогда он, конечно, никого не найдет и что завтрашний день будет серый и унылый.
Потом Стасик пошел на кухню. Там уже все собрались, даже мама пришла с Катюшкой на руках. Ругали погоду. Андрей Игнатьевич решил всех успокоить:
— Да ладно вам про климат причитать, бабы. Войну пережили, а уж слякоть нашу… Все одно скоро Новый год…
— Молчи ты, — цыкнула на него тетя Глаша. — До Нового года ишшо дожить надо. Ишшо реформа денежна будет, не знам, как обернется. А у тебя Новый год на уме, потому что лишняя рюмка перепадет.
«Одно и то же…» — думал Стасик. Он сидел у печки на охапке дров. Не интересно теперь было ни пламя в печи, ни экранчики керосинок. А ветер изматывал душу…
— А и правда скоро Новый год! — неизвестно чему обрадовалась Зяма. — Я сейчас!..
— Куда, оглашенная! — крикнула на нее мать. Но Зяма убежала и скоро вернулась с картонной коробкой.
— Буду игрушки перебирать. Через три недели елка… — И приглашающе посмотрела на Стасика.
Но Стасик не пошел смотреть елочные игрушки Зямы. Три недели до Нового года — это еще вечность. А если праздник и каникулы наконец придут, потом что? Снова бесконечная зима, за ней слякотная холодная весна и лишь в мае, почти через полгода, появятся листья… Стасик содрогнулся от тоски: как давно он не видел лета!
