Сказки о рыбаках и рыбках (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Прошлое лето было погибшим — сперва лагерь с Чичей, потом больница, а за ней дождливый с непролазной грязью август. В начале сентября только и выдалось два теплых денька, да и то все испортил случай с поездом и потерянным Шариком…
Мама, которая весь вечер с беспокойством поглядывала на Стасика, сказала просительно:
— Может быть, и ты игрушки принесешь? Вместе с Зямой посмотрите.
— Не хочется.
Так он и сидел, скорчившись, на твердых поленьях. Но остальные жильцы дома вдруг заинтересовались новогодними украшениями. Видно, все соскучились по празднику. Даже Полина Платоновна сказала, что на этот раз тоже поставит у себя елочку.
— А то, как Левушка в училище уехал, ни разу не ставила… У меня ведь тоже игрушки есть, некоторые совсем старинные, сейчас таких не делают.
Она — маленькая, кривобоко-сутулая — принесла из своей комнаты ящик с бисерными картинками на стенках — тот, что всегда стоял на комоде. Видимо, был этот ларец совсем не тяжелый. Поставила на пол. Все подошли, подсели ближе. У Стасика шевельнулось любопытство. Но не настолько, чтобы вставать с поленьев. Он подвинулся и замер опять.
Однако через минуту мама оглянулась и позвала:
— Стасик, тут такие чудеса… Посмотри, какой мальчик.
Какой там еще мальчик? Не могут оставить человека в покое… Но все же он подошел. Мама отдала Катюшку Зяминой бабушке и держала за петельку елочный шарик. Белый, будто из фарфора. На шарике нарисован был рыжий веселый мальчик в синей матроске, он бежал и палкой гнал перед собой обруч… Но не в мальчике дело! Главное — сам белый шарик!
Страшно или не страшно, к беде или к радости — не имело теперь значения. Это была судьба. Не уйти, не отвернуть. И, шагая навстречу судьбе, Стасик протянул к шарику ладони:
— Я подержу, можно?
— Возьми, возьми, Стасенька, — почему-то обрадовалась Полина Платоновна. Стасик взял. Шарик был легонький, как яичная скорлупа. И случилось то, что должно было случиться.
— Стасик! Это ты?
— А кто же еще? — мысленно отозвался он. — Сам знаешь, что я… — Отошел и опять сел на поленья. Шарик держал перед собой.
— Стасик… — Слова, как горячий шепот, щекотали кожу рук и в то же время звенели в голове. — Ты почему так долго не отвечал? Куда подевался?
— Я не подевался… Ты сам тогда потерялся в траве.
— Надо было взять любой шарик.
— Не до того мне было… Тут такое… всякое…
— Да знаю я… — Шарик отозвался вполне человеческим вздохом. — Я ведь давно за тобой наблюдал. Только поговорить не мог. Все ждал, что какой-нибудь шарик возьмешь, без него я не умею. А ты никак…
— А я боялся, — сказал Стасик напрямик. И даже с вызовом.
— Чего боялся?
— Тебя… Ты всегда появляешься перед какой-нибудь бедой.
— Ну и чушь ты молотишь! — возмутился Белый шарик совершенно по-мальчишечьи. А Стасик неуверенно огрызнулся:
— Ага, «чушь»! То Чича, то больница, то поезд…
— Балда. Я, что ли, Чичу на тебя насылал? Или я заставлял тебя микробов глотать? Или, может, я тебя в вагон заталкивал?
— Я в вагон залез, потому что тебя спасал… И чуть не уехал неизвестно куда! Хорошо, что поезд остановился…
— Дурак! А кто, по-твоему, остановил поезд?
— Ты?!
— А может, ты сам? Или дяденька машинист?.. Я такой запас энергии на это высадил! Чуть пуп не сорвал, выражаясь по-человечески…
Да уж, выражался он по-человечески, дальше некуда. Все страхи Стасика улетучились. Он спросил с растущим ощущением счастья:
— Ты в любой шарик можешь вселиться, если я его возьму?
— Только в тот, который тебе нравится. Тогда импульс идет, и я… вот…
— Но ведь… тот снежок, вчера, он мне вовсе не нравился.
— Нравился. Ты просто сам не заметил. Ты его так ласково гладил и примерялся, как вляпаешься в спину тому… шпиону…
Стасик рассмеялся — громко, как во время игры на летнем дворе. Все оглянулись на него, а Зяма захихикала:
— Стась, ты чего? — И шагнула, оглобля, к нему! Зацепилась за табурет, полетела на пол, а головой — трах Стасика в колени. Он дернулся, сжал пальцы, чтобы не выронить шарик. А тот — хрусть, и посыпалась белая скорлупа.
Стасик закричал, будто на него кипяток вылили. Треснул Зяму по тощей спине двумя кулаками, раскровянил об осколки ладони, убежал к себе. И долго рыдал, укрывшись с головой полушубком. Дергал ногами, когда мама сперва ругала его за скверное поведение, а потом ругать перестала и успокаивала, говорила, что Полина Платоновна покажет ему все свои игрушки и подарит любой шарик на выбор.
Стасик продолжал плакать в косматой душной темноте. Потому что какой бы шарик ни подарили, все равно он разобьется или потеряется, или отберут его, или случится еще что-нибудь злое и подлое. Потому что вся жизнь такая. Куда ни пойди — везде только и стараются отобрать последнюю радость. Везде чичи и слякоть. Даже Банный лог превратился в раскисшую улицу, где голые деревья и серые развалюхи…
Стасик дернулся, сжал кулаки, с ненавистью всадил их в подушку… Что-то затвердело в левом кулаке. Как орешек. Потом орешек вырос, растолкал стиснутые пальцы, и они… они обняли, ощутили гладкий шарик.
— Стасик…
Он сбросил полушубок, сел. В руке у него был белый целлулоидный мячик для пинг-понга. Обыкновенный, склеенный из двух половинок, с красным треугольничком-клеймом. Он знакомо теплел, щекотал словами:
— Стасик, не плачь. Теперь я никуда не денусь, всегда с тобой буду… потому что вот я, сам себя сделал…
Катюшка спала, мама за дверью о чем-то тихо говорила с Полиной Платоновной. Стасик заплакал опять, уже без горечи, облегченно.
— Не плачь, — снова попросил Белый шарик. — Что тебе сделать, чтобы не плакал? А? Скажи…
— А что ты можешь? — улыбнулся сквозь слезы Стасик.
— Я пока не знаю… Но, наверно, что-то могу. Поезд вот остановил же…
«Ох, верно!» — вспомнил Стасик. И даже слегка испугался. Но тут же улыбнулся грустно и снисходительно:
— Нет, все равно то, что я хочу, не сможешь.
— А что хочешь?
Стасик сказал без надежды, без насмешки. Просто грустно поделился с Белым шариком:
— Вот если бы сейчас было лето…
…Стасик сидел в кресле перед широким зеркалом, по шею закутанный в простыню. Над головой чиркали блестящие, с солнечными искрами ножницы. Стасик видел в пятнистом зеркале себя, веселую молодую парикмахершу Маню, а за спиной у Мани открытое окно, в котором качал клейкими, молодыми еще листьями тополь.
Май
Простыня была куцая, Стаськины коленки торчали из-под нее, как два дерзких кукиша. Волосы разлетались из-под ножниц, сыпались мимо полотняного края и щекотали незагорелую кожу, будто паучьи лапки. Стасик шевелил ногами и хихикал.
— Не дергайся, уши отрежу.
— Ну и отрезай! На кой они мне!
Маня была хорошая. Знакомая. Она жила в том же переулке, где Стасик, и не раз приходила в гости, на кухонные вечерние «посиделки» и чтобы обсудить с Зяминой матерью выкройки. И Стасик ничуть не расстроился, когда Эмма Сергеевна погнала его из школы в парикмахерскую, сказав:
— Ты что, собираешься на утреннике выступать таким заросшим чучелом? У нас будет инспектор гороно! Марш стричься немедленно! А то я быстренько твою хилую тройку по арифметике переправлю на то, что заслужил, и будешь все лето ходить на занятия.
Ничего бы она, конечно, не переправила. Просто нервничала, потому что ее третий «Б» к выпускному утреннику готовил спектакль-монтаж «Кем быть?». Стасик должен был изображать моряка: «Я б в матросы пошел! Пусть меня научат!»
— У тебя космы из-под бескозырки торчат, как у беспризорника. Вот тебе три рубля и марш!
Стасик деньги не взял, гордо сказал: «Спасибо, обойдусь». Потому что Маня и в долг подстрижет.
…Маня отложила ножницы, взяла машинку. Зубчики защекотали затылок. Стасик в зеркале превращался в примерного лопоухого третьеклассника. Впрочем, уже четвероклассника! Отметки за год выставлены, после утренника выдадут табель.
