Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги txt) 📗
Впрочем, Рыжик, наверно, боялся. Он теперь часто оглядывался и спрашивал глазами: "Все в порядке?" И Словко ободряюще кивал: "Конечно. Нам не привыкать".
"А ведь я сам тоже боюсь", — признался он себе. Но тут же понял, что боится не столько за себя, сколько за Рыжика. Тот продрог. Делалось все холоднее, почти голый Рыжик заметно дрожал. Словко тоже вздрагивал от озноба. Но и этот озноб ощущался им скорее не как свой, а как Рыжкин.
"Что же делать-то?.. И где этот чертов катер?"
Ладонью с намотанным шкотом Словко потянулся к груди, к спрятанному под жилет мобильнику. И тот запиликал, задрожал сам.
— Словко! Вы как там? Сильно жмет?
— Средне! Хуже другое! У Олега Петровича приступ печени, он лежит. Где катер-то?
— Сообщили, что вышел, держись… Слушай, в форпике аптечка. В ней лекарство, но-шпа, я для себя прихватил на всякий случай. Достань, дай Олегу!
— Ладно! — И подумал: "До нее надо еще добраться, до аптечки-то?"
— Ты сам-то как? — нервно сказал Корнеич.
— Ничего! Бизань задал, тяну грот, пассажир откренивает! Держимся… — В этот момент Словко и сам был уверен, что "ничего", что "держимся". Только вот Рыжик дрожит. Но уже не долго терпеть…
— Рыжик у нас герой! — сказал он в мобильник.
— Я знаю, — откликнулся Корнеич. — Словко! Катер подойдет, сбрось паруса, пусть он возьмет вас на буксир!
— Нельзя, Корнеич! Олегу Петровичу надо скорее, чтобы вызвать неотложку!.. Катер заберет его, отвезет, а потом пусть вернется…
— А ты управишься, когда уменьшится вес?
— Как-нибудь! Не бойся!
— Если сильно прижмет, притыкайся к ближнему берегу!.. Ты где?
Легко сказать "к ближнему берегу"! "Зюйд" был посреди озера. Справа, на ветре, низкий берег, перед котором россыпь заливаемых волнами камней. Километрах в полутора от "Зюйда". Слева на том же расстоянии остров Язык, плоский кусочек земли с приметным торчащим камнем. (Говорят, когда-то у Языка водилось множество раков — лет тридцать назад, когда Преображенск был Краснодзержинском, когда "Эспада" только начиналась, а от города по реке ходили пароходы…)
Идти к Языку надо было курсом фордевинд, а это… Лишь незнакомые с парусами люди считают, что ветер в корму — лучший из всех. А на самом деле — самый скверный. Паруса перекидывает с борта на борт, яхту раскачивает, она рыскает и теряет управление на гребнях. Иногда возникает ощущение полной беспомощности…
— Корнеич, я на траверзе Языка, почти в миле… Да ничего! Если совсем засвистит, сброшу всё, кроме бизани, выкину плавучий якорь, лягу в дрейф…
— Хорошо, решай! Когда подойдет катер, сообщи!
— Ладно! Отбой!.. Рыжик!
Тот с готовностью обернулся. Шкоты он держал, откинувшись, как вожжи. Ну, лихой ямщик на облучке!
— Рыжик, слушай! Задай шкоты. Потом открой форпик, возьми там аптечку, она у форштевня. И термос. И свою одежду. Аптечку и термос переправь мне и оденься. Только в один момент, чтобы долго не торчать без жилета.
— А тебе тоже одежду?
— Не надо…
— Тебе тоже холодно…
— Рыжик!
Тот уклонился от новой порции брызг, умело набросил шкоты на утки (молодец, паруса не заполоскали), потянулся к широкой крышке люка на баке. Оттянул тугой стопор. Стал толкать крышку вперед. Ветер сперва мешал, потом помог, толкнул ее с другой стороны. Она стукнула так, что корпус загудел, будто упавшая гитара. Рыжик бесстрашно, головой вперед канул в форпик, завозился там ("Ох, скорее бы!"), наконец встал в люке протянул блестящий термос и кожаную коробку:
— Виктор Максимович, передайте Словко!
Смолянцев потянулся, ухватил аптечку и термос и, продолжая отгибаться назад, переехал по борту ближе к корме. Положил свою ношу к ногам Словко и тут же ухватил внутренний буртик освободившимися руками.
Словко задал теперь на утку гика-шкот (ох, не свистануло бы только!), забросил ногу на ахтерпик, прижал ей румпель. Распотрошил аптечку, быстро отыскал облатку с надписью "Но-шпа".
— Виктор Максимович, дайте лекарство Олегу Петровичу. И налейте в крышку термоса чай… Пожалуйста…
Он видел, что Смолянцеву не хочется покидать свое место: когда сидишь на откренке, чувствуешь себя безопаснее. Но тот послушался. Словко же снова ухватил шкот и руль и почти вывалился за борт, уцепив ступней страховочный ремень. Надо бы еще сказать Рыжику, чтобы тоже откренил, но тот, по пояс в форпике, возился с одеждой. Наконец застегнул поверх рубашки жилет и сразу метнулся из люка. Захлопнул крышку, ухватил шкоты и без команды выгнулся наружу, зацепившись ногой в мокрой кроссовке за петлю у грот мачты. "Умница!"
Московкин между тем вытряс на ладонь две таблетки, приподнялся на локте, глотнул из блестящего стаканчика, который протянул Смолянцев.
— Благодарю… — и откинулся снова, упершись затылком в носовую переборку.
— Олег Петрович! Сильно болит, да? — жалобно спросил Словко (будто этим пустым вопросом он мог доставить облегчение).
— Не стану врать, болит… — Московкин опять поморщился и часто подышал. — Но, надеюсь, скоро полегчает…
— Катер идет! — крикнул Рыжик.
Ну, по правде говоря, это просто так говорилось — "катер". На самом деле большая моторная лодка типа "Пеликан". Однако, надежная, устойчивая, с очень сильным двигателем. Не зависящая от капризного ветра. Словко тоже увидел ее — старательно ныряющую вдалеке, среди зыби…
И в этот момент свистнуло по настоящему. Словко сильно потравил грот, ослабляя напор. Шкот скользнул в ладони, обжигая кожу. Словко хотел снова выбрать его, но понял: крен будет слишком велик. Потому что Виктор Максимович все еще сидел в кокпите, рядом с Московкиным. Видимо, теперь ему здесь было уютнее.
— Виктор Максимович, сядьте на борт, — быстро сказал Словко.
— Да, но…
— Скорее! — Словко выгибался за борт из всех сил. (Рыжик у себя, впереди, тоже.)
— Но мне казалось, что…
— Сядьте на борт, подполковник! Мы из-за вас опрокинемся! — И Словко сам поразился своему голосу и тону: было похоже на потерявшего терпение Корнеича. Смолянцев рывком бросил себя на бортовую палубу, начал откренивать старательно, как допустивший оплошку кандидат в матросы. Словко заметил, что Московкин усмехнулся сквозь боль.
Моторка была уже рядом (вот счастье-то!). Веселый моторист Федя показал большой палец: все, мол, о кей! Крикнул:
— Что с вами делать, мореходы?! Сопровождать?! Взять на буксир?!
— Взять на борт Олега Петровича, у него приступ! И скорее на базу! Там вызвать неотложку!..
— А вы как? — встревожился Федя.
— Идем пока. Отвезешь Олега Петровича и возвращайся к нам! Если увидишь на базе кого из наших, возьми с собой! Или кого-нибудь из шлюпочников! Не хватает матроса.
Федя сделал широкий разворот, сбавил ход, пошел параллельно "Зюйду", приближаясь к нему с наветра. Потом свесил с борта два шлюпочных кранца.
— Травите парусину!
Рыжик и Словко разом ослабили шкоты, задали на утках концы. Словко освободил и бизань. Паруса остервенело захлопали. Грота-гик угрожающе замотало. Федя бросил два швартовых конца. Словко и Рыжик потянули их, два суденышка сошлись бортами посреди волн с пенными гребешками, Ударились, но кранцы смягчили толчок. Рыжик задал швартов за мачту, под грота-гиком, Словко — за крепкую утку бизань-шкота.
Теперь "Зюйд" и моторка составляли как бы одно целое. Хлипкое, но все же целое. Этакий катамаран, который не разорвать, не опрокинуть.
— Олег Петрович, вы сможете перебраться в катер? — спросил Словко. Он почему-то чувствовал себя виноватым. — Или вам помочь?
— Смогу, смогу, голубчики. Я ведь еще не совсем… — Он тяжело перевернулся на бок, встал на колени, ухватился за швертовый колодец. Виктор Максимович бросился было поддерживать, но Московкин сцепил зубы, рывком перевалил себя к правому борту, лег на него, сполз в моторку на руки Феде. Вытянулся там на сланях. Федя подложил ему под голову клеенчатую спинку от сиденья.
