Козявкин сын - Голубев Павел Арсеньевич (книги без сокращений .txt) 📗
Из-под берега уже шел дым, это Карпуха развел огонь.
Через полчаса все сидели вокруг котелка с ухой, Пашка стоял около.
— Ты чего — садись, — приглашал Карпуха, — вот одной ложкой будем есть.
— Знамо, садись, — спохватились ребята, — хватит!
— Тебе жалко чужих дров, — говорил Карпуха Пашке, — ведь казенные!
— А казна-то чья — наша... Мужики казну делают, — не уступал Пашка.
— Дурак ты и больше ничего, сразу деревню видно, теперь все общее, понял?
— Хозяинов теперь нету.
— Вон, в городе, — продолжал Карпуха, когда все ребята развалились на траве, — у Пудовикова — купца было понапрятано... или в монастыре — в женском — целый погреб: и крупчатки, и меду бочки, масла сколько, сахару, — нашли — давай сюда, в общую, всем чтобы...
— Раздавали? — удивился Пашка.
— А как же!
— И вам досталось?
— И нам... вот по такому ломтю ситного, с медом, с маслом, и сахару по фунту.
— Ври, ври, — усомнился Горюн.
— А что, вру? Вот спроси Сеньку, что, не правда?
— Да еще и по воблине дали, — поддержал товарища Сенька.
— Вот у Козихина — тоже напрятано, — сообщил Пашка.
— Какого Козихина?
— У нас, купцом был, в заготконторе теперь заведующим.
— Отчего не докажут?
— Боятся, — сын комиссаром в городе.
— И на сына доказали бы — живо из комиссаров вылетит.
— Может, он нарочно пролез в комиссары-то, разузнавать да пакостить, и такие бывают, — вставил молчаливый Сенька.
Раздавшийся гудок прервал дальнейшую беседу.
— Стой, ребята, никак тревога! — вскочил Горюн.
Замолкли.
Протяжный рев гудка летел в разные стороны, заглушал радостный перезвон клепальщиков, и последний звук гудка понесся далеко и затих в глубине леса.
Замолчали молотки, не лязгают железом цепи, только где-то внизу, между баржами, катерами слышался людской говор.
Карпуха залез на дрова, посмотреть.
— К столовой идут! На собранье, должно быть. Комиссар какой-нибудь приехал, — высказывал свои предположения с поленницы Карпуха.
— Что-нибудь важное случилось, — предположил Сенька, — рабочие часы нарушают.
— Война, может быть, какая? — сказал Пашка.
— Недавно красноармейцы тут проезжали.
— Ай-да, ребята, узнаем!
Попрятали удочки и пустились бежать.
Много собралось рабочих около столовой. На дороге остановились мужики с дровами, тоже подошли поближе, узнать — почему столько народу столпилось.
Пашке не видно было, кто говорит, а только из средины толпы вылетали твердые, как камни, слова:
— На военных фронтах победа, но у нас еще есть враг, сильнее Колчака, Деникина и прочих, этого врага пулей не возьмешь.
«Правда моя, — подумал Пашка, — война!»
— Враг этот никого не щадит, подряд всех косит. Гибнут молодые, здоровые, сильные. Если мы не придем на помощь, с ними погибнет и наша Республика... Неделю тому назад я был там...
Голос говорившего дрогнул, как будто кто его приглушил:
— Это край смерти... волосы встают на голове... Там трупоедство...
Пашка затаил дыхание.
— Голод — наш самый страшный враг! Все на борьбу с ним!
Голос выправился, опять звучал твердо:
— Мы должны двинуть туда сейчас, немедля нисколько, наши запасы хлеба. Наши суда должны быть на полном ходу, в полной исправности, чтобы ни одно зерно не пропало даром.
— Итак... все дружно... приналяжем... и я уверен, что и на этом фронте будет победа за нами!
— Скажите, кто должен спасти целый край от вымирания, кто должен в минуты опасности притти на помощь нашей Республике? Кто?
— Мы! — было единодушным ответом рабочих.
Гулкое эхо прокатилось по лесу и умчалось вдали, как будто спешило оповестить, что спасение близко, подкрепление идет.
X. ПОСЛЕ СОБРАНИЯ
Когда Пашка вернулся к шалашу — Егор стоял с мужиками, привезшими дрова.
— Ну, что, привезли? Давно бы так, нечего подхалимов слушать!
— Понимаешь ли, Егор, крутят голову Пузановы, — ответил высокий худощавый мужик.
— Слышал — мертвецов едят в Расее, надо помочь, как ты думаешь?
— Известно надо, хоть и самим туго, да что ж делать-то?
Мужик помолчал немного, оглянулся по сторонам, понизил голос:
— Пузановы и тут крутят — это, говорят, обман один, что голод в Расее, хлеб, говорят, от вас хотят выкачать да германцу спустить, а денежки в карман.
— А вы и верите? Заткните им рты гнилой картошкой, вот что...
— Мужики и то говорят, что не сдобровать ему...
— Сколь привезли? — спросил Егор.
— Полкуба, как разверстано — на совесть...
— Крючков-то у вас где служит? — спросил мужик.
— Какой Крючков?
— Да помнишь, сидельцем-то в Ивановке был, так вот к вам будто поступил, начальником каким-то, вишь, партейным записался — фронтовик. С Пузановым дружба. Туда же и его тянет. А мое мнение такое — спекулянничать они будут, только и всего, а то и пакостить.
— Я те по душе скажу, Егор, мое дело сторона, — мужик ближе наклонился к Егору, — а и мужики просили — упреди, говорят, Кузьма, как дрова повезешь, чтобы за Крючковым и Пузановым присматривали, вредные люди. Вот, к примеру, помощь голодающим надо подать, тут надо скоро, без задержки, а они как бы не стали портить, а в вашем деле — маленький изъян, а оттяжка большая.
— Поприследим, Петрович, обязательно, как чуть чего — в чеку.
— Да, Петрович, тут вот парнишку ссадили с парохода, Вороновский, захвати до волости, сдашь там, а то беда будет с ними, тут и так порядочно собралось бездомных-то, не щенки ведь — надо пристроить.
Пашку, как ветер сдул — шмыг за дрова и на утек.
— Ладно, что ж, пусть собирается, — согласился Кузьма.
— Чего ему собирать-то — весь тут. Пашка! Да где ж он, Пашка-а! Ах ты мать честная, не сбег ли?
Посмотрел Егор за поленницами.
— Сбег!
— Ну, прощай, Егор, отправишь с кем-нибудь.
— Счастливо, Кузьма... Брехню-то разную не слушайте, пора и своим умом раскидывать.
XI. ПЕШКОМ В ГОРОД
В обеденную пору приехал новый караульный, а Егору приказано приехать в управление «для получения другой должности, по специальности».
К вечеру Егор с почтовым катером уехал в город.
В сумерки вернулся Пашка к шалашу, а там уж не Егор, другой, молодой. Сел около, ждет.
— Ты что? — спросил караульный.
— Дядю Егора дожидаюсь.
— Дядю Егора? Тут до зимы его не дождешься, сколько ни сиди.
Пашка удивленно посмотрел на караульного:
— В город уехал, на новую должность, водоливом.
У Пашки навернулись слезы.
— Ты что заплакал-то? Дядю жалко? Ай-да за ним в город, на пристани спросишь, найдешь. Ты где живешь-то?
— Тут, в шалаше.
— Ту-ут? Как же тебя дядя-то оставил?
— Меня не было, рыбачил, — слукавил Пашка.
— Ну, вот и прорыбачил. Ладно, переночуешь у меня, а завтра бережком добежишь.
Лежит Пашка в шалаше, кутается какой- то рваной курткой, холодно, не спится. Раскаивался, что убежал. Кузьма, видать, добрый, а все-таки с дядей Егором лучше. Нет, хорошо, что так вышло: дядю Егора разыщет, может быть, на барже можно жить... Долго думал Пашка о людях, кто добрый, кто злой. Вот Крючков с Пузановым зловреднее, должно быть, наверное одна шайка со стариком, Козихин наверное с ними, может и сын Козихина тут же. В Пашкиной голове они собирались все в одну кучку, все враждебные, злые.
«Поприглядеть надо, — вспомнил он совет Кузьмы, — пакостить будут...»
Вспомнились слова Егора, что в России мертвецов едят — сделалось страшно, затряслись зубы то ли от холода, то ли от страха. Съежился в комок и не заметил, как заснул.
Утром, с восходом солнца, Пашка шел песчаным берегом к городу.
Проходя деревней, зашел в избу, попросил напиться, а самому есть хотелось.
