Козявкин сын - Голубев Павел Арсеньевич (книги без сокращений .txt) 📗
— Ну, уж и худая; вчера привели только с Чулыма из ремонта. Это маленько протекает где-то, замокнет.
— Я буду выкачивать.
— Качай, коль охота, — не жалко, а я пойду в контору.
Пашка выкачивал до устали, а вода все идет. Решил спуститься, узнать, откуда вода берется. Спустился на самое днище. Прошелся — течи не видать. Залезал на бока, держась за железные ребра. Схватился за одно — мокрое. — «Ага, здесь». Подтащив лестницу, Пашка забирался все выше, пока не дошел до сухого места.
Поковырял палочкой — течет вода под самое ребро и по нижнему краю сбегает вниз, совсем незаметно. Нагнул кусочек пакли, который торчал из шва; прихватил его пальцем, дернул, и холодная вода брызнула прямо в лицо. Чуть с лестницы не слетел Пашка от неожиданности. Вода сильной струей полилась в баржу.
Перепугался Пашка — что ему будет, а главное дядю Егора опять подвел — он отвечает. Прогонят его с баржи.
На лбу выступил холодный пот, а самого в жар бросило.
Что делать?
Пробовал обратно паклей заткнуть — вода назад выпирает... Оторвал Пашка кусок подола своей рубашки, забил щель, да еще клин вколотил под ребро — течь перестало.
— Не скажу, и не узнает никто.
Вылез из баржи, опять выкачивал воду, пока дядя Егор не пришел из конторы.
— Паек Микишкин получил... ты, видно, будешь есть... вот вобла, — выкладывал дядя Егор из корзинки, — ешь, а хлеб там, в конурке моей.
Пашке стыдно Егора, боится глаз на него поднять. Вечером, хоть и воблу ел и разговаривал с Егором, а на душе было неспокойно. Легли спать рядом в «конурке», как называл дядя Егор свое помещение на корме баржи.
Ворочается Пашка, сны какие-то страшные снятся. Приснился Пузанов, толстый, глаза красные, хлопает Пашку по плечу и ласково говорит:
— Молодец Пашка... и ты с нами... так им и надо голодранцам... — и дает Пашке горсть семечек. Взял Пашка семечки, а они каленые, горячие — руку обжег. Отдернул руку, да уж поздно — страшная боль в руке, кожу стягивает. Застонал Пашка и проснулся.
— Ты чего, парень, бьешься об доску-то, блохи разве? — услыхал он голос Егора.
— Во сне это, — насилу выговорил Пашка, а у самого сердце так выпрыгнуть и хочет.
Дядя Егор повернулся на другой бок и захрапел, а у Пашки сна, как не бывало.
«Вот он какой Пузанов-то... Нет, я пакостить не хочу... я за дядю Егора»... И стал думать Пашка, как завтра нагрузят хлеб, как с Егором они поедут по большим рекам в Россию.
А на берегу уж там ждут худые-прехудые, голодные люди... и только завидят баржу, закричат: «Вот они — едут!» Глаза у всех радостные, ребята вперед выскакивают, хлопают в ладоши.
«Скорее, скорее»... — кричат. Только остановилась баржа — все на баржу, открыли люки... и...
У Пашки вдруг замерло сердце, от одного предположения, что в барже окажется вода.
Пашка встал — прямо к люку: воды нет, успокоился, но спать больше не мог.
Утром дядя Егор заметил, что Пашке не по себе.
— Ты чего такой хмурый, захворал, что ли? Захворал, так в больницу, у нас своя — Рупводская...
— Баржа течет, дядя Егор. Во сне видел, что мы потопли, потому и кричал и руками бился.
— Как течет? Новая не может течь.
— Я вчера дыру нашел, да заткнул...
— Как дыру? Полезем, покажи.
Спустились, Пашка указал.
— Ох, мать честная! Никогда такого случая не было... Один раз только на зло хозяину грузчики продырявили баржу — подмочили товар... Неужто и тут на зло?
— На зло, дядя Егор, ей-бо, на зло. Я слышал тут ночью, какие-то двое сговаривались хлеб губить, пусть, говорят, не нам не им.
— Какой хлеб?
— Да вот, что мы повезем в голодное место... и Крючкова поминали... наш, говорят, боевой парень... Наверно это одна шайка. Козихин, поди, тут.
— Что ты мелешь? — Козихин комиссар у нас — в чека.
— Так что — что комиссар? Отец у него в заготконторе у нас. Напрятано у них, говорят, всего много. А мужики боятся доказать.
Егор ушел в контору заявить.
Вернулся с комиссией. Спустились в баржу, осмотрели.
— Ерунда! — сказал военный. — Умысла тут нет, сук, вероятно, не был замечен и выкрошился...
— Нет, тов. Козихин, тут и сучка-то нет, — возразил другой, в рабочей куртке: — что-то подозрительно... надо бы расследовать...
Козихина Пашка не узнал — новая зеленоватая тужурка, штаны с пузырями, сапоги лаковые и револьвер у пояса.
Смотрит Пашка в лицо Козихину и думает: в шайке он с Крючковым или нет?
— Расследуем, товарищ, не беспокойся, — ответил рабочему Козихин и усмехнулся как-то одним углом рта.
«В шайке!» — твердо решил Пашка.
К вечеру Егора перевели на другую баржу, а эту в тот же вечер отправили на Чулымскую верфь — в ремонт.
XIV. СТРАШНАЯ НОЧЬ
Баржа была нагружена хлебом. Считал, считал Пашка, сколько мешков — сбился. Три дня грузчики таскали с берега мешки по доскам.
Готовились к отправке: дядя Егор мел после погрузки палубу, Пашка выкачивал насосом воду.
— Эх, скорее бы плыть, — горел нетерпением Пашка и часто всматривался в даль, вверх по реке, откуда должен притти буксирный пароход и взять баржу.
К вечеру дядю Егора позвали в контору. Стемнело. Небо покрылось тучами, налетал ветер. Залез Пашка в «конуру», накрылся кафтаном — лежит и думает — хоть бы ночью проходить Вороновскую пристань — может, забудет дядя Егор и не высадит.
Все равно, в деревню он не вернется, если и высадят его — убежит.
Воет ветер, хлещут волны.
Что-то стукнуло о баржу. Пашка прислушался, вытянул шею, смотрит в темноту — ничего не видно... Под бортом будто лодка пробирается...
— Это? — слышит Пашка тихий говор.
— Да, да...
— Водолив тут?
— Нет, никого нет; в конторе водолив у комиссара на допросе, Козихин допрашивает — задержит...
— Рубить?
— Руби у самого носа, что б не так слышно...
Слышно с лодки бросили веревку, зацепили за причала.
— Есть, — послышался голос уже с баржи, — давай топор!
Раздался глухой удар топора. Баржа вздрогнула. Пашке показалось, что баржа понеслась вниз по течению.
Ветер действовал заодно с шайкой: налетал сбоку на баржу — отгонял ее на середину.
Злоумышленник бегом перебежал с носа на корму, вскочил на рулевой мостик, повернул баржу поперек реки, чтобы ветром ее гнало вниз.
— Будет, слезай скорее, — торопил голос из темноты, — до Юшты дойдет, там в протоке переймут и посадят.
Человек спрыгнул с мостика, добежал до причал, потом весло ударилось несколько раз о баржу, и голоса затихли, только ветер продолжал дело разбойников, отгоняя баржу от города.
Пашка дрожал. Конец ему... Юштинская протока — рукой подать, переймут там и потопят. Закричать — не услышат из-за ветра.
Дядю Егора жалко, еще под суд отдадут. Что делать? Голова заработала, мысли неслись, точно подгоняемые ветром.
Припомнил Пашка, что, когда шли в город, то заметил, что под самым городом река разделялась на две протоки — Юштинскую и Черемошинскую.
— Эх, попробую в Черемошню свернуть!
Выскочил Пашка из каюты, забежал на мостик и уперся плечом в рулевое бревно. Подалось, еще налег — забила вода около руля; забурлила. Уперся Пашка ногами в упырину, чтобы руль не сдал — не может сдержать. Вдруг из темноты выступила какая-то черная стена.
«Что это за стена? — недоумевает Пашка, — ах, наскочит, разобьется баржа» — напряг свои последние силы, чтобы свернуть от стены — как вдруг получил сильный толчок в грудь и кубарем слетел с мостика...
Лбом ударился о что-то твердое, брызнули искры из глаз, потом все потемнело и смолкло.
XV. ПОСЛЕДСТВИЯ
Загудел отходящий пароход.
— Поехали! — пронеслось в Пашкиной голове; открыл глаза — светло... небо белое; хотел приподняться — не может, как будто привязан, повернул голову — белые стены, кровати кругом.
