Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
— Как в старые времена.
— В какие? — не понял Журка.
— Как при Юрии Григорьевиче… Только он всегда садился на подоконник и курил. У самой форточки, чтобы дым в нее шел.
Журке показалось, что в Горькиных словах есть какой-то глубоко спрятанный упрек, и он сказал со сдержанной досадой:
— Ну, уж тут я ничем помочь не могу. Сам знаешь, курить не научился.
— И не надо. Ты и без этого хорош, — ответил Горька так серьезно, что Журка смутился. Потянул с полки второй том «Путешествия на шлюпе «Камчатка» капитана Головнина (Санкт-Петербург, при Морской типографии, 1819 год)» и сердито раскрыл наугад.
А Горьке на этот раз, кажется, хотелось поговорить. Он спросил:
— Ты к политинформации подготовился?
— А чего к ней готовиться? — откликнулся Журка. — Газеты посмотрел. Все равно ничего нового. В Африке воюют, в Южной Америке воюют, в Италии вокзалы взрывают, в Ирландии по демонстрациям стреляют. Израиль опять лезет на всех и бомбит… Даже тошно. Телевизор смотришь — там тоже: бах, бах! Иногда думаешь: взрослые люди, а чем занимаются. Будто на земле другого дела нет, как друг друга стрелять и резать.
— Люди всегда воевали. Еще с древних времен, — сказал Горька наставительно.
— Ну, вот именно. И до сих пор не поумнели… Когда один человек умирает, и то сколько горя. А тут сразу — трах, трах! — целые тысячи. Или даже миллионы…
— А если война справедливая! Если на тебя нападают!
— Вот я и говорю про тех, кто нападает. Чего им надо? Психи какие-то… Если «Синие молнии» и «Тигры» воюют, это ладно, потому что понарошку. Для интереса… Да и то, когда тебя расстреливать повели, ты вон как заметался. А если по правде?
— Чего ты такие разговоры сегодня завел? — недовольно сказал Горька.
— А ты сам спросил про политинформацию… Тебе хорошо, готовиться не надо. А я уже третий раз. И зачем только Маргарита меня политинформатором назначила…
— Потому что рассказываешь интересно.
— А я больше не буду интересно… Надо по очереди, а она все на меня. Пионерское поручение! Если по правилам, то классный руководитель не имеет права пионерские поручения давать, он ведь не вожатый. Нам это еще в третьем классе объясняли.
Горька сказал с коротким зевком:
— С Маргаритой мы еще хлебнем.
— Ну уж, хлебнем, — заступился Журка. — Обыкновенная. Как все учителя… Вот Виктор Борисович — тот в самом деле вредный. Как заорет…
Журка даже поежился, вспомнив завуча Виктора Борисовича — сухого, с аккуратным пробором и маленьким ртом, съеженным, как высохшая розочка.
— Витенька — просто псих, — сказал Горька. — Маргарита хуже.
— Почему?
— Сам увидишь.
— Ты на нее злишься, что не дала нам на одну парту сесть, — проницательно заметил Журка.
— Ну и злюсь… Ты-то, конечно, не злишься. Тебе с Иркой — в самый раз.
— Я же не виноват, что у Маргариты такое правило: мальчик с девочкой, — недовольно сказал Журка.
— Дурацкое правило. Как в первом классе… Да еще в каждом кабинете проверяет: все ли на своих местах… Да ладно, мне и с Лидкой Синявиной неплохо. Не ябедничает, если подеремся, и списывать дает… А Ирка тебе не надоедает?
— Как это? — удивился Журка.
— Ну как… Полдня за одной партой, да потом ты еще дома у нее торчишь…
— Я не торчу, а делом занят, — хмуро сказал Журка. — Ты же видел, ее папа картину пишет.
— Да уж видел, — вздохнул Горька. — Когда кончит, на выставку пошлет. Небось премию получит. Кучу денег…
— Балда ты, — огрызнулся Журка. — Он о деньгах и не думает. Если хочешь знать, ему за «Путь в неведомое» восемьсот рублей предлагали. А он все равно не продал, хотя дома ни рубля денег не было. Мне Иринка рассказывала…
— Он что, святой такой? Или решил, что мало дали?
Журка оторвался от «Путешествия на «Камчатке», вздохнул и медленно спросил:
— Слушай, ну почему ты про всех всегда говоришь плохое?
Горька помолчал, будто испугался. Потом сказал, то ли дурачась, то ли по правде:
— Да вот так уж… Наверно, потому что про меня никто хорошее не говорит.
«А может, в самом деле?» — растерянно подумал Журка. И пожалел Горьку. И решил сказать ему что-нибудь хорошее. Но Горька продолжал говорить сам:
— А картина мне здорово понравилась. Вы там на ней такие…
— Какие?
— Ну… в общем, видно, как вам хорошо друг с другом…
Журка усмехнулся:
— Ты еще подразнись: «Жених и невеста».
— Что я, совсем спятил? — сказал Горька и натянул до носа одеяло.
«Обиделся», — с тревогой подумал Журка.
Но Горька не обиделся. Он не мог обижаться на Журку. Он был привязан к Журке гораздо сильнее, чем это можно было заметить со стороны. Своей привязанности он стеснялся не только перед другими, но даже перед собой. Конечно, разве он был достоин Журкиной дружбы? Журка был умнее, храбрее, честнее. Горька завидовал той смелой ясности, с какой Журка смотрел на людей. Ему, Горьке, никогда не сделаться таким. Хорошо хотя бы то, что Журка не отталкивает его…
Недавно в старом «Огоньке» Горька наткнулся на цветной портрет мальчишки и вздрогнул. Потом прочитал: «Художник Тропинин. Портрет сына». В сыне художника не было явного сходства с Журкой, но в повороте головы, во взгляде Горька почувствовал что-то очень знакомое. Он вырезал портрет и приколол кнопками в своем уголке над расписанием уроков.
Повесить Журкину фотографию он не решился бы. А так что? Просто картинка.
… Горька откинул одеяло, прошлепал к Журке и сел на краешек тахты.
— Что читаешь?
Журка молча показал титульный лист.
— Интересно? — спросил Горька.
— Ага…
— А почитай вслух.
— Я не по порядку, просто листаю. Тут всякие штурманские наблюдения…
— Ну все равно.
Горьке в самом деле было все равно. Просто хорошо, если они будут сидеть вместе, и Журка для него, для Горьки, станет читать свою мудреную книгу. Хоть про что…
— Давай, — охотно сказал Журка. Они устроились рядышком, привалились к спинке тахты, укрылись одним одеялом, и Журка перевернул страницу.
— … «Двадцать второго числа в полдень по наблюдениям место наше было в широте четыре градуса двадцать шесть минут сорок восемь секунд, в долготе сто пятьдесят градусов ноль-ноль минут восемнадцать секунд; тогда до захождения
Солнца дул ровный ветер, а потом стал затихать, и по горизонту сделалось очень облачно; к северу мы видели один раз блеснувшую молнию, а в одиннадцатом часу ночи показался весьма необыкновенный метеор; я сам наверху тогда не был, но вахтенные офицеры сделали ему следующее описание: «В половине одиннадцатого часа к норд-норд-весту приметили большой светлый шар, опускающийся к горизонту, который был виден секунд пять, потом исчез, разлив свет по всему небу…»
ВСТРЕЧА
Школа стояла в Крутом переулке между улицами Парковой и Мира. До Иркиного дома и до Журкиного от школы было три с половиной квартала. Только Иринке в одну сторону, а Журке — в другую.
В школу Журка шел с Горькой, с Митькой Буриным и братьями Лавенковыми. Иринка — со Светой Гарановой и Димой Телегиным. А из школы Иринка и Журка выходили вместе. Шли по Крутому переулку до троллейбусной остановки. Была у Иринки причуда: из школы домой добираться только на троллейбусе. Тут и пешком-то пять минут, но Иринка говорила с капризной ноткой:
— Я так с первого класса привыкла. Трудно тебе, что ли, проводить?
Журке было нетрудно. К тому же он знал, что у человека могут быть всякие свои привычки и приметы. Например, сам он, шагая по асфальту, старался не наступать на трещины. А если встречался на улице очень большой пес, надо было тихонько свистнуть и посмотреть на него через колечко, сложенное из пальцев. Чтобы не было какой-нибудь неприятности. Конечно, Журка понимал, что все это ерунда. Но, может быть, не совсем ерунда. Может быть, это осталось в крови от далеких предков, которые ходили в шкурах по скалам и ледникам и старались приручить диких животных. Тогда каждая трещинка могла оказаться опасной, а зверя нужно было заранее остановить взглядом. И почему теперь не вспомнить старый обычай, если это нужно для спокойствия души?
