Вдоль по радуге, Или приключения Печенюшкина - Белоусов Сергей (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Золотые с изумрудными кистями портьеры свисали с окон. Ослепительным светом истекала золотая с изумрудами люстра. Золотые рамы зеркал на стенах были украшены бирюзой.
На что бы ни посмотрела Лиза — любая вещь в этом зале была либо изумрудно-золотая, либо бирюзово-золотая, в крайнем случае, малахитово-топазовая. Зеленый и желтый цвета царили повсюду.
Девочку усадили на трон. Голова кобры, державшей в пасти корону из тончайших золотых цветов, увенчанную изумрудом, величиной с грецкий орех, выросла вдруг перед самым ее лицом. Послышались звуки томительной неземной музыки, корона коснулась волос, и Лиза тихо ахнула.
Странное и небывалое ощущение пронизало ее. Она как бы растворилась в этом мире, сама стала им — каждой песчинкой и каждым зверьком пустыни. Смерчи, зной и ночная прохлада, напряжение подземной влаги, сочащейся под сухим песком, и первая нежная зелень на скрюченных ветвях саксаула — все это была она, Лиза.
— С-с-слава королеве пус-с-стыни, — прошипела кобра, склоняясь перед троном у Лизиных ног.
Свист, шип, мычание, скрежетание, блеяние единым чудовищным вихрем ударили в стены и потолок, отшиблись, усиливаясь, и дикой восторженной волной обрушились на бедные Лизины уши. Девочка вскрикнула и в последний раз за этот перегруженный событиями день потеряла сознание.
Глава девятая
Воспоминания злодея
Ляпус проснулся рано, стремительно вскочил с низкой роскошной постели и подбежал к зеркалу. От нажатия кнопки на стене распахнулись шторы, и утренний свет хлынул в комнату.
Маленький, со спутанными волосами, в длинной серебристой ночной рубашке до пят, он долго рассматривал свое лицо, примеряя на него выражения величия, благородного гнева, священного ужаса, царственного милосердия. Он нравился себе.
Да, — опять почувствовал Ляпус — его призвание — править! Сначала этой страной, а потом и всем миром. Наконец-то позади те дни, месяцы, годы, когда он, тихий, нелюдимый домовой мучился от своей незаметности, малости, до судорог, до зубного скрипа мечтал о власти. Он и нелюдимым считался только потому лишь, что откровенно презирал всех вокруг, считал недостойными себя. Но им этого не показывал. Таился. Работал на благо Волшебной страны, как все. И ждал, ждал, ждал своего часа.
Смутные видения могущества вставали перед ним по ночам. Зыбкие воздушные замки плыли и таяли, и вновь возникали под потолком неуютного домика Ляпуса. Ворочаясь на неудобной кукольной кровати под металлическими шарами с облупившейся серой эмалью, он строил и отвергал один план возвышения за другим. Конечно, можно было переехать в красивый домик у пруда с говорящими зеркальными карпами, домик с мягкими диванами, с резными наличниками окон и веселыми картинами на стенах. Но не таков был Ляпус. «Все или ничего!» — говорил он себе.
И тут произошло непредвиденное. Ляпус влюбился. Неожиданно и бесповоротно влюбился в Тилли — юную фею Хрустального ручья. Хрустальный ручей впадал в реку Помидорку неподалеку от того места, где прилежно изо дня в день трудились домовые, разливая по пирамидкам негрустин.
Тилли прибегала к ним иногда, босоногая, в белом летящем платьице, неся то корзиночку душистой земляники с лесных, прогретых июльским солнцем откосов, то охапку диких побегов черемши, то несколько прутиков с нанизанными Сушеными лисичками — любимым лакомством домовых. Сияли ее зеленые глаза, пряди легких волос цвета спелой соломы закрывали лицо под свежим ветром с реки. Тилли смеялась, отбрасывала волосы назад, сверкая влажными белыми, как молоко, зубами.
И вдруг Ляпусу почудилось, что все это — для него одного. Для него светит солнце, поют птицы, веет речной ветер и растут оранжевые Лисички в темном дальнем бору. К нему приходит юная фея с пучком дикой черемши, ему улыбается, разговаривает с ним. Остальные не в счет. Да и кто они? Диковатые некультурные домовые с негнущимися ладонями, надевающие обувь только по праздникам.
То ли дело он — Ляпус! Он всегда ходит в мягких красных сапожках, горным маслом протирает руки, чтобы не загрубели, и каждые десять дней причесывается. Видно, Тилли стесняется показать, что ходит сюда ради него, вот и делит гостинцы на всех, шутит и смеется со всеми.
Несколько дней Ляпус думал — как теперь быть? И, наконец, когда фея опять прибежала в гости к домовым — на этот раз с корзинкой сладких лесных орехов, — он незаметно сунул в ее кармашек записку. Вот что в ней было.
«Тилли! В прошлую среду я влюбился в тебя и понял, что ты тоже меня любишь. Больше не ходи к остальным домовым. Зачем они нам? У них на всех один носовой платок размером с простыню, а Мохнатик и вовсе сморкается на траву. А у меня есть даже зубная щетка, и по пятницам я всегда чищу зубы.
Приходи завтра вечером ко мне в гости. Дом мой узнать легко. Он весь серый, а ставни бурые, и один ставень наполовину оторвался. А возле крыльца растет большой куст пыльной колючки. Мы с тобой будем пить чай, есть конфеты, а потом гулять по берегу красавицы Помидорки. Очень жду. Твой до посинения Ляпус!» Это было первое письмо, которое маленький домовой написал в своей жизни. Может, что-то получилось и не так, но сам Ляпус, перечитав его, остался доволен. В этот день он вернулся домой раньше обычного и стал готовиться к приходу любимой. Ляпус подмел пол, вытер пыль, задвинул поглубже под кровать грязные носки и перевернул скатерть на столе на другую сторону.
Он вымыл старинную синюю вазу — единственную красивую вещь в доме, оставшуюся от прабабки-ведьмы, налил в нее воды и поставил свежие цветы гуарама. Потом сел ждать…
Солнце опустилось на том берегу и ушло за горизонт, сумерки окутали землю, и Ляпус окончательно понял, что его фея не придет. В волнении он выскочил из дома и побежал вдоль берега Помидорки до самого Хрустального ручья, надеясь где-нибудь по дороге встретить Тилли. Однако же на всякий случай Ляпус не погасил свет и дверь домика оставил открытой. Вдосталь набродившись по влажной остывающей траве, он вернулся домой злой и разочарованный. Домовой поднялся на крыльцо и с последней искоркой надежды заглянул в комнату. Что же он увидел!
У стола, мешком обвисая в кресле, сидел шепелявый водяной Глупус, известный всем обитателям устья Помидорки как невероятный нахал и зануда. Водяной поглощал конфеты, чавкая и бурля животом. После каждой пригоршни конфет он подносил чайник к губам и со свистом отсасывал хорошую порцию чая.
Увидев Ляпуса, он нисколько не смутился, а сделал вместо этого лапой приветственный жест.
— Ты, Ляпус, молодес, — проговорил, сопя, водяной. — Сяй у тебя сладкий, конфеты вкусные. Хвалю!
Глупус, кроме прочего, знаменит был еще и как задира. Поэтому трусоватый Ляпус не стал ругаться, присел тоскливо на краешек дивана, ожидая, когда нежданный гость уйдет. А водяной доедал конфеты и бахвалился:
— Думаес, Глупус — знасит дулак? — Ляпус вежливо затряс головой, изображая несогласие. — Плавильно! Глупусы — сталинная фамилия. На подводном языке Глу-Пус знасит — Совелсенно Зеленый Водяной Олел!
— Кто-кто? — переспросил, не расслышав, Ляпус. — Водяной Осел?
— Это кто осел?! — завопил Глупус. — Это я осел? Это ты осел! Ух, я тебе сейсяс!
Он выхватил цветы из вазы, швырнул их на пол, воду из-под цветов выплеснул себе в пасть, звонко икнул и, потрясая вазой, как дубинкой, двинулся на несчастного домового, отрезая его от двери.
— Стой! — в ужасе закричал Ляпус. — Стой! Слушай меня! Стой! Не трогать!
Вдруг случилось небывалое. Водяной застыл, как столб, потом осторожно поставил вазу на пол и медленно рухнул перед Ляпусом на колени. Он уставился на хозяина дома, растягивая лягушачий рот в бессмысленной ухмылке, причем в круглых глазах Глупуса пылал чистый огонь преданности и восторга.
Ляпусу все стало ясно: хулиган сошел с ума. Пока он присмирел, надо бежать и прятаться в зарослях. Если в нормальном состоянии водяной был скандалистом и забиякой, так чего же можно ждать от буйного психа! Да он весь дом переломает по бревнышку. Надо убегать! Вот только вазу жаль. Красивая ваза, старинная, память единственная о прабабке. На солнце огнем горит.
