Большая игра - Гулев Димитр (книга регистрации .TXT) 📗
— Молодцы! — с улыбкой посмотрел на Крума и Здравку гость. — Расскажу отцу, как у вас побывал. Вот уж обрадую его!
В эту минуту раздался звонок у входной двери. Бабушка Здравка встала, молодой человек тоже.
— Ты куда? — остановила его бабушка Здравка, положив ладонь на его руку. — Посиди. Расскажи еще. Пусть и дети порадуются.
Бабушка бесшумно проскользнула между Крумом и Здравкой, мимоходом погладила внучку по голове, а внуку сказала:
— Радость ты моя, — и широко распахнула дверь.
В желтоватом проеме двери показалась долговязая фигура отца Иванчо.
Никогда Круму и его товарищам не узнать, о чем бабушка Здравка говорила с отцом Иванчо. Потом она пригласила его на кухню и уговорила оставить Иванчо погостить у них несколько дней. Не узнать Круму, что за снимки хранились в маленьком отцовском школьном альбоме. Никому не ведомо было, и с кем встретилась бабушка Здравка на следующий день.
Она вырастила сына и внука и давно поняла: мальчиков надо оставлять наедине с их возмужанием, тогда им легче пройти через все сложности того долгого, мучительно-сладостного периода, когда они уже не дети, но еще и не взрослые.
Бабушка Здравка знала: каждому возрасту свойственны свои сложности и нужно время, чтобы их пройти.
Отцу Иванчо бабушка так сказала:
— Вы не правы, дорогой! Хорошо, что мы сейчас одни, я вам прямо скажу, вы не правы. Сына обидели. Принудили из дому бежать. И не отводите глаза и не возражайте, а вот познакомьтесь лучше с нашим дорогим гостем. Он приехал из Ленинграда, целый день по делам бегал, а сейчас к нам заглянул, детям в радость! Садитесь, побудьте с нами и признайтесь, что вы не правы! В какое время вы живете? Чтобы наказать вас — да, вас, а не Иванчо, — мальчик останется у меня по крайней мере дней на пять! И знайте: если вы не согласны, я в товарищеский суд обращусь!
А утром, переделав все свои дела и приготовив обед, бабушка достала со дна комода старый альбом, тот, что так и не позволила посмотреть Круму, открыла его, вгляделась в фотографии. Какие счастливые лица! Гошо-школьник, Гошо-бригадир, Гошо в Софии, Гошо в парке, на Витоше, в бригаде, и каждый раз рядом с Гошиным лицом — смеющееся лицо молоденькой, хорошенькой девушки.
Потом бабушка Здравка надела платье в мелкий синенький цветочек и мохнатую черную кофту. Причесалась, пригладила ладонью и без того гладко зачесанные волосы. Вышла из дому. Медленно прошла по улице мимо пустыря, где резвилась детвора. «Хорошо бы здесь разбить сад! — подумала бабушка. — А впрочем, где же тогда играть детям? Если тут сделать сад, на скамейках сразу же усядутся старики, и не будет конца их жалобам на детей. А ведь так над своей ребятней дрожат, полные авоськи продуктов для них таскают!»
У трехэтажного дома, где недавно поселилась семья Паскала, бабушка остановилась перевести дух. Потом, миновав узкий, выложенный камнем дворик, поднялась по белым ступенькам. На каждой площадке бабушка останавливалась передохнуть, а на третьем этаже, перед двустворчатой дверью с матовым стеклом, снова остановилась, вглядываясь в красиво выведенные рукой Паскала буквы: «Сем. Астарджиевых». Бабушка улыбнулась: «Толковый мальчик».
И нажала кнопку звонка.
Послышались легкие шаркающие шаги. Чей-то силуэт мелькнул за толстым стеклом, и створка двери распахнулась.
В длинном облегающем платье, худенькая, с увядшим лицом и паутинкой мелких морщинок вокруг светлых, красивых глаз, со скорбно опущенными вниз уголками губ, перед бабушкой стояла мать Чавдара и Паскала Астарджиевых и вопросительно вглядывалась в ее лицо.
В первое мгновение лицо женщины, так похожей на смеющуюся молоденькую, хорошенькую девушку с фотографий в школьном альбоме Гошо, просияло, потом страдальчески исказилось.
В растерянности женщина чуть было не захлопнула дверь, но бабушка Здравка ее остановила:
— Дай же мне войти!
Женщина выпрямилась, застыв на пороге как вкопанная, потом приветливо кивнула и, пропустив бабушку Здравку вперед, бесшумно проследовала за ней своей легкой, скользящей походкой.
— Дома никого, — произнесла она, — посидим в холле.
Женщина распахнула дверь в комнату: в темноту холла хлынула золотистая синева осеннего дня.
Мать Паскала и бабушка Здравка стояли друг против друга по обе стороны тяжелого дубового стола.
— Ты знала, что я приду, да? — заговорила бабушка Здравка.
Женщина молчала. Светлые глаза ее сухо блестели.
— Садись, пожалуйста.
Женщины сели.
— Ты всегда была гордая, прямая… Сколько воды утекло с тех пор, — вздохнула бабушка Здравка. — И дети растут, твои мальчишки и мои внуки. Старшего твоего я еще не видела, но говорят, красивый парень, а Паскал…
Женщина закусила губу. Худенькое лицо сморщилось, глухие беззвучные рыдания сотрясали плечи, но глаза оставались сухими.
— Поплачь! Поплачь! — горестно молвила бабушка Здравка. — Легче станет. И не говори мне ничего. Все знаю.
И вдруг слезы хлынули из глаз женщины, будто поток прорвался.
— Плачь! — подставила свой стул поближе к ней бабушка Здравка. — Плачь!
Женщина плакала так горестно, так отчаянно, точно надеялась утопить в слезах пережитое, но голову не опускала, держала все так же гордо и прямо. А бабушка Здравка всей душой жалела ее, сердцем чувствовала ее боль, ее горе.
— Дети у тебя, — кротко сказала она, как привыкла говорить с Крумом и Здравкой, как говорила, наверно, со своим сыном. — Для детей надо жить. Для них. В жизни твоей они самое главное.
А слезы женщины обжигали морщинистые бабушкины руки…
Но вот светлые глаза, еще недавно горевшие сухим огнем, омылись вдоволь слезами и стали ясными. Рыдания постепенно стихали.
Бабушке Здравке снова виделся Гошо и с ним веселая, улыбающаяся девушка. Как они были неразлучны! Пока девушка не полюбила другого. Из их квартала была девчонка, росла на тех же улицах, что ее сын, но полюбила юношу из когда-то богатой семьи, да и теперь весьма обеспеченной. Вскоре вышла замуж. Забыла школьную любовь и светлую радость, с которой ее встречали в уютном домике Крума Бочева.
Гошо не находил себе места. Дни, недели, месяцы, даже годы ходил как потерянный. Не мог забыть свою любовь. Пока не встретил ту, которая потом родила ему Крума и Здравку.
А семейная жизнь улыбчивой девушки, искренне полюбившей другого, не удалась. Богатой, но холодной была просторная квартира ее мужа, и чем больше укреплялась народная власть, тем хуже шли дела у богатой некогда семьи. Привыкнув к легкой, беззаботной жизни, муж чувствовал себя обиженным, ущемленным, идти работать никак не хотел. Жена его на службе была материально ответственной, через ее руки проходили документы и деньги, вот она и совершила подлог, присвоила деньги — не бог весть сколько, но разве в этом дело?
Только тогда ее муж опомнился. Пошел работать официантом. Некоторое время был даже директором ресторана в новом большом отеле. Но там заработок был меньше, и вскоре он вернулся на старое место. И опять чувствовал себя обиженным да обойденным, держался надменно, смотрел на всех свысока.
Позже продали большую квартиру около парка близ Народной библиотеки. Родители улыбчивой девушки умерли, и семья перебралась в их квартиру, что стало для мужа источником новых огорчений и обид.
— А теперь наши дети, твои сыновья и мои внуки, растут вместе, — тихо говорила бабушка Здравка, глядя в прояснившиеся глаза этой рано постаревшей женщины. — Жизнь — дело непростое.
Ни Крум, ни кто другой никогда не узнает бабушкину тайну: в этот день навсегда исчез маленький альбом с фотографиями, запечатлевшими мгновения светлой и одновременно горестной любви, несбывшегося счастья.
Не только в детстве, всегда в жизни самое прекрасное — это несбывшиеся мечты. Не осуществленное рождает новые, еще более возвышенные и благородные чувства в сердце человека. Но важно, чтобы человек сам открыл для себя вечные истины, поверил в них.
