Тутта Карлссон Первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и др. Люди и разбойники из Кардамона. Шля - Экхольм Ян
Людвиг Четырнадцатый галантно снял с себя шляпу.
— Здрасте, это я, — представился он, и гвалт мгновенно утих.
— Людвиг Четырнадцатый, — захлопала глазками Тутта Карлссон. — Пи-пи-писключительно. Пин-пин-пинтересно! Почему ты влетел к нам в шляпе?
— Это неважно, — сказал Людвиг Четырнадцатый. — Вегодня сече-ром, я хотел сказать, сегодня вечером, к вам собирается нагрянуть Лабан.
— Шляпа-вбежала-в-курятник! — раздался снаружи голос Петера.
— Глупости, — ответил голос человека. — Шляпа-сама-не-может. Да-вайте-откроем-дверь-и-посмотрим.
Людвигу Четырнадцатому снова надо было спешить. Он выскочил в щель как раз в тот момент, когда человек открыл дверь курятника.
Естественно, что шляпу с пугала Людвиг Четырнадцатый с собой не захватил. И поэтому он успел ещё услышать, как Петер сказал:
— Вот-видите-я-говорил-правду.
— Ничего-не-понимаю, — прозвучал ответ человека. -
Ну-а-ты-что-скажешь-Максимилиан?
Пёс лаял. Ведь он-то всё давно понял. Собаки, они такие.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Людвиг Четырнадцатый успел как раз к ужину.
Все сестры и братья окружили Лабана, а тот с удовольствием растянулся на полу.
— Как хорошо я поспал, — говорил он, хитро улыбаясь.
— С чего это ты спал днём? — спросил его Леопольд. — Что ты, маленький?
— Мы ведь лисы, — подражая папе Ларссону, важно ответил Лабан. — Маленькие у нас спят ночью, когда нам, взрослым, пора на прогулку.
— Какую прогулку? — удивилась Лоттен.
Лабан таинственно усмехнулся и, подмигнув папе Ларссону, сказал:
— Возвращусь с подарком, тогда узнаешь.
— Малыши, спать! — засуетилась мама Ларссон. — Завтра опять вас не добудишься.
Тринадцать лисят послушно исчезли в детской. А Лабан направился к выходу.
— Будь осторожен, — сказал ему папа Ларссон на прошание.
— Всё будет хорошо. Вспомни, я ведь самый хитрый лисёнок в лесу. — И Лабан нырнул в темноту.
Людвиг Четырнадцатый ворочался в своей кроватке. «Только бы с Лабаном не случилось ничего слишком страшного», — думал он.
Едва Людвиг Четырнадцатый заснул, как вдруг в норе поднялся ужасный шум.
— Ай, ай, ай, ай! — выл кто-то. — Мне так больно. Ай, ай, ай, ай! Это был Лабан. Он, наверное, только что вернулся домой. Людвиг Четырнадцатый испугался. Что там придумала Тутта Карлс-сон? Он ведь просил её ничего не говорить человеку, собаке, детям и маме детей,
От крика Лабана проснулись все. Людвиг Четырнадцатый открыл дверь в гостиную. Там… на диване, который смастерил сам папа Ларссон, лежал Лабан и выл. Мама Ларссон держала его голову на своих коленях и чесала лапой за ушами. Но Лабан был безутешен.
Папа Ларссон стоял у его хвоста и рассматривал что-то, висевшее на самом кончике. Людвиг Четырнадцатый сразу догадался, что это такое. Тутта Карлссон как-то рассказывала ему о таких вещах: это была мышеловка!
— Ой, ой, ой, ой! — стонал Лабан. — Я при смерти. Я истекаю кровью…
— Нет, не истекаешь, — резко оборвал его папа Ларссон. Он был очень сердит. — Ну, а если уж тебе чуть-чуть больно, то следует заметить, что ты сам виноват. Зачем хвастал, что ты самый хитрый на милю вокруг? Надо же! Лис угодил в мышеловку!
— Вот с каким подарком ты возвратился, — хихикнула Лоттен.
— Ой, ой! — взмолился Лабан. — Сперва отцепите меня от неё, а потом я согласен выслушать что угодно.
— Ты ещё ставишь условия? — возмутился папа Ларссон и не спеша продолжал;
— Что скажет дедушка, то есть твой прадедушка! Нет уж, изволь сперва подробно рассказать всё по порядку, а потом я подумаю, стоит ли убрать эту штуку с твоего хвоста.
Папа Ларссон любил поговорить. Но Лабану казалось, что никогда ещё он не говорил так длинно. А Лабану так хотелось, чтоб его поскорее отцепили от мышеловки, и он заспешил, глотая окончания слов:
— Я прокрал… на овся… поле. Нич… так особен… я не слы… и не ви… Ост… только добе… до курят… А там сыр…
— Что? Сыро? Ты испугался сырости? — прервал его папа Ларссон. — А ну-ка изволь произносить все слова полностью, — неумолимо добавил он.
— Я и говорю полностью! — взвыл Лабан. — Сыр. Не сыро, а сыр. Я почувствовал запах сыра. Ты же сам говорил: что сыр полезен. Я и решил попробовать этот ох…
— Какой ещё ох? — совсем вскипел папа Ларссон.
— Не ох, а ох этот сыр! Передо мной лежал маленький кусочек…
— И ты сразу же попался на приманку. — Папа Ларссон постарел на глазах.
— Нет. Я всё-таки хоть немножко, но хитёр, — возразил Лабан. — Я решил не подходить слишком близко, а просто подпихнуть хвостиком этот ох, этот сыр к себе поближе.
— И ловушка захлопнулась, — заключил папа Ларссон. Лабан кивнул и опять завыл.
— Так больно было! — визжал он. — Я даже не смог удержаться и закричал. И тогда проснулись все куры и петух, и цыплята, и, наверное, все яйца, и такой поднялся шум! А потом проснулись и люди, и Максимилиан. И мне пришлось уносить ноги. Но я заодно унёс и эту мышеловку. Ох, ох, сыр!
— Бедный мой Лабан, — запричитала мама Ларссон, погладила его по хвосту и покосилась на папу Ларссона. — Не так уж просто забираться в курятник. Ведь это с ним в первый раз.
— Бедный я, бедный… — стонал Лабан. — Наверное, я полхвоста потерял.
— Ничего, пройдёт, я наложу пластырь, — пообещала мама Ларссон со слезами на глазах. — Завтра всё будет хорошо. Ну отцепи же его наконец, он больше не будет, — сказала она папе Ларссону.
Папа Ларссон отцепил мышеловку и положил её на стол.
— Вот видите, — обратился он ко всем лисятам, толпившимся в дверях. — Не я ли всегда говорил вам, что людей и собак следует остерегаться. Лабан, ты будешь каждый вечер рассказывать младшим, что такое мышеловка.
Братья и сестры украдкой захихикали.
— Хитрый Лабан совсем не хитрый, хитрый Лабан совсем не хитрый, — прошептала Лоттен.
Лабан закрыл лапами уши, чтобы не слышать.
— Псс, — свистнул Людвиг Четырнадцатый и помахал ему лапкой. — Пссслушай, я всё же думаю, что ты хитрый.
— И ты туда же? — огрызнулся Лабан, зализывая хвост.
— Нет, что ты, — заверил его Людвиг Четырнадцатый. — Ты всё же всегда был самым хитрым на целую милю вокруг. Ну так вот, если бы ты решил достать сыр не хвостом, то мышеловка вцепилась бы тебе в нос. А это куда хуже!
Наступило утро. Постаревший папа Ларссон снова помолодел. Он уже сидел в гостиной в своём любимом кресле и размышлял. Он думал о мышеловке. Никогда ещё, за всю свою долгую жизнь, он не слышал, чтобы люди мышеловку ставили там, где снуют куры. Тут что-то не так. Во-первых, кто-то знал, что вечером в курятник нагрянут незваные гости. Во-вторых, куры знали о мышеловке. Кто же их предупредил?
Не уходил ли Людвиг Четырнадцатый вчера днём из дома? Папа Ларссон решил, что теперь ему следует взяться и за младшего сына. Он позвал Людвига Четырнадцатого.
— Ну, сынок, а где ты гулял вчера? Ты, надо сказать, довольно долго отсутствовал.
Людвиг Четырнадцатый стыдливо отвернулся:
— Просто гулял.
Папа Ларссон внимательно посмотрел на него.
— Может, у курятника? Людвиг Четырнадцатый кивнул.
— Так-с. И ты рассказал Тутте Карлссон и всем остальным курам, что ночью к ним должен прийти Лабан? — с трудом сдерживаясь, продолжал допрос папа Ларссон.
Людвиг Четырнадцатый снова кивнул.
Волоски на шубе у папы Ларссона так и поднялись дыбом.
— А как же ты пробрался в курятник? — зло спросил он. — Ведь было совсем светло. Тебя могли увидеть.
Людвиг Четырнадцатый рассказал, как он взял шляпу и как прокрался к курам.
После этого он даже не решился посмотреть на папу Ларссона. Ведь от такого горя тот мог снова постареть на глазах.
— Ты очень сердишься? — прошептал он, спрятав нос и глаза в свою шубку. — Я не знал, что они такое надумают с мышеловкой.
