Русские богатыри (сборник) - Карнаухова Галина (читаемые книги читать .txt) 📗
Так прошёл Добрыня одиннадцать пещер, а в двенадцатой нашёл Забаву Путятишну: висит княжна на сырой стене, за руки золотыми цепями прикована. Оторвал цепи Добрынюшка, снял княжну со стены, взял на руки, на вольный свет из пещеры вынес.
А она на ногах стоит-шатается, от света глаза закрывает, на Добрыню не смотрит. Уложил её Добрыня на зелёную траву, накормил, напоил, плащом прикрыл, сам отдохнуть прилёг.
Вот скатилось солнце к вечеру, проснулся Добрыня, оседлал Бурушку и разбудил княжну. Сел Добрыня на коня, посадил Забаву впереди себя и в путь тронулся. А кругом народу и счёту нет, все Добрыне в пояс кланяются, за спасение благодарят, в свои земли спешат.
Выехал Добрыня в жёлтую степь, пришпорил коня и повёз Забаву Путятишну к Киеву.
Добрыня Никитич в отъезде
Много ли, мало ли времени прошло, женился Добрыня на дочери Микулы Селяниновича – молодой Настасье Микулишне.
Только год Добрыня с женой в тихом доме прожил, присылает раз за ним князь Владимир и говорит ему:
– Полно тебе, Добрыня, дома сидеть, надо править службу княжескую. Поезжай, расчисти прямой путь в Золотую Орду к Бекету Бекетовичу. На том пути летает злой чёрный ворон, не даёт русским людям ни пройти ни проехать. А потом езжай в Чудь белоглазую, получи с неё дань за десять лет да обратным путём наведайся к Сарацинскому царству упрямому, чтобы не смели сарацины идти против Киева.
Запечалился Добрыня, да делать нечего.
Вернулся домой, прошёл к матушке Мамелфе Тимофеевне и стал ей горько жаловаться:
– Ты зачем меня, матушка, несчастного, родила? Завернула бы меня в льняную тряпочку да бросила бы камешком в синее море. Лежал бы я на дне, не ездил бы в дальние страны, не убивал бы людей, не печалил бы чужих матерей, не сиротил бы малых деточек.
Отвечает ему Мамелфа Тимофеевна:
– Я бы рада была, Добрынюшка, уродить тебя смелостью в Илью Муромца, силой в Святогора-богатыря, хитростью в Вольгу Всеславьевича, красотой в Иосифа Прекрасного, да это не в моих руках. А и сам ты не плох, Добрынюшка, незачем тебе на чужое счастье кивать. Что тебя так опечалило?
– Посылает меня князь в чужие края, с чёрным вороном биться, с сарацинами мириться, с Чуди белоглазой дани брать.
Ахнула Мамелфа Тимофеевна, побежала в терем к Настасье Микулишне:
– Ты чего сидишь, Настасьюшка, золотом сорочку шьёшь? К нам беда на двор пришла: отлетает наш ясный сокол, уезжает Добрынюшка на долгие годы.
Выбежала Настасья Микулишна из терема в одной белой рубахе без пояса, в тонких чулочках без чёботов, припала к стремени Добрынюшки, стала горько плакать, расспрашивать:
– Ты куда уезжаешь, сокол мой, надолго ли, когда мне мужа домой ожидать?
– Ожидай меня, жена, шесть лет. А шесть лет пройдёт и не вернусь домой – значит, я сложил свою буйную голову. Ну, тогда как хочешь живи: хоть вдовой, хоть замуж пойди. Хочешь – иди за князя, за боярина, хочешь – иди за простого крестьянина, не ходи только за Алёшу Поповича.
Махнул рукой Добрыня да и был таков. Не дорожкой он поехал, не воротами, а перескочил через городскую стену, только пыль в степи столбом завилась…
День за днём будто дождь дождит, неделя за неделей как трава растёт, год за годом как река бежит.
Сидит Настасья Микулишна у теремного окна, с дороги глаз не спускает, милого мужа дожидает.
Вот три года прошло – нет Добрыни из чистого поля.
И снова дни идут, недели бегут, годы тянутся…
Плачет Настасья Микулишна, глаз не осушает, от окна не отходит.
Ещё три года прошло – нет Добрыни из чистого поля.
Не две серые уточки вместе сплываются, не две белые лебёдушки слетаются, сидят обнявшись мать да жена, горькие слёзы льют. Вдруг приходит к ним Алёшенька Леонтьевич и приносит нерадостную весть:
– Ехал я мимо Сафат-реки, увидал Добрыню Никитича. Лежит Добрыня в чистом поле, головой в ракитов куст, ногами на ковыль-траве. Сквозь жёлтые кудри трава проросла, расцвели цветы лазоревые.
Горько плакала Мамелфа Тимофеевна, стали волосы её из чёрных серебряными. А Настасью Микулишну стал Владимир-князь уговаривать:
– Плохо жить молодой вдове, дай-ка я тебя сосватаю, хоть за князя, хоть за боярина, хоть за русского могучего богатыря.
– Я ждала Добрыню по его наказу шесть лет, по своей воле буду ждать ещё шесть лет. А не будет его домой, тогда – твоя воля, князь.
Вот денёчек за денёчком как дождь дождит, а годочек за годочком как сокол летит.
Пролетело и ещё шесть лет.
Не вернулся Добрыня домой.
Тут Владимир-князь к Настасье пришёл:
– Полно тебе жить вдовой. Иди замуж за Алёшу Поповича, а не пойдёшь добром, возьмём силой.
Как Настасье было князя ослушаться?
Взяли её за белые руки, сняли с неё вдовье платье, повели на свадебный пир, посадили рядом с Алёшкой Поповичем. Сидит на пиру невеста как мел бела, слёзы по щекам ручьём бегут…
А Добрыня Никитич тем временем очистил дороги прямоезжие, наказал сарацин упрямых, взял с Чуди дань за двенадцать лет и домой повернул.
У Царьграда стал он отдыхать, засыпал коню белоярого пшена, налил ключевой воды, а конь не ест, не пьёт, копытом землю бьёт.
– Что же ты, конь, не ешь, не пьёшь? Али близко злой враг притаился? Али чуешь над нами невзгоду?
– Чую я беду не вблизи, а вдали. Повели сегодня силой Настасью Микулишну на свадебный пир с Алёшей Поповичем.
Вскочил тут Добрыня на коня, ударил плетью по крутым бокам. Взвился конь вихрем, стал с холма на холм перескакивать, реки-озёра перепрыгивать. Где падали копыта лошадиные, становились там глубокие колодцы с кипучей водой.
Доскакал Добрыня до Киева. Он не правит коня к воротам, а правит через стену городскую, мимо башни наугольной, прямо в свой родимый двор. Видят слуги: ворвался во двор чужой богатырь виду страшного – на нём шкуры звериные, сапоги изодранные, лицо чёрное, глаза грозные. Конь под ним косматый, как лютый зверь.
Он прислужников расталкивает, коня не привязывает, двери с петель рвёт, в горницу к Мамелфе Тимофеевне бежит. Встала Мамелфа Тимофеевна, за костыль взялась, говорит гневным голосом:
– Ты что ж это, молодец, моих слуг расталкиваешь, без учтивости ко мне в горницу лезешь, поклоном низким мне не кланяешься?! Был бы жив сынок мой Добрынюшка, он бы тебя вежливости научил! Ты ступай-ка прочь, а не то я сама тебя костылём попотчую!
Говорит заезжий молодец:
– Ты прости меня, Мамелфа Тимофеевна, твоему Добрыне я названый брат. Он поехал в Царьград, а мне велел побывать в Киеве, его матушке поклон свезти, расспросить о молодой жене.
Заплакала Мамелфа Тимофеевна:
– Ты зачем надо мной насмехаешься? Уже шесть лет Добрыни на свете нет. Сам видал его в поле мёртвым богатырь Алёша Попович. Я уже все глаза проплакала, а жена его идёт сегодня замуж за Алёшу Леонтьевича. Не охотой она замуж идёт – неволею. Грозным сватом был Владимир-князь, свахой – княгиня Апраксия. Сейчас у них пир горой, а я дома сижу, слёзы лью.
Не стерпело сердце Добрынино:
– Не плачь, матушка, погляди, ведь я твой сын и есть!
Смотрит на него матушка, не узнаёт:
– В глаза ты надо мной издеваешься: у моего Добрынюшки лицо белое, а у тебя чёрное; у Добрынюшки очи ясные, а у тебя хмурые; у Добрынюшки платье цветное, лапотки семи шелков, а у тебя шкуры звериные.
– Эх, матушка, нелегко в бою, нерадостно. За двенадцать лет и очи помутнели и лицо состарилось, цветное платье износилось, лапотки стоптались.
Вскочила Мамелфа Тимофеевна:
– У Добрыни под левой грудью меточка родимая!
Распахнул Добрыня кафтан, увидала мать родинку, бросилась обнимать сына, а он её торопит:
