Забвению не подлежит - Яцовскис Евсей Яковлевич (книги онлайн полные TXT) 📗
Спрашиваю:
— Здесь Бредки?
— Нет, здесь Оковцы.
— А где же Бредки?
— Проехали! Были Бредки и нет Бредков! Там теперь голая поляна в лесу, да и только! Сожгли ироды!
Решили дальше не ехать и заночевать здесь же.
Оковцы до войны были большой деревней, здесь размещался сельсовет. Сохранились же сейчас церковь, пять домов, несколько хозяйственных построек. На улице громоздились подбитые немецкие танки, искореженные грузовые и легковые автомашины, пушки, повозки с различными пожитками. Гитлеровцы здесь основательно испытали силу нашего удара.
Не стало Оковцев… Остались лишь одни трубы. Храмцов невесело пошутил: «Симфония печных труб…» Закопченные, почерневшие, стояли они рядами, будто поднялись из-под земли, взывая к мести. Смотрели мы на разрушенные большие русские печи и думали о том, что еще недавно своим теплом они согревали человеческое жилье…
Отступая под напором Красной Армии, современные варвары предавали огню села и деревни, города и поселки. Гитлер приказал применять тактику «выжженной земли». Полыхал весь горизонт. Куда только ни глянешь — на запад, юг, на север, — всюду зарево пожарищ, огонь, дым, пепел. Специальные команды поджигателей, состоявшие чаще всего из эсэсовцев — этих так называемых истинных «представителей высшей расы», безжалостно подносили факелы к крышам домов. Полураздетые люди выбегали из горевших построек, укрывались в лесах, а когда возвращались к своим превращенным в пепелище очагам, убеждались, что все нажитое ими и их предками с ужасающей методичностью было уничтожено, разграблено. В Оковцах мы увидели, как одетая в тряпье старушка копошилась, что-то искала на пепелище своего дома. Другая ломом долбила землю на огороде, выкапывая оставшиеся после уборки урожая мелкие картофелины… Лишенные крова жители сожженных сел отогревали кострами промерзшую землю и рыли землянки. Огонь добывали первобытным способом — выбивая его кремнем…
О наличии приказа Гитлера — отступая, все сжигать дотла — я впервые услышал на допросе захваченного эсэсовца из команды поджигателей. Он все время неустанно повторял:
— Фюрер приказал все уничтожать огнем.
Сначала предположил, что эсэсовец выдумывает, пытается таким образом избежать ответственности — я, мол, только исполнял приказ! Однако вскоре показания пленного подтвердились, а после войны во время Нюрнбергского процесса над главными фашистскими военными преступниками это обстоятельство было установлено документально. Подписанный Гитлером приказ от 3 января 1942 года гласил: «Если… данный пункт должен быть нами оставлен, необходимо все сжигать дотла, печи взрывать…» [3] Еще раньше, 20 декабря 1941 года, начальник генерального штаба сухопутных войск немецкой армии генерал-полковник Ф. Гальдер в своем дневнике записал следующий приказ Гитлера: «У пленных и местных жителей безоговорочно отбирать зимнюю одежду. Оставляемые селения сжигать» [4].
24 января мы выехали в деревню Большие Клочки, где гитлеровцы расстреляли 26 пленных красноармейцев. В центре деревни лежала груда обнаженных окровавленных тел, брошенных поспешно бежавшими извергами. Документов никаких.
Предстояла трудная работа. Надо было установить, кто эти безымянные жертвы фашистских палачей…
В эти дни местные жители много рассказывали нам о секретаре Пёновского райкома комсомола, отважной партизанке Лизе Чайкиной, о ее боевых подвигах в тылу врага. Фашисты повсюду ее разыскивали, но не смогли напасть на след. Только с помощью предателя гитлеровцы ее схватили, подвергли страшным пыткам и, ничего от нее не добившись, расстреляли 23 ноября 1941 года.
Встретиться бы с этим предателем!..
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 марта 1942 года Елизавете Ивановне Чайкиной посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Вот уже 10 дней части нашей дивизии с боями иду; вперед, на запад, по земле, политой кровью советских людей.
Неожиданно для нас оперуполномоченных отдела М. Гольдаса и С. Валайтиса отозвали из дивизии в распоряжение Особого отдела армии. Вскоре стало известно, что где-то в тылу формируется литовская дивизия, куда, они, видимо, и будут направлены. Туда же уехали комиссар нашей дивизии полковой комиссар Йонас Мацияускас и политработник батальонный комиссар Бронисловас Мажейка, а также батальонный комиссар Юозас Кончюнас.
Обо мне еще речь пока не идет, и я занимаюсь своими обычными делами. Но не только делами: наизусть выучил напечатанное в «Правде» стихотворение К. Симонова «Жди меня». Оно понравилось многим моим боевым друзьям. Особенно близка и понятна каждому фронтовику третья строфа…
Многие переписывают это стихотворение и отправляют его близким. Однако во взводе охраны служит много жителей оккупированной фашистами украинской и белорусской земли, которые не знают, по какому адресу да и кому посылать письма…
1 февраля на КП дивизии меня вызвал начальник отдела:
— Нам на днях придется расстаться. Из армии звонили, что есть приказ откомандировать тебя в НКВД СССР.
Скорее всего, направят в литовскую дивизию, — сообщил мне И. С. Щербаков без особого энтузиазма.
3 февраля в деревне Большие Ясновицы я тепло простился с боевыми товарищами Щербаковым, Петровым, Шевченко, красноармейцами и сержантами взвода пограничников, которые за короткое время стали для меня родными, и выехал в штаб 22-й армии…
179-я стрелковая дивизия, продолжая наступление, вступила в те дни на территорию Смоленской области и готовилась к штурму города Белый. Штаб дивизии уже переместился в Нелидово, откуда удобней было руководить частями.
О том, как развивались события, я узнал лишь много лет спустя, когда довелось встретиться со своим бывшим начальником Иваном Сергеевичем Щербаковым. До поздней ночи в его уютной московской квартире мы предавались воспоминаниям. С горечью я узнал, что, хотя под городом Белый дивизия действовала активно, освободить тогда город так и не удалось.
Впоследствии 179-я стрелковая дивизия отличилась во многих боях и прошла славный боевой путь вплоть до Дня Победы.
Мне было приятно узнать, что И. С. Щербаков после войны продолжительное время преподавал в высшей школе, был удостоен почетного звания заслуженного чекиста, а после ухода на пенсию продолжал заниматься активной общественной деятельностью.
В МОСКВУ
На перекладных. Гостиница «Москва», 6-й этаж. Брат. Москва — Казань — Горький.
В Особый отдел 22-й армии прибыл 4 февраля. Капитан госбезопасности Н. М. Куприянов встретил меня радушно, как старого знакомого:
— Помнишь Озерцы?
— Еще бы не помнить!
Капитан госбезопасности вручил мне запечатанный пакет, который я должен доставить в отдел кадров Народного комиссариата внутренних дел СССР.
— Там тебя ждет новое назначение. Где-то формируется литовская дивизия, и тебе, видимо, в ее рядах воевать. Смотри, друг, не посрами там чекистов 22-й армии! — напутствовал меня добрым словом Николай Миронович.
Он по телефону договорился с работниками тыла армии, чтобы мне разрешили воспользоваться попутным транспортом. Назавтра я отправился с почтовым грузовиком на восток. Проехали уже хорошо знакомый и милый городок Кувшиново, изуродованный бомбежками древний Торжок. Здесь пересел на другую машину. Еду — как в старину — на перекладных. Без приключений добрался до Калинина, где всего три недели назад хозяйничали оккупанты. Город сильно пострадал. Куда ни глянь — всюду развалины, груды битого кирпича, чернеющие пустыми глазницами дома с искореженными балконами и свисающими с крыш кусками жести.
Но что меня поразило! По улицам ходит трамвай! С заделанными фанерой окнами, пробоинами и вмятинами, он все же возит работниц на текстильную фабрику «Пролетарка».
Дальше почтовый грузовик не идет. Попутными машинами кое-как доехал до Клина. Повсюду следы ожесточенных боев и панического бегства фашистов. Почти вся заснеженная дорога декорирована разбитой немецкой техникой.
