Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
На следующий день меня пригласил Петр Нилович Демичев. Что-либо нового к сообщению Шабанова он не добавил. Посидели. Посмотрели друг на друга. Он тоже ходил в «молодых». Было очевидно, что и его ожидает перемещение. И действительно, спустя некоторое время он перейдет на работу в Министерство культуры.
На следующий день меня вызвал член Политбюро, секретарь ЦК Кириленко. Беседа с ним была жесткой.
— Вы знаете о решении Политбюро?
— Знаю.
— Вам надлежит выехать послом в одну из центрально-африканских стран.
— Не могу. У меня больная жена. Климат любой центрально-африканской страны ей противопоказан. Вы можете это проверить через Кремлевскую больницу. Прошу вас об одном: дайте мне возможность заняться преподавательской или научной работой, не нужны мне ни высокие чины, ни должности. Оставьте дома.
— Нет. Решение принято.
Было очевидно, что мне предлагается почетная ссылка. Глядел Кириленко на меня с ухмылочкой, выражавшей удовлетворение от возможности сломать судьбу человека, неприятного ему. Я платил ему тем же: сел в непривычной для меня манере, развалившись в кресле и бесцеремонно глядя мимо него в окно, на улицу, где ворковали голуби. В Москву входила весна 1970 года. На улице в высоком небе плыло солнце, одаривая светом и теплом всех одинаково: и меня, и Кириленко. Думаю, что над таким явлением жизни он не задумывался.
— В центрально-африканскую страну я не поеду, о чем можете доложить кому следует.
На работу я не поехал. Отпустил машину и проторенной, сотни раз хоженой дорогой пошел домой. Голова была пуста, как барабан, но шел я легко. И эта легкость мне показалась необычной. Откуда она? Понял, что Кириленко, Суслов, Брежнев полагали, что, отстраняя меня от работы в Комитете, они наносят мне сильный удар. А оказалось, наоборот, с меня снято нечто большее — тяжкий груз ожиданий этого удара. Я его принял. Мгновенно отразил. И потому мне стало легко, свободно.
Дома Алла сказала, что по «вертушке» звонил Кириленко. Сказал: как приду — переговорить с ним. В телефонной трубке: «Поедешь послом в Австралию. И на этом закончим всякие дебаты». «Что вы так торопитесь? Хотите избавиться?» Ответа не последовало. Однако мне было интересно, как поведет себя Брежнев, что он скажет. К тому же в одну из последних наших встреч он как бы между прочим заметил: «До меня дошло, что ты считаешь меня недостаточно решительным в осуществлении назревших преобразований в стране». На что я отшутился, заметив: «В Москве говорят: кур доят, а коровы яйца несут». Шутку мою, прямо скажем, не лучшую в данном случае Брежнев пропустил мимо ушей. Разговор продолжать, очевидно, не захотел. Да и к чему он ему нужен — оправдать уже принятое им решение обо мне и моих сотоварищах?! Вряд ли…
Леонид Ильич меня принял. Это была моя последняя встреча с ним на протяжении долгих лет знакомства — с 1950 по 1970 год. За эти двадцать лет Брежневым было утрачено много хорошего, о чем можно было бы с грустью сожалеть. С грустью, потому что в его характере постепенно стирались, утрачивались качества — искренность чувств, острота восприятия окружающего, сопереживание людской беде, которые украшают и обогащают человеческую натуру. Конечно, в определенной мере они где-то там, в глубинах его души, продолжали жить и вырывались наружу в минуты эмоциональных переживаний. Я был свидетелем его искренних слез по безвременной гибели нашего общего друга Николая Миронова и смеха над шутками Екатерины Алексеевны Фурцевой. Меня в молодые годы увлекала открытость Леонида Ильича, его острая реакция на то или иное событие и умение заразить людей вокруг себя решимостью осуществить конкретное дело. Так было. Но годы постепенного сосредоточения в своих руках все больших полномочий, все большей власти над людьми по мере продвижения вверх по партийно-государственной лестнице — до самого верха — сделали Брежнева другим.
Когда я пришел к нему после освобождения от работы в радиокомитете, передо мной сидел уже иной Леонид Ильич. Под воздействием быстрого старения он стал ростом пониже, однако сидел в кресле так, что казался выше и монументальнее: приподняв подбородок и поглядывая на меня как бы сверху вниз. Как и всегда до этой встречи, он называл меня, как и многих других, по имени — Коля, но в произнесенном им имени уже не было теплоты партийного товарищества.
«Ты ведь знаешь, — говорил он, — мое отношение к тебе. Оно всегда было добрым. Но сейчас сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это не мое личное решение, это мнение Политбюро».
Было понятно, что он загораживается Политбюро вместо того, чтобы сказать правду: «Ты должен уйти с политической арены и уйти как можно дальше. Ты стал помехой на моем пути, как и другие твои сверстники». Но вместо этого он говорил: «Поедешь послом года на два, а там мы тебя вернем обратно; вот тебе мой личный код для шифротелеграмм — в случае надобности телеграфь». Говорил он сухо, не глядя на меня, а куда-то в сторону. Слова означали доверительность, а выражение лица было холодным, мстительным. Уходя от него, я внутренне пожалел Брежнева.
Попрощался я с Леонидом Ильичом и ушел от человека, превращающего самого себя и превращаемого другими в монумент. Пройдет несколько лет, Брежнев заболеет, и в течение почти восьми лет страна будет жить при руководителе, не способном им быть и с чисто физиологической стороны. Стариков — Суслова, Кириленко, Черненко и других из брежневской «обоймы» — не будет мучить ни партийная, ни гражданская совесть за то, что они «выбили» поколение, из среды которого могли бы выйти настоящие народные лидеры, а не такие, кто вследствие весьма развитых способностей строить свою карьеру оказались на руководящих ролях и в центре, и на местах. Что из этого получилось — известно.
19 мая 1970 года в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о назначении меня Чрезвычайным и Полномочным послом Союза Советских Социалистических Республик в Австралийском Союзе.
Прощание с товарищами на радио и телевидении было грустным, со слезами на глазах. Сократил я его, насколько было возможно. Зачем бередить душу другим и себе?! Так я считал. Но по-иному думали другие. Откликнулись мы с Аллой на приглашение Валентины Михайловны Леонтьевой, диктора Центрального телевидения — умного, доброго, красивого человека, искусницы в своей профессии, — сделанного от имени дикторской группы ЦТ, посетить ее дом и поужинать. Валя, Аня Шилова, Светлана Моргунова, Игорь Кириллов — все, кто был, — своей сердечностью и тактом создали атмосферу искренности, теплоты, участия.
Прекрасный вечер подарили нам Добросеевы, как в шутку мы называли Владимира Федосеева, дирижера, и его супругу Ольгу Доброхотову, музыкального обозревателя. Федосеев сидел, уронив русую голову на баян, и, закрыв глаза, пел и играл, играл и пел, навевая образы милой, неповторимой, бесконечно любимой Родины. И слушать его мне, незадолго до отъезда на Зеленый континент, было просто необходимо. Владимир Иванович, конечно, это чувствовал. А я твердо знал, что Владимир Федосеев благодаря своему таланту украсит русскую музыкальную культуру, что и сбылось.
Были и другие встречи, о всех не расскажешь. Спасибо, друзья, за поддержку в трудный час!
Особую признательность я обязан выразить двум моим друзьям, работавшим со мною бок о бок в качестве помощников председателя Комитета — Захару Арменаковичу Алояну и Евгению Леонидовичу Наеру. Внешне они были разными. Захар — армянин, смуглый, с черными, коротко стриженными волосами, с темно-карими глазами, чуть ниже среднего роста, коренастый, в молодости, по рассказам, неплохо боксировал. Женя — блондинистый русак, светлоглазый, с легкой походкой при кажущейся грузности фигуры. В их характерах было много общего: большое трудолюбие, безупречная порядочность и воспитанность. И тот, и другой были внимательны к людям. И потому люди тянулись к ним.
Большой вклад в становление и развитие телевизионного вещания в стране внес и помощник моего зама Георгия Иванова — Владимир Трусов, своими творческими и организаторскими способностями.