Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович
Охранная полиция едва ли не только накануне дня, назначенного для этого выступления, наконец сообразила, что происходит что-то неладное и что едва ли Гапон действует соответственно указаниям департамента полиции, и донесла о готовящейся петиции по начальству. Но к этому времени перестал скрывать свою затею и сам Гапон. Наоборот, он обратился по этому делу с письмом к государю и кн. Мирскому. В письмах этих, соблюдая все внешние формы почтения, он просил о принятии государем от всей рабочей массы столицы, имеющей для этого явиться на площадь Зимнего дворца, петиции с изложением их нужд и чаяний, которую в этих письмах он вкратце излагал.
Застигнутый врасплох Мирский поспешил собрать по этому поводу 8 января вечером совещание из нескольких лиц. Тут были министры юстиции (Муравьев) и финансов (Коковцов), директор департамента полиции Лопухин, начальник штаба войск округа Мешетич и, разумеется, градоначальник Фуллон. Совещание это весьма быстро пришло к единогласному решению, а именно: Гапона арестовать, а рабочей толпы до Зимнего дворца не допустить, при этом предполагалось, что рабочие будут остановлены на периферии города, на что, однако, генерал Мешетич заявил, что по месту расположения казарм и позднему времени и, наконец, вследствие множества путей, ведущих из фабричных районов в центр города, быть может, не удастся преградить пути всем отдельным рабочим группам к Зимнему дворцу, а посему для безопасности следует, кроме того, занять войсками ближайшие подступы к нему.
На деле, как известно, Гапон арестован не был, а некоторые рабочие группы все же проскочили до ближайших к Зимнему дворцу пунктов города, причем к этим группам по дороге присоединилась разношерстная толпа простых обывателей, примкнувших к ним из любопытства.
Главная масса рабочих, состоявшая преимущественно из путиловцев, дошла, однако, только до Нарвских ворот, где ей преградили путь войска. Толпа сначала здесь остановилась. Тогда Гапон счел возможным окончательно скинуть с себя маску и обратился к толпе с речью, в которой призывал рабочих идти напролом, причем, между прочим, сказал: «Если царь нас не хочет принять, значит, нет у нас царя. Отстоим тогда свои права сами». Партийные работники тем временем принялись разжигать толпу, причем среди рабочих, первоначально вышедших с хоругвями и царскими портретами, сразу появились красные флаги. Возбужденная этим толпа снова двинулась вперед и лишь после нескольких залпов, унесших довольно много жертв, шарахнулась и разбежалась. Бежал, конечно, и Гапон, которому Рутенберг тут же в подворотне обстриг волосы. Он скрылся у Максима Горького, где, скинув рясу, окончательно преобразился в мирянина.
Что касается остальных рабочих групп, то сопротивление оказала лишь толпа, направлявшаяся с Васильевского острова. Не пропущенная через Неву, она кинулась внутрь острова к заводу холодного оружия Шафа, завод этот разгромила, а находившимся в нем оружием вооружилась, после чего принялась за сооружение баррикад, за которыми и укрылась. Баррикады эти были взяты войсками, а толпа разогнана лишь после нескольких часов уличного боя.
Наиболее грустную судьбу испытали те рабочие толпы, перемешанные с обывателями, которые проникли до ближайших окрестностей Зимнего дворца. Шли эти толпы, в преобладающей их части, ни о каком насилии не думая, не ожидая и для себя ничего плохого. Тем более они были поражены, когда по головным их частям, подошедшим, с одной стороны, по Невскому к Полицейскому мосту и по Гороховой к Адмиралтейскому проспекту, а с другой — по Каменноостровскому проспекту к Троицкому мосту, был произведен ружейный залп. Конечно, были при этом сделаны соответственные предупреждения и предложения разойтись, но подбадриваемые втиснувшимися в их ряды революционерами, задние продолжали напирать. Надо, впрочем, сказать, что рабочие были к этому времени, несомненно, в возбужденном состоянии, а многие из них просто не хотели верить, что, почти беспрепятственно пропущенные чуть не до самого дворца, они чуть не под самыми его окнами подвергнутся обстрелу. После первых же залпов толпы эти разбежались.
Как могло произойти это чудовищное по глупости и роковое по своим последствиям событие? Почему, прежде всего, не был арестован Гапон?
Причина оставления Гапона на свободе совершенно анекдотична. Понимая, что вся его затея с подачей петиции неизбежно станет известной полиции до ее осуществления, Гапон, пользуясь своей близостью к Фуллону, так сказать, заранее обеспечил себе свободу, и притом весьма своеобразным способом. Явившись к Фуллону и, вероятно, указав ему на то, что у него много врагов, которые желают его погубить, он взял с него честное слово, что он не будет им арестован, что бы про него ни доносили, так как он работает на пользу страны. Фуллон, слепо веривший Гапону, слово это ему дал. Однако Гапон и этим не удовольствовался. «Нет, — сказал он, — ты дай мне свое солдатское честное слово, что меня не арестуют». (Говорить со всеми на «ты» было вообще привычкою Гапона.) Почему солдатское честное слово крепче других — неизвестно, но очевидно, что так на него смотрел и Фуллон, ибо, давши его, он затем не счел невозможным его нарушить.
Приведенное основание оставления Гапона на свободе совершенно невероятно, однако так именно его объяснил сам Фуллон, очевидно совершенно не подозревавший, что, исполняя данное им слово, он одновременно нарушает данную им присягу.
Во всем этом деле было, однако, что-то вообще роковое, ибо, казалось бы, чего проще было Фуллону, получив распоряжение об аресте Талона, объяснить Мирскому, что ему это неудобно и что посему это надлежит поручить кому-либо другому.
Между тем арест Гапона, по всей вероятности, остановил бы все рабочее движение. Действительно, по словам некоторых рабочих Путиловского завода, из наиболее развитых и разумных, с которыми мне пришлось говорить[449] несколько дней спустя после катастрофы 9 января на заводе — этом главном центре деятельности Гапона, еще до этого дня стали подозревать, что Гапон вовсе не агент правительства, а действует с революционными целями. 8 января, т. е. накануне выступления, мнение это настолько укрепилось, что путиловские рабочие ожидали ареста Гапона и, придя на завод утром 9 января, были очень этим озабочены. «Что, батюшка здесь? Не арестован?» — спрашивали они друг у друга, входя в заводские помещения, и, узнав, что он здесь и на свободе, вполне уверовали, что им дана будет полная возможность дойти до царя и даже получить от него согласие на исполнение всех изложенных ими в петиции пожеланий.
Уверенность эта у путиловцев продолжалась, разумеется, лишь до вступления у Нарвских ворот в пределы города. Но здесь толчок уже был дан, и остановить его развитие было очень трудно. Что же касается обстрела тех, в общем, не особенно многочисленных групп, которые подошли к окрестностям Зимнего дворца и которые, несомненно, легко было разогнать, не прибегая к оружию, то надо сказать, что распоряжалось при этом одно лишь военное начальство, получившее определенный приказ ни в каком случае не допускать рабочих дальше известного предела, остановив их движение ружейным огнем. Приказ этот оно в точности и исполнило.
Градоначальник Фуллон не выходил при этом из занимаемого им помещения на углу Адмиралтейского проспекта и Гороховой, а услышав выстрелы войск, расположенных невдалеке от этого места, впал в панику. Он побежал по выходящим на улицу парадным комнатам своей квартиры, где со времени начала Японской войны работали дамы на Красный Крест, и сам потушил все электрические огни.
Нет сомнения, что выступление рабочих 9 января было затеяно Гапоном и примкнувшими к нему революционными силами в целях возбуждения народных масс против царской власти. Однако в глазах рабочих они сумели замаскировать эту цель весьма ловко. Вполне ярко проявилась эта солидарность не только мысли, но и действия между наиболее радикальными из буржуазных элементов и определенными «партийными» работниками. Выяснилась эта солидарность в составе той депутации, которая 8 января посетила кн. Мирского, ее, однако, не принявшего, и Витте, имевшего с нею продолжительный разговор. В состав этой депутации входили с одной стороны будущие левые кадеты, как то: академик Шахматов, Гессен, Кедрин и др., а с другой — Мякотин, Пешехонов и Максим Горький, уже в то время принимавшие видное участие в революционной работе, причем с последним Гапон, как я упомянул, находился в близких сношениях. Как известно, депутация эти настаивала на том, чтобы рабочие толпы были допущены до государя. Цель их была, разумеется, вполне ясная, а именно — узаконить действие, по существу, да и по форме, безусловно революционное, и тем самым обеспечить его дальнейшее беспрепятственное развитие. Наконец, вполне выявилась эти солидарность в вечер того же 9 января, когда все эти лица собрались в Вольном экономическом обществе[450]и обсуждали происшедшие события вместе с тем же Гапоном, появившимся здесь уже в мирском наряде, после чего он немедленно бежал в Финляндию[451][452].
