Сэр Вальтер Скотт и его мир - Дайчес Дэвид (книги онлайн без регистрации txt) 📗

Таким образом, в это неспокойное время Скотт целиком и полностью был на стороне властей предержащих. Подобно другим джентльменам той поры и еще больше, чем многие из них, он всю жизнь был склонен к приступам панического ужаса перед призраком народного восстания и разбушевавшихся толп. «Вы совершенно правы, опасаясь жакерии; мы сидим на бочке с порохом», — писал он Саути 75 в 1812 году, а в 1819 писал сыну Вальтеру, только что произведенному в офицеры: «Как ни жаль, но в Англии, по всей видимости, сильное брожение умов по вине злонамеренных смутьянов, которые подстрекают народ. Однако же они поспешили обнародовать свои адские замыслы, что насторожит всех, у кого есть собственность. Не удивлюсь, если твоим боевым крещением станет исполнение долга в сих крайне неприятных обстоятельствах». Он оправдывал бойню Питерлоо, учиненную в том же году 76, когда, срываясь в истерику, писал об «ирландском (по своему характеру. — Д. Д.) восстании со всеми его ужасами», которое могло бы вспыхнуть, не призови городские власти войска. При этом он отвергал, что солидарен с партией тори: «… речь, по всей видимости, идет о вопросе вопросов — получим ли мы на своем веку мир или же кровавую безжалостную схватку между собственностью и чернью». В декабре 1819 года он с мелодраматическим пафосом писал о перспективе гражданской войны — «люди отправляются по своим обычным делам с мушкетами в руках» — и взвинтил себя до того, что ужас перед «чернью» и ненависть к ней не позволили ему хотя бы в малой степени увидеть очевидное: то были его соотечественники-шотландцы, страдавшие от невыносимых условий жизни. «До пятидесяти тысяч мерзавцев готовы взбунтоваться между Тайном и Виром», — сообщал он брату Тому 23 декабря 1819 года. Это было абсурдом. Кокберн придерживался более трезвого взгляда на вещи: «На весь остров обрушились сельские и промышленные бедствия, чем, как всегда, воспользовались демагоги, что повело к значительным политическим волнениям. В Шотландии их было ничтожно мало, но их сперва раздули, а затем выдали за доказательство революционного духа… И потому безрассудства и ожесточение ткачей из наших западных графств было решено счесть за проявление гражданской войны и принять против них соответствующие меры». В конечном итоге не было никакой гражданской войны, однако Скотт в рьяном воинственном запале писал о подготовке к набору добровольцев, чтобы патрулировать с ними по всему краю.

Все сказанное рисует Скотта тупым реакционером самого крайнего толка. В действительности же его политические и общественные воззрения, которые почти не менялись на протяжении его зрелой жизни, были хорошо продуманными и в известном смысле проницательными. То, как обходится Промышленная революция с рабочим людом, вызывало у него ужас и отвращение, и с его рассуждениями по этому вопросу мог бы согласиться сам Маркс. Промышленная революция уничтожила органическую общность людей, в которую Скотт глубоко верил. Он был патерналистом; он верил в права и обязанности, налагаемые собственностью; он верил в достоинство личности. Два отрывка из писем Скотта 1820 года однозначно выявляют его точку зрения. Он выступает за то, чтобы вооружить бедняков, если на них можно положиться, ибо самое главное — не допустить войны классов, «этого самого чудовищного из зол, войны холопской, в духе Джека Кейда 77». Вот его доводы:

«Некоторые утверждают, будто низшим классам нельзя доверять. На такие слова я отвечаю: „Карта бита“. Нам остается лишь подсчитать, сколько времени богачи сумеют продержаться против бедняков и сколько времени потребуется беднякам, чтобы разгадать великую тайну, что 100 сильней одного, и т. д. , тут и конец нашим землевладельцам. Но это неправда. Беднякам НАДЛЕЖИТ доверять почти во всех случаях, если они не отъединены от своих естественных сеньоров».

«Естественные сеньоры» могут заставить нас покривиться, а Скотт, хотя и выводил на страницах своих романов смешных и глупых владельцев земельной собственности, противопоставляя им разумных, исполненных достоинства крестьян, и вправду верил, если говорить о его политических убеждениях, в естественный порядок вещей, ставящий землевладельца (в идеале щедрого, образованного и понимающего всю меру своей ответственности) во главе местной общины. Однако в своих рассуждениях о том, почему дела приняли нежелательный оборот, Скотт менее архаичен:

«Раньше промышленники, вынужденные подыскивать речки с быстрым течением, способным привести в действие их машины, обосновывались в уединенных местах, а своих работников расселяли в соседних деревеньках. Отсюда проистекала обоюдная зависимость между работодателем и работником, ибо в худые времена Хозяину приходилось обеспечивать своих людей средствами к существованию, а то бы они не могли хорошо работать, и маленькая община естественно взирала на него как на своего главу. Но всему этому пришел конец, когда предприниматели перебрались в большие города, где хозяин нанимает 100 работников, через неделю дает им расчет, а что с ними будет дальше, занимает его много меньше, чем как быть с сотней сносившихся челноков».

Столь глубокое понимание истины ставит Скотта в один ряд с «пророками» викторианской эпохи Карлейлем, Рёскином и Уильямом Моррисом 78. Не следует забывать, что Промышленная революция начиналась в Шотландии (на берегах Клайда) в дни юности Скотта. Осуждая ее социальные и нравственные последствия и в то же время приветствуя всевозможные технические нововведения, направленные на то, что Френсис Бэкон 79 называл «облегчением удела человеческого», Скотт впадал в то же самое противоречие, которое предстояло испытать на себе большинству великих английских писателей XIX столетия. Прежде чем закончить разговор о Скотте-политике, следует добавить, что Скотт-человек был по натуре гуманным и щедрым, добрым и заботливым в отношении своих абботсфордских арендаторов и обладал великим даром вызывать преданность и любовь тех, кто от него зависел.

ВОЕННАЯ ЖИЗНЬ

Началась война с Францией — и пошли боевые тревоги и патрулирование, а боязнь французского вторжения ускорила формирование добровольческих отрядов. Скотт лично и с большим энтузиазмом участвовал в формировании эдинбургского корпуса Королевских легких драгун в 1797 году. Сам он стал там «казначеем, квартирмейстером и секретарем» и, по его собственным словам, «заделался в результате настоящим воякой». Несмотря на хромоту, он хорошо ездил верхом и ревностно предавался утомительной ежедневной муштре. «Никакая усталость не могла свалить его с ног, — вспоминал впоследствии офицер-соратник, — а своим усердием и воодушевлением он поднимал дух всему корпусу… При каждом перерыве в занятиях команда „Вольно! „ служила для квартирмейстера сигналом повеселить эскадрон; все взгляды сами собой устремлялись на «эрла Вальтера“, как его запросто называли тогда товарищи по оружию, заранее готовые рассмеяться чуть ли не каждой его шутке — а они у него были всегда наготове“.

В начале 1802 года Амьенский договор положил конец войне с Францией, но она снова вспыхнула в мае 1803-го, и вскоре, по словам Кокберна, «Эдинбург, подобно всем остальным городам, превратился в военный лагерь и оставался таковым до мира 1814 года». Вновь разразилось то, что Локхарт именовал «шотландским помешательством на добровольчестве», и Скотт опять вступил в отряд добровольцев. Кокберн оставил хрестоматийный портрет Скотта-кавалериста:

«Рвение Вальтера Скотта в сем деле было весьма примечательно. Он был душой эдинбургского отряда Мидлотианской конницы. То был для него не просто долг, не обязанность, не времяпрепровождение, но всепожирающая страсть, предаваясь коей он ублажал свою феодальную тягу к бранному делу и склонность к веселому дружеству. Он гарцевал, пил и сочинял песни с такой искренней и самозабвенной добросовестностью, что она вдохновляла окружающих или же заставляла их устыдиться… В его отряде было заведено, чтобы кавалеристы отрабатывали удар шашкой на репе, каковая, будучи насаженной на кол, изображала перед строем француза. Каждый второй драгун, как наступал его черед, думал не так о том, чтобы управиться с репой, как о том, чтобы удержаться в седле. Но Вальтер смело атаковал мишени, приговаривая „Рази негодяев, рази! «, и наносил удары, которые по причине его недуга часто не достигали цели, не переставая в сердцах проклинать ненавистного супостата“.