Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович
Ярким примером такого отношения может служить В.И.Мамантов, бывший в бытность управляющим канцелярией Министерства двора чрезвычайно близким к царю и даже царице и с назначением товарищем главноуправляющего Канцеляриею по принятию прошений, на высочайшее имя приносимых, оказавшийся сразу отрезанным от всей царской семьи, ни разу не удостоившимся приглашения к царскому столу и даже на царские охоты, постоянным участником которых он до тех пор был.
Равнодушие к людям, отсутствие отзывчивости к событиям даже исключительной важности, какая-то индифферентность к добру и злу и к их проявлениям были, несомненно, одним из отличительных свойств характера этого несчастного во всех отношениях монарха. Ничто его не возмущало, не вызывало порыва его гнева, ничто его не восхищало, не порождало в нем желания отметить обнаруженную доблесть или иное высокое человеческое свойство и соответственно возвеличить их носителя.
Именно эти свойства Николая II привели к тому, что он расстался с Ламздорфом, который, несомненно, был ему более симпатичен, чем большинство других министров (по всей вероятности, вследствие его ничтожества и безграничной угодливости, а также односложности его речей: Николай II терпеть не мог длинных докладов — они его утомляли: умственная непреодолимая лень была тоже его уделом), без малейшего колебания и сожаления, и это тем более, что, имея дело с самого воцарения с безвольным министром иностранных дел, он почитал себя в этой области огражденным от министерского натиска.
Но если Горемыкину удалось легко сменить старых министров, то это вовсе не обозначает, что выбор новых министров зависел всецело от него. Так, прежде всего выбор министра внутренних дел был сделан самим государем, причем царь счел нужным лишь считаться в этом вопросе с мнением председателя Совета.
Вернувшись с первого по назначении доклада у государя, Горемыкин вызвал меня к себе и, рассказав о предположении царя назначить Столыпина министром внутренних дел, спросил меня, что я могу про него сказать. Сам Горемыкин его вовсе не знал. С своей стороны, я сказал, что Столыпина я знаю весьма мало, имел с ним дело лишь однажды, когда он приезжал в Петербург с проектом переселения крестьян селений, входивших в состав Беловежской пущи, на другие земли в видах прекращения бесконечных претензий этих крестьян на будто бы производившиеся зубрами пущи в их полях опустошения. Произвел он на меня тогда впечатление человека неглупого, но вместе с тем и не выдающегося, не умеющего даже плавно излагать факты и соображения, что касается его личной репутации, то она безупречна.
Прошло, однако, лишь два дня, и Горемыкин меня вновь вызвал и сказал, что государь останавливается ныне на другом кандидате на пост министра внутренних дел, а именно на смоленском губернаторе Н.А.Звегинцове. «Мне, — сказал Горемыкин, — предстоит ныне сделать выбор между Столыпиным и Звегинцовым. Что вы скажете?» На это я ответил, что между этими двумя лицами выбирать не приходится. «Звегинцов по общим отзывам весьма не глупый и ловкий человек, но в денежном отношении пользуется весьма плохой репутацией. Будучи предводителем одного из уездов Воронежской губернии, он растратил суммы губернской дворянской опеки, а ныне по должности смоленского губернатора слывет за взяточника».
В результате тут же Горемыкиным была послана телеграмма, вызывавшая в Петербург Столыпина, которого я увидел тотчас по его приезде. Объяснив ему цель его вызова и что он должен на следующий же день представиться государю, я воспользовался этим случаем, чтобы постараться убедить его, что без упразднения общины Россия дольше мирно развиваться не может и что чрезвычайно важно ему тотчас заручиться согласием государя на эту меру. Но, увы, тут же я убедился, что Столыпин совершенно не в курсе этого вопроса и даже плохо понимает, что такое земельная община. Он мне стал говорить о каких-то стародушных и младодушных, и я сразу убедился, что у него пока что весьма узкий провинциальный кругозор.
Тем не менее, вернувшись на другой день от государя, Столыпин мне сказал, что он высказал государю мысль о необходимости перевода крестьянского землевладения на право личной собственности и возражений не встретил. Одновременно Столыпин сказал, что он сначала отказывался от предлагаемого ему поста, когда же государь сказал, что это его непременное желание, то он, высказав, что для него как верноподданного желание царя священно, поцеловал у него руку. В это время обаяние царя и царской власти вдали от столицы, в дворянских кругах было еще живо и крепко.
Что сказать про Столыпина, сыгравшего, несомненно, значительную роль за те несколько лет, что он был у власти?
Как это ни странно, но Столыпин, избранный из среды губернской администрации и имевший довольно продолжительный административный опыт, был гораздо ближе к политическому деятелю, нежели к администратору. У него прежде всего совершенно отсутствовало умение разбираться между людьми и, следовательно, подбора сотрудников.
Сотрудники, выбранные им из среды саратовских сослуживцев, отличались и умственною ограниченностью (например, взятый им в товарищи, впоследствии заменивший его на посту министра внутренних дел А.А.Макаров), и двуличным подхалимством (как назначенный им управляющим его канцелярией И.И.Кнолль), и просто бездарностью (как переведенный им из Саратова чиновник особых поручений Голованов и посаженный им в директора департамента полиции Белецкий — самарский вице-губернатор). Не более счастлив был он и в выборе лиц из среды петербургской бюрократии — как, например, А.И.Лыкошин — ничтожная козявка, лишенная самостоятельности мысли и воли, ровно как П.Г.Курлов — умный, ловкий, но совершенно беспринципный пройдоха, незаметно для самого Столыпина не только его обошедший, но сумевший его развенчать в представлении Николая II.
Однако и в качестве политического деятеля у Столыпина был серьезный пробел, а именно полнейшее отсутствие какой-либо собственной, строго продуманной, сколько-нибудь целостной программы.
Прибыв в Петербург, у него было только весьма туманное в смысле способа его осуществления стремление примирить общественность с государственной властью. Политику примирения он стремился проводить и в своих отношениях с земскими деятелями в Саратовской губернии и успел там завоевать их симпатии. С этой провинциальной меркой он и появился в Петербурге и, несомненно, мечтал в первое время идти тем же путем и в отношении Государственной думы, с которой с места стремился установить некоторые личные связи через посредство знакомых ему членов Думы от Саратовской губернии, в особенности Н.Н.Львова. У Столыпина был нюх — познаний не было.
С удивительной быстротой разобрался Столыпин в петербургской придворной и бюрократической сложной обстановке и сумел быстро завязать связи с теми кругами и лицами, которые были наиболее влиятельны, в чем ему помогло его обширное родство, причем делал он это не ради укрепления своего личного положения, а в целях успешного осуществления своих политических предположений.
Дело в том, что посколько под конец своей государственной деятельности Столыпин, отравленный длительным пребыванием у власти, цеплялся за эту власть и готов был многим поступиться ради ее сохранения, постолько в течение довольно продолжительного периода он не обнаруживал никакой склонности идти на уступки в целях сохранения министерского поста. Не проявлял он и самомнения, что у него впоследствии развилось.
Если Столыпин вполне постигал значение общественной психологии и зависимость от того или иного ее отношения к правительству прочности государственного строя и даже земского мира, то народные нужды и те органические реформы, которые были необходимы для успешного развития страны, ему были совершенно неведомы, и он едва ли даже задумывался над ними. Во всяком случае, собственных определенных мнений и предначертаний он не имел, а ограничивался тем, что прислушивался к чужим мнениям и выбирал из них те, которые казались ему наиболее отвечающими в данное время общественным чаяниям наиболее государственно настроенных элементов, причем и здесь для него решающее значение имели не самые реформы и их фактические последствия, а то посколько они встретят общественное сочувствие и тем укрепят положение власти, ибо центральной его заботой за все время его нахождения у власти было именно укрепление власти.
