Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович
Невзирая на такое одностороннее направление его мыслей, Столыпин был тем не менее выдающимся государственным деятелем. Он принадлежал к тем редким, избранным натурам, которые одарены какой-то непостижимой по ее происхождению внутренней интуицией. Решения, к которым он приходил, не были основаны на глубоком анализе существующего положения, не были они и результатом какой-либо государственной доктрины, с которыми он к тому же не был вовсе ознакомлен. Естественник по образованию, его познания в области политических и тем более экономических теорий были более чем скудны, чтобы не сказать, что они совершенно отсутствовали. Но внутренняя интуиция у него была чрезвычайно развита. Каким-то особым чутьем он угадывал среди многочисленных, разноречивых и даже противоположных, со всех сторон к нему притекавших предположений встречающие наибольшее общественное сочувствие тех элементов, на которых государственная власть могла утвердить свое существование, смело и решительно их себе присваивал и энергично их проводил. Наиболее ярким примером в этом отношении явилось проведение им реформы земельного уклада русского крестьянства, что я рассчитываю рассказать в дальнейшем изложении. Его постепенный переход от сближения с правым крылом кадетизма к решительной поддержке октябристов[567], а затем и националистов также был обусловлен его внутренним чутьем, подсказавшим ему, что культурные, патриотически настроенные элементы страны, по мере укрепления деятельности Государственной думы, все более склонялись к умеренно прогрессивной эволюции, определенно окрашенной национальным духом.
Кроме врожденной интуиции — этого высшего качества истинно государственных деятелей — Столыпин обладал и другим свойством — способностью вселять в своих слушателей и вообще в лиц, с которыми он имел дело, уверенность в искренности высказываемых им суждений. Какими-то невидимыми флюидами он привлекал к себе людей и внушал к себе доверие и даже привязанность. В сущности, Столыпин был рожден для роли лидера крупной политической партии, и, родись он в стране с упрочившимся парламентарным строем, он, несомненно, таковым и был бы. Здесь ему не помешало бы даже его неумение разбираться в людях и выбирать способных сотрудников: таких сотрудников выдвинула бы сама партия, которою он бы руководил, и он их, волею или неволею, привлек бы к сотрудничеству, как стоя у власти, так и находясь в оппозиции. Этот коренной недостаток Столыпина — неумение выбирать сотрудников — в стране, не утратившей еще многие черты абсолютной монархии, был главной причиной того, что Столыпину удалось лишь укрепить в России положение власти, поднять ее ореол и значение, но было весьма мало осуществлено коренных преобразований в области местного управления, суда, а тем более в экономической области. В стране со строго парламентарным режимом этот недостаток был бы совершенно парализован работой общественности и тем естественным подбором, который происходит между людьми, открыто выступающими и борющимися с противоположными им политическими течениями на общественной арене. Оратором он был пылким, но речи его составлялись другими лицами.
Само собою разумеется, что все основные свойства Столыпина выяснились не сразу. В министерстве Горемыкина Столыпин как-то, едва ли не сознательно, стушевался. В заседаниях Совета министров он хранил упорное молчание, быть может сознавая свою неопытность в государственных делах широкого масштаба. Действительно, в этот период самый язык Столыпина, приводимые им аргументы и примеры отличались определенным провинциализмом. Сказывалось это в особенности во время докладов его ближайших сотрудников по Министерству внутренних дел. Тут с его уст нередко слетали слова: «у нас в Саратове» или «у нас в Гродно» (где он был губернатором до перевода в Саратов) «дела решались так-то и так-то», и общегосударственный масштаб подведомственных ему дел далеко не сразу уложился в его сознании. Но зато он сразу обнаружил, как я уже упомянул, умение разбираться в перекрещивающихся в то бурное время влияниях как на престол, так и на общественное мнение и едва ли не с первого же месяца назначения министром наметил себе задачей превращение во главу всего правительства. Эту линию он сумел провести и тонко и умно, причем сумел даже перехитрить хитроумного Улисса — Горемыкина. Однако, по моему глубокому убеждению, толкало его на занятие поста председателя Совета министров не честолюбие, а отрицательное отношение к Горемыкину, бездеятельность которого ему стала сразу ясна, и убеждение, что, только став у центрального кормила власти, возможно проводить ту внутреннюю политику, которая формально возложена на одного министра внутренних дел, а фактически зависит от совокупной, согласованной деятельности всех министров. Его толкали на это его родство и члены Думы. Еще раз скажу, в начале своей государственной деятельности Столыпин лично для себя не дорожил своим положением и ставил условием своего участия в правительственном составе возможность проводить те положения, которые он считал правильными и спасительными. Так, поначалу мне неоднократно случалось от него слышать заявление такого рода, что-де не он стремился к власти, что его вызвали из провинции без всякого его участия в этом деле, что он, наоборот, отказывался у царя от предлагавшегося ему поста и что он безо всякого сожаления уйдет, если его образ действий будет признан неправильным. Министром он был плохим и развалил министерство как аппарат — департаменты делали, что хотели.
Министром финансов, вместо довольно безличного и лишенного государственного размаха мысли Шилова, Горемыкин избрал Коковцова, вполне отвечавшего тем требованиям, которые он мысленно предъявлял своим сотрудникам, а именно безмятежному спокойствию и уверенности, что никаких неожиданных сюрпризов он не проявит и никаких выходяших из рутины мер не предложит. Положение русских финансов на другой день после несчастной Японской войны и бурного революционного движения несомненно требовало чрезвычайно бережного отношения к средствам государственного казначейства и не допускало никаких сколько-нибудь рискованных экономических и даже финансовых мероприятий. По отношению к Коковцову Горемыкин мог быть вполне спокоен, что при нем не произойдет ни того ни другого, и потому без колебания остановился на нем, причем встретил немедленное одобрение государя.
В.Н.Коковцов— впоследствии граф, — в течение восьми лет беспрерывно ведавший русскими финансами, а с осени 1911 г. по декабрь 1914 г. бывший во главе русского правительства, несомненно тоже сыграл выдающуюся роль в направлении русской государственной политики в последние годы старого режима, хотя роль эта была по преимуществу отрицательная. Обстоятельство это заставляет меня остановиться на нем с некоторою подробностью.
Основные свойства Коковцова общеизвестны. Вылощенная умеренность и аккуратность. Коковцов был на всех занимаемых им должностях добросовестным работником, стремившимся разобраться до последних мелочей в порученных ему делах и притом неизменно придерживавшимся установленной рутины и чуждый всякой инициативы.
При Витте на должности товарища министра финансов он был приставлен к тем департаментам министерства, задача которых состояла в возможном накоплении средств казны и охране этих средств от посторонних посягательств. Главная работа Коковцова состояла в эту пору в отстаивании в Государственном совете тех возражений Министерства финансов, которые оно неизменно предъявляло на всякие требования других ведомств об увеличении ассигнуемых им средств. Витте вполне постигал, что увеличение богатства страны, а следовательно, и приток средств в Государственное казначейство зависит не от экономии в расходовании этих средств, а кроется в умелом поощрении развивающихся или способных развиться отраслей народного хозяйства. Но эту сторону его деятельности, как то: раздачу всевозможных субсидий, ссуд и дотаций, он сохранил всецело за собою, причем проходили они через департаменты, Коковцову не подчиненные. Коковцову же он предоставил тяжелую и неблагодарную задачу урезывания отпуска государственных средств на все потребности страны, которыми сам Витте не ведал, ибо надо признать, что Витте обо всем, чем он сам не ведал, не заботился вовсе, какое бы общегосударственное значение оно ни представляло.
