Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Сон не приходил, перед рассветом я разбудил Стирлинга и своих водителей, и мы вчетвером забрались в «Синий туман» – так мы называли летучку технической помощи на шасси «роллса» – и отправились в Дамаск по грязной дороге, которую сначала изрезали колеями, а потом и вовсе забили транспортные колонны и арьергард дивизии Бэрроу. Мы доехали до Французской железной дороги, приличной, хотя и не слишком ровной, и прибавили скорость. В полдень мы увидели вымпел Бэрроу у речки, из которой он поил своих лошадей. Мои телохранители были рядом, я взял у них свою верблюдицу и поехал к нему. Как все убежденные кавалеристы, он относился с некоторым презрением к верблюдам и как-то высказал в Дераа предположение о том, что мы вряд ли угонимся за его кавалерией, которая дойдет до Дамаска примерно за три форсированных марша.
Он удивился, увидев меня совсем не усталым на верблюде, и спросил, когда я выехал из Дераа. «Этим утром», – ответил я. «И где же вы намерены сегодня ночевать?» – «В Дамаске», – весело ответил я и поехал дальше, нажив себе еще одного врага. Меня немного мучила совесть за подобные шутки, потому что он был ко мне благосклонен, но ставки были слишком высоки, и мне было безразлично, что он обо мне подумает.
Я вернулся к Стирлингу, и мы продолжили путь. В каждой деревне мы оставляли записки для британских авангардов с указанием, где мы находились и насколько далеко от нас противник. И Стирлинга, и меня раздражала осторожность продвижения Бэрроу: его разведчики разведывали пустые долины, взводы старались оседлать каждый пустынный холм и скрытно пробирались по вполне дружественной территории. Это подчеркивало разницу между нашими решительными действиями и неуверенными приемами ведения нормальной войны.
Никаких критических обстоятельств не могло возникнуть до Кисве, где мы должны были встретиться с Чевелом и где наша дорога подходила близко к Хиджазской железной дороге. На ней были Насир, Нури Шаалан и Ауда со своими племенами, по-прежнему не дававшими покоя четырехтысячной колонне турок (в действительности их было почти семь тысяч), замеченной нашим аэропланом вблизи Шейх-Саада три дня назад. Они сражались непрерывно все это время, пока мы практически отдыхали.
Продолжая двигаться дальше, мы услышали стрельбу и увидели разрывы шрапнели за кряжем справа от нас, где проходила железная дорога. Вскоре появилась голова турецкой колонны примерно из двух тысяч солдат, двигавшихся разрозненными группами и время от времени останавливавшихся, чтобы сделать несколько выстрелов из своих горных орудий. Мы поехали вперед на хорошо видном на открытой дороге нашем ярко-синем «роллсе», чтобы догнать их преследователей. Несколько арабских всадников, ехавших за турками, в галоп помчались к нам, заставляя лошадей неловко перепрыгивать через ирригационные канавы. Мы узнали Насира на его, цвета горного минерала куприта, жеребце – великолепном животном, все еще полном энергии после сотни миль скачки с боями. Здесь же был и старый Нури Шаалан, примерно с тремя десятками своих слуг. Они рассказали нам, что эти турки – все, что осталось от семи тысяч. Воины племени руалла нависли на них с обоих флангов, тогда как абу тайи Ауды поехали за Джебель-Манья, чтобы собрать бедуинов племени вулд али и залечь в засаде в ожидании турецкой колонны, которая, как они надеялись, перевалив через холм, должна была оказаться под их огнем. Означало ли наше появление давно ожидаемую помощь?
Я рассказал им о том, что британцы со своими силами уже совсем близко. Если бы они смогли задержать противника всего на час… Насир смотрел вперед, на обнесенную стеной и окруженную деревьями ферму. Он позвал Нури Шаалана, и они устремились вдогонку за противником, чтобы задержать его отход.
Мы вернулись на три мили назад к индусам и объяснили их угрюмому почтенному полковнику, какой подарок готовили арабы. Нам показалось, что ему не хочется нарушать прекрасный порядок его марша, но он наконец поднял один эскадрон, который в медленном темпе отправился через равнину в сторону турок, развернувших навстречу ему свои небольшие орудия. Один или два снаряда разорвались вблизи эскадрона, и тогда, к нашему ужасу (потому что Насир, рассчитывая на существенную помощь, сознательно поставил себя в трудное положение), этот полковник приказал отступить и быстро отойти к дороге. Мы со Стирлингом сломя голову бросились к нему и стали просить его не бояться горных орудий, которые не более опасны, чем осветительные ракеты, но ни учтивость, ни гнев не сдвинули старика ни на дюйм. Мы в третий раз поехали обратно по дороге в поисках более авторитетного начальства.
Аид сказал нам, что таким начальством здесь был генерал Грегори. Чудовищно неправильное управление войсками почти довело Стирлинга до слез. Мы взяли нашего друга к себе в машину и разыскали его генерала, которому одолжили машину, чтобы его подчиненный срочно передал приказ кавалерии. Посыльный помчался также к артиллерии на конной тяге, которая открыла огонь как раз в тот момент, когда последний луч солнца поднялся по горе до ее вершины и скрылся в облаках. Турки были вынуждены отойти назад, и с наступлением ночи мы узнали о разгроме противника. Он побросал орудия, весь транспорт и все запасы и устремился вверх по седловине к двум вершинам Маньи, чтобы уйти на местность, которая, по распускавшимся арабами слухам, была пуста.
Однако на этой земле был Ауда, и в эту ночь своей последней битвы старик убивал и убивал, грабил и захватывал в плен до самого рассвета. Так погибла Четвертая армия, которая была для нас камнем преткновения целых два года.
Счастливая решительность Грегори ободрила нас, и мы поспешили увидеться с Насиром. Мы поехали к Кисве, где договорились встретиться с ним до полуночи. Вслед за нами туда же стали подходить индийские отряды. Мы присмотрели себе укромное место, но уже и там были солдаты, их были тысячи повсюду.
Беспрестанное движение и противотоки такого множества толпившихся людей постоянно выводили на улицу и меня. По ночам цвет моей кожи не был виден, я мог ходить где угодно, как праздный неузнанный араб, и сам факт моего присутствия среди них, но вместе с тем и отстраненность от них, делал меня каким-то странно одиноким. Наши солдаты из боевого расчета броневика были мне близки, так как, во-первых, их было мало, а во-вторых, они были моими постоянными товарищами в течение долгого времени, да и сами они, оставаясь долгие месяцы не защищенными от палящего солнца и жестокого ветра, изрядно намучились. В этом непривычном сборище солдат – британцев, австралийцев и индусов – они становились такими же неловкими и робкими, как и я сам, отличаясь только неопрятностью, потому что приходилось неделями не снимать с себя одежду, которая, пропитываясь потом, принимала жесткие формы и становилась скорее некой оболочкой, нежели одеждой в полном смысле этого слова.
Но эти были настоящими солдатами, и это было новизной после двух лет жизни среди нерегулярных сил арабского движения. И я заново осознал, как единая военная форма делает толпу консолидированной, придает ей чувство собственного достоинства, вырабатывая у солдат целеустремленность, подтянутость, прямую осанку мужчины. Эта ливрея смерти, отгораживающая тех, кто ее носит, от обыкновенной жизни, была знаком того, что они продали свои способности и тела государству и законтрактовались на службу менее унизительную по той единственной причине, что ее начало было добровольным. Некоторые из них подчинились инстинктивному желанию быть неподсудными закону, другие – просто голодными, третьи жаждали возможности очаровывать женщин или предполагаемого приятного колорита воинской жизни, но удовлетворение получали только те из них, кто увидел, что деградирует, потому что для мирного взгляда они были ниже остальной массы людей. Только женщины, одержимые вожделением, прельщались такой броской одеждой да солдатскими карманными деньгами, так непохожими на те, которые рабочий зарабатывает на жизнь и которые гораздо более соблазнительно потратить на выпивку и забыть про них.
