Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография - Поппер Карл Раймунд (читать книги онлайн без .TXT) 📗
В качестве масона он был членом общества, объявленного противозаконным правительством Австрии, но не венгерским правительством Франца Иосифа. Поэтому масоны часто встречались в Венгрии, в Прессбурге (сегодня Братислава в Словакии). Австро-Венгерская империя, хотя и считалась конституционной монархией, но своими двумя парламентами не управлялась: они не могли сместить ни одного из двух премьер-министров и ни одного из двух кабинетов, даже путем вынесения вотума недоверия. Австрийский парламент, наверное, был еще слабее, чем английский парламент при короле Вильгельме и королеве Марии, если такое сравнение вообще уместно. Сдержек и противовесов почти не было, зато свирепствовала политическая цензура. Например, блестящая политическая сатира моего отца, «Anno 1909», которую он написал под псевдонимом Зигмунд Карл Пфлюг, была конфискована полицией сразу по выходе и оставалась в индексе запрещенных книг до 1918 года.
Тем не менее в дни, предшествовавшие 1914 году, в Европе и в царской России торжествовала атмосфера либерализма; и эта атмосфера, которая охватывала также и Австрию, была уничтожена, как оказалось теперь, навсегда, Первой мировой войной. Венский университет, имевший в своих рядах поистине выдающихся преподавателей, пользовался значительной степенью свободы и автономии. То же можно сказать и о театрах, которые играли важную роль в жизни Вены — почти такую же, как и музыка. Император держался в стороне от всех политических партий и не отождествлял себя ни с одним из его правительств. На самом деле, он почти буквально следовал совету, данному Сереном Кьеркегором датскому королю Христиану VIII [1].
3. Ранние влияния
Атмосфера, в которой я рос, была определенно книжной. Мой отец Симон Зиглиц Карл Поппер, как и оба его брата, получил степень доктора права в Венском университете. У него была обширная библиотека, и книги лежали повсюду — за исключением столовой, в которой находились концертный рояль Бесендорфера и много нот Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена,
Шуберта и Брамса. Мой отец был ровесником Зигмунда Фрейда, труды которого он имел и читал сразу по публикации. Он работал адвокатом и ходатаем по разным делам. Что касается моей мамы Жени Поппер, в девичестве Шифф, то о ней я расскажу позже, когда буду говорить о музыке. Мой отец был образцовым оратором. Я слышал его в суде всего однажды, в 1924 или 1925 году, когда сам был ответчиком. Дело было, на мой взгляд, ясное [2]. Поэтому я не просил отца выступать в мою защиту и немного смутился, когда он настоял на своем. Однако простота, ясность и искренность его речи произвели на меня большое впечатление.
Мой отец упорно работал по своей профессии. Он был другом и партнером последнего либерального бургомистра Вены, доктора Карла Грюбля, и унаследовал его юридическую контору. Эта контора была частью обширных апартаментов, в которых мы жили. Они располагались в самом сердце Вены, напротив центрального входа в собор (Stephanskirshche) [3]. Он проводил в этой конторе долгие часы, однако на самом деле он был скорее ученым, чем адвокатом. Он был историком (книги по истории занимали значительную часть его библиотеки) и особенно интересовался древнегреческой историей, а также историей восемнадцатого и девятнадцатого веков. Он писал стихи, а также переводил латинскую и греческую поэзию на немецкий язык. (Отец редко об этом говорил. Только по чистой случайности я обнаружил однажды его легкие переводы поэзии Горация. Его особыми дарованиями были легкость и развитое чувство юмора.) Он очень интересовался философией. У меня до сих пор есть его книги с сочинениями Платона, Бэкона, Декарта, Спинозы, Локка, Канта, Шопенгауэра и Эдуарда фон Гартмана; собрание сочинений Джона Стюарта Милля в немецком переводе под редакцией Теодора Гомперца (чью книгу «Греческие мыслители» он очень ценил); большинство работ Ницше, Кьеркегора и Эйкена, а также Эрнста Маха; книги Фрица Маутнера «Критика языка» и Отто Вейнингера «Пол и характер» (которые обе, по-видимому, некоторым образом повлияли на Витгенштейна) [4]; а также переводы большинства книг Дарвина. (Портреты Дарвина и Шопенгауэра висели у него в кабинете). У него были, конечно, и стандартные литературные тексты немецких, французских, английских, русских и скандинавских авторов. Но его особый интерес состоял в социальных проблемах. В его библиотеке были основные работы не только Маркса и Энгельса, Лассаля, Карла Каутского и Эдуарда Бернштейна, но и критиков Маркса: Бем-Баверка, Карла Менгера, Антона Менгера, П. А. Кропоткина и Йозефа Поппера-Линкоя (по-видимому, моего дальнего родственника, поскольку он родился в Колине, маленьком городе, откуда был родом мой дедушка по отцовской линии). Кроме того, в его библиотеке был и пацифистский отдел с книгами Берты фон Суттнер, Фридриха Вильгельма Форстера и Нормана Ангелла.
Таким образом, книги стали частью моей жизни задолго до того, как я научился их читать. Первой книгой, которая произвела на меня большое и длительное впечатление, была прочитана моей мамой двум моим сестренкам и мне вскоре после того, как я выучился читать. (Из троих детей я был младшим.) Это была книга для детей великой шведской писательницы Сельмы Лагерлеф в прекрасном немецком переводе (Wundbrare Reise des kleinen Nils Holgersson mit den Wildgansen; в русском переводе — «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями»). На протяжении многих-многих лет я перечитывал эту книгу минимум один раз в год; и с течением времени я, наверное, не один раз прочитал все, что было написано Сельмой Лагерлеф. Мне не нравится ее первый роман, «Сага о Йесте Берлинге», хотя и он, без сомнения, является выдающейся книгой. Однако все до единой остальные ее книги кажутся мне шедеврами.
Умение читать и, в меньшей степени, писать являются, конечно же, самыми важными моментами интеллектуального развития человека. Эти моменты нельзя ни с чем сравнить, так как очень немногие люди (Хелен Келлер в этом отношении представляет собой выдающееся исключение) могут вспомнить, что означало для них умение говорить. Я буду всегда благодарен своей первой учительнице, Эмме Гольдберг, за то, что она научила меня тому, что англичане называют тремя R (w-Riting, Reading and a-Rithmetic), — чтению, счету и письму. Эти умения, как мне кажется, являются единственно обязательными предметами обучения для детей; а некоторых детей даже не нужно учить, чтобы они выучились им. Все остальное состоит в атмосфере, а также в обучении посредством чтения и размышления.
Помимо моих родителей, моей первой учительницы и Сельмы Лагерлеф, огромное влияние на мое раннее интеллектуальное развитие, как мне кажется, было оказано Артуром Арндтом, остававшимся в числе моих друзей на протяжении всей моей жизни. Он был родственником Эрнста Морица фон Арндта, одного из знаменитых отцов-основателей немецкого национализма в период наполеоновских войн. Артур Арндт был ярым антинационалистом. Будучи немцем по происхождению, он родился в Москве, где и провел свою юность. Он был почти на двадцать лет старше меня — когда я впервые познакомился с ним в 1912 году, ему было около тридцати. Он изучал инженерное дело в Рижском университете и был одним из лидеров студенческого движения во время неудачной русской революции 1905 года. Он был социалистом, но в то же время непримиримым противником большевизма, с некоторыми лидерами которого он лично познакомился после событий 1905 года. Он называл их иезуитами от социализма, то есть теми, кто способен жертвовать жизнями невинных людей, даже разделяющих их убеждения, во имя великих целей, оправдывающих всякие средства. Арндт не был убежденным марксистом, но тем не менее полагал, что Маркс пока являлся самым важным теоретиком социализма. В моем лице он нашел весьма заинтересованного слушателя социалистических идей; ничто, как мне казалось, не могло быть важнее борьбы с бедностью.
