Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография - Поппер Карл Раймунд (читать книги онлайн без .TXT) 📗

Карл Раймунд Поппер

Неоконченный поиск

Интеллектуальная автобиография

Выражения признательности

Эта Автобиография первоначально была написана как часть двухтомного сборника «Философия Карла Поппера» под редакцией Пола Артура Шлиппа, опубликованного как тома 14/I и 14/II в серии «Библиотека живущих философов» (The Library of Living Philosophers, LaSalle: Illinois: The Open Court Publishing Company, 1974). Как и все публикации Библиотеки, Автобиография была написана по инициативе профессора Шлиппа, основателя Библиотеки. Я очень благодарен ему за все, что он сделал в этой связи, и за его бесконечное терпение, с которым он ожидал моей автобиографии с 1963 по 1969 г.

Я глубоко благодарен Эрнсту Гомбриху, Брайану Мэги, Арне Петерсену, Джереми Ширмуру, миссис Памеле Уоттс и более всего Дэвиду Миллеру и его жене за их терпение, которое они проявили во время чтения и правки рукописи.

Во время производства оригинального издания возникло много проблем. Уже после правки корректуры было принято решение, что по техническим причинам примечания будут собраны в конце каждой публикации. (Это немаловажно, так как рукопись готовилась, исходя из предположения, что примечания будут располагаться в качестве сносок внизу соответствующей страницы.)

Работа, проделанная во время производства оригинальных томов «Библиотеки Живущих Философов» профессором Юджином Фримэном, миссис Энн Фримэн и сотрудниками издательства, была огромной, и я хочу поблагодарить их здесь еще раз за их помощь и заботу.

Текст настоящего издания был пересмотрен. Были сделаны небольшие добавления, а один отрывок был удален из текста и помещен в примечание 20.

Пенн, Бэкингэмшир

Май, 1975

1. Всезнание и погрешимость

Когда мне исполнилось двадцать лет, я поступил в ученики к старому венскому мастеру-краснодеревщику, которого звали Альберт Пош. Я работал с ним с 1922 по 1924 год, вскоре после окончания Первой мировой войны. Он выглядел в точности как Жорж Клемансо, будучи при этом очень мягким и добрым человеком. После того, как я заслужил его доверие, он частенько, когда мы оставались вдвоем в его мастерской, одаривал меня из своего неисчерпаемого кладезя знаний. Однажды он рассказал мне, что на протяжении многих лет работал над разными моделями вечного двигателя, мечтательно добавив: «Все твердят, что его нельзя сделать; но когда он будет готов, они заговорят по-другому!» («Da sag’n s’ dass ma’ so was net mach’n kann; aber wann amal eina ein’s g’macht hat, dann wer’n s’ schon anders red’n!»). Его любимым занятием было задавать мне какой-нибудь вопрос на историческую тему и затем, убедившись, что я не знаю на него ответа, отвечать на него самому (несмотря на то, что я, его ученик, был студентом университета — обстоятельство, которым он очень гордился). «А знаешь ли ты, — мог он спросить меня, — кто придумал ботфорты? Не знаешь? Это был Валленштейн, герцог Фридландский, во время Тридцатилетней войны». После одного или двух вопросов, которые он задавал и на которые сам же с торжествующим видом отвечал, мой мастер говаривал скромно, но с гордостью: «Ну теперь ты можешь спросить меня, что пожелаешь: я знаю все». («Da können S’ mi’ frag’n was Sie woll’n: ich weiss alles».)

Мне кажется, что я узнал о теории познания больше от моего дорогого всезнающего мастера Альберта Поша, чем от любого другого из моих учителей. Никто из них не сделал большего, чтобы превратить меня в ученика Сократа. Потому что именно мой мастер научил меня не только тому, сколь малы мои познания, но и тому, что любая мудрость, к которой я мог бы стремиться, могла состоять лишь во все более отчетливом осознании глубины моего невежества.

Эти и другие мысли из области эпистемологии овладевали моим умом в то время, как я работал над сооружением письменного стола. В это время мы получили большой заказ на тридцать письменных столов из красного дерева со множеством ящичков. Боюсь, что качество некоторых из этих столов, особенно их французская полировка, крупно пострадало из-за моего увлечения эпистемологией. Это навело моего мастера на мысль, да я и сам это понял, что я слишком невежествен и слишком погрешим для такого рода работы. Поэтому я решил, что по завершении моего ученичества в октябре 1924 года я буду присматривать себе что-нибудь полегче, чем сооружение письменных столов из красного дерева. В течение года я состоял на социальной службе по работе с беспризорными детьми. Этой работой я занимался и ранее, и она показалась мне очень трудной. Затем, еще через пять лет, проведенных главным образом за учебой и в писательских занятиях, я женился и счастливо зажил в должности школьного учителя. Это было в 1930 году.

В то время у меня не было иных профессиональных амбиций, кроме как учительских, хотя я немного устал от моей профессии после публикации моей книги Logik der Forschung в конце 1934 года. Поэтому мне показалось большой удачей, когда в 1937 году мне открылась возможность оставить школьную стезю и стать профессиональным философом. Мне было тогда почти тридцать пять лет, и я подумал, что наконец решил проблему, как можно работать над письменным столом и при этом заниматься эпистемологией.

2. Детские воспоминания

Хотя большинство из нас знают о времени и месте своего рождения — в моем случае это произошло 28 июня 1902 года в местечке, называвшемся Гиммельхоф, в районе Вены под названием Обер Санкт Файт, — немногим известно, когда и как началась их интеллектуальная жизнь. Что касается моего философского становления, я помню некоторые из его ранних стадий. Но оно точно началось позже, чем мое эмоциональное и нравственное становление.

Мне кажется, я был ребенком с характером пуританина, даже педанта, хотя эта черта, наверное, смягчалась во мне чувством, что я не вправе выносить суждений в отношении кого-либо, кроме себя. Среди моих самых ранних воспоминаний есть чувство восхищения, которое я испытывал к старшим и лучшим меня, например к моему двоюродному брату Эрику Шиффу, которым я сильно восхищался за то, что он был на год старше меня, за его опрятность и особенно за его красоту — дарования, которые я всегда считал важными и лично для меня недостижимыми.

Сегодня часто можно услышать, что дети по природе жестоки. Я в это не верю. Ребенком я был что называется «рохлей», а сострадание стало одним из самых ярких чувств, которые я могу вспомнить. Оно было главной составной частью моего первого опыта влюбленности, который я испытал, когда мне было четыре или пять лет. Меня привели в детский сад, и там я увидел красивую маленькую девочку, которая была слепой. Мое сердце было разбито как очарованием ее улыбки, так и трагедией ее слепоты. Это была любовь с первого взгляда. Я так и не позабыл ее, хотя видел ее всего однажды, да и то только час или два. В сад меня больше не водили; наверное, моя мама заметила, в каком смятении я находился.

Вид ужасающей нищеты в Вене был одним из главных вопросов, которые волновали меня, когда я был еще маленьким ребенком, — настолько, что он никогда не выходил у меня из головы. Немного людей, живущих сегодня в западных демократических странах, знают, что означала нищета в начале двадцатого века: мужчины, женщины, дети, страдающие от холода, голода и безнадежности. Но мы, дети, ничем не могли им помочь. Все, что было в наших силах, это выпросить несколько медных монеток и отдать их беднякам.

Лишь много лет спустя я узнал, что мой отец долго и упорно работал, чтобы как-то изменить эту ситуацию, хотя он никогда не говорил об этой работе. Он состоял в двух комитетах, которые предоставляли жилье для бездомных: масонская ложа, мастером которой он был на протяжении многих лет, содержала сиротский дом, а другой (не масонский) комитет построил и организовал большое учреждение для взрослых бездомных и их семей. (Одним из обитателей этого учреждения, называвшегося Asyl für Obdachlose, был Адольф Гитлер во время его раннего пребывания в Вене). Эта работа моего отца получила неожиданное признание, когда старый император сделал его рыцарем ордена Франца Иосифа (Ritter des Franz Josef Ordens), которое не только привело его в замешательство, но и породило проблему. Потому что, хотя мой отец, как и большинство австрийцев, уважал императора, он был радикальным либералом школы Джона Стюарта Милля и вовсе не поддерживал правительство.