Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
В тот вечер все три водителя ужинали у нас. Полулежа в широкой кровати за грубкой я рассматривал шоферов и внимательно прислушивался к разговорам за столом. Скоро я знал их фамилии и имена, откуда они, когда они собираются окончательно разъехаться по домам.
Водители ужинали у нас еще несколько раз, после того, как днем разгружали гравий, песок и старые рельсы. Моим вниманием завладел шофер светло-зеленого нового самосвала. Фамилия его была Кузик. В отличие от своих небритых собратьев, сидящих за рулем в поношенной промасленной одежде, Кузик всегда был чисто выбрит. Брюки его всегда казались только-что выглаженными.
В кабине за сиденьем у него хранились две щетки. Перед тем, как сесть в машину, щеткой для одежды он сначала сметал пыль с сиденья, затем отряхивал брюки. Потом доставал вторую щетку и энергично чистил свои, и без того блестящие, светло-коричневые туфли. Но главной в его одежде была куртка. Кожаная, темно-рыжей окраски, она была постоянно полурасстёгнутой, не имела потертостей и казалась новой.
Отец умел разговорить людей. Слушая разговоры, я узнал, что Кузик родился в двадцатом в Харбине, куда его родители бежали от революции. Отец отплыл в Аргентину, а мама с маленьким тогда Владимиром, через Европу сумела вернуться во Львов, бывший тогда под поляками. Осенью тридцать девятого Львов заняли русские и мама Кузика решила переехать в Каменец-Подольск, где жил её брат.
Кузик ел очень опрятно. Это было видно даже мне, тогда десятилетнему. Когда он жевал, рот его был постоянно закрытым. Он никогда не пил больше одной стопки. Мама говорила, что после него и стол не надо убирать. Отец рассказал, что Кузик учится заочно в автодорожном техникуме, после которого станет начальником.
Второй водитель, по фамилии Хоменко, был чуть ниже среднего роста здоровяком с квадратным лицом и круглой головой. После первой же стопки лицо его становилось багровым. Волосы цвета спелой соломы были зачесаны гладко назад. Но скоро они распадались на прямой пробор. Когда он ел, наклонив голову, распавшиеся пряди над небольшими залысинами были похожи на небольшие, направленные вниз, рога, а он сам в такие минуты походил на упрямого упитанного бычка. Хоменко разговаривал на украинском, но речь его была странной. Вместо «я» он всегда произносил «а». Однажды, когда он возился с мотором, попросил меня:
— Дай трапку! Она за сизенем (сиденьем).
Хоменко был неразговорчив. Он ел серьезно, не спеша. Казалось, он даже не прислушивался с разговорам отца с Кузиком, который оказался более общительным. После ужина Хоменко вставал из-за стола раньше всех. Усевшись на толстый ствол, спиленной отцом, старой вишни, он неизменно закуривал папиросу «Прибой». Курил, глубоко затягиваясь и выпуская дым в течение нескольких выдохов. Однажды я спросил его:
— Вы можете пускать дым кольцами?
Не поворачивая головы, Хоменко ответил мне вопросом:
— Зачем?
Больше я его никогда ни о чем не спрашивал.
Пока остальные сидели за столом, Хоменко успевал выкурить две-три папиросы. Казалось, он все время смотрел в землю. Периодически на его угловатом, с редкими оспинками, лице вздувались, перекатывающиеся под красной кожей, крупные желваки.
Третьего звали Жоржей. Родом он был с Кодрян. Высокий, худой, если не сказать тощий, Жоржа с трудом, пригнувшись, втискивался в кабину. За рулем Жоржа сидел, сильно ссутулившись. Он сам шутил, что ему надо отдельную высокую кабину, либо, на худой конец, вырезать дырку для головы. Тогда он сможет рулить, не сгибаясь.
Когда он сидел за рулем, на длинных узловатых пальцах левой руки были видны наколки, по одной букве на каждом пальце. Я долго не мог опознать буквы из-за обилия густых волос. Потом разобрал: «ОРЖА». Не страдая стеснительностью, я спросил, что означает наколотое. В ответ он вывернул кисть тыльной стороной. Всё стало ясно. На большом пальце была наколота заглавная буква «Ж». Жоржа.
За стол он почему-то садился последним, уступая другим. По первой всегда наливал отец. Следующую стопку Жоржа мог налить, не дожидаясь других. Подняв чарку, он неизменно говорил:
— Ну шо, поихалы!
Водку он выливал в себя, не глотая. Очередную стопку он заедал кусочком лука и лишь потом наверстывал упущенное вместе с остальными. Из сольницы на край тарелки, не скупясь, отсыпал соль и, не попробовав, обильно солил еду. Пил Жоржа больше остальных. После двух-трех стопок он неожиданно, часто прерывая собственную речь, запевал. Когда он говорил, голос его был густым и низким. Пел же он тенором, удивительно правильно.
Каково же было моё изумление, когда однажды вечером я узнал, что Жоржа сидел в тюрьме! Сидел он целых семь лет! За эти семь лет были две амнистии. Выпускали на волю матерых бандитов, предателей, а Жоржу держали, как он сам говорил, от звонка до звонка. Мне стало не по себе, когда я узнал об этом. Сидевших в тюрьме я еще не видел. В одну минуту добродушие Жоржи стало казаться притворным, напускным. Мне сразу стало неуютно даже в нашем собственном доме.
Выручил отец. Он спросил напрямик:
— За что ты сидел, Жоржа?
Вернувшись из армии, Жоржа поступил на курсы в МТС и там же остался работать трактористом. Однажды осенью он пахал на своем допотопном, на железных, с длинными блестящими зубами, колесах, «Фордзоне» недалеко от села. Увидев вырывающиеся из под пробки радиатора, струйки пара подъехал к колодцу. Заглушил, чтобы немного остыл мотор. Когда доливал воду, подошла, неподалеку жившая, старушка с небольшой бляшанкой (жестянной банкой) на 3 — 4 литра в руке.
Украдкой показывая, закрытую кукурузным кочаном, бутылку за пазухой жилетки, старуха попросила керосина. Уложив бутылку в инструментальный ящик за железным сиденьем, Жоржа отвернул сливной краник и нацедил бабке полную бляшанку керосина. Казалось, никто не видел.
Когда стемнело, поехал до хаты, в которой квартировал. У ворот его ждали председатель сельсовета, участковый и механик с МТС. Светя фонариком, участковый извлек из инструментального ящика, завернутую в промасленную тряпку, бутылку. Открыв, понюхал. Пошли к бабке. Та отпираться не стала. Бляшанку и бутылку забрали с собой.
В итоге получил Жоржа семь лет без права обжалования. Почти весь срок отмотал на лесоповале. Там же и получил вторую специальность. Стал водителем. На лесоповале работал на лесовозе. Полтора года, как вернулся домой.
— Десяти лет не прошло с тех пор, как судили, а как всё поменялось при Хрущеве! Сейчас белым днем калымим и пьем магарычи. Тогда бы все вместе загремели. — налив себе очередную стопку, сказал Жоржа. — Ну шо, поихалы!
Строительство подвала шло полным ходом. Подошла очередь потолка. Установили щиты, уложили рельсовые балки, сплели арматуру. Я принимал в этом деятельное участие, связывая отожженной проволокой катанку арматуры. Работал, как мне казалось, наравне со взрослыми.
Крупный гравий для бетона привез из Волчинца неулыбчивый Хоменко. Ужинал он в тот вечер у нас. Ужин был в самом разгаре, когда отец, сидевший напротив, стал внимательно всматриваться в лицо Хоменко. Не выдержав пристального взгляда отца, Хоменко спросил:
— Чего ты так внимательно смотришь на меня, Николай? Как будто первый раз видишь.
— Откуда ты родом, Миша?
— С Белорусского полесья. Под самым Пинском. В нескольких километрах уже Украина. Почему ты спрашиваешь?
— Хруцкие тебе не родня? Лица одинаковые, как близнецы.
Хоменко напрягся, побагровел. Руки его сжались в кулаки так, что побелели косточки на суставах. Не владея собой, он стукнул по столу зажатой в кулаке вилкой. Звякнули вилки в тарелках и стаканы.
— Где ты встречался с Хруцким? Рассказывай!
Отец опешил:
— С конца февраля сорок пятого до конца войны воевали рядом. В противотанковом артиллерийском дивизионе. Кре-епкий вояка был. Хотя сам был с кониками (странностями), воевал крепко.
— Расскажи всё, Николай! Как он к вам попал? Как воевал? Всё!
— В конце февраля на территории Польши наш дивизион с пехотой целые сутки держал перекресток крупных дорог. Подбили танк, несколько машин. Немец бросил на нас сначала авиацию, потом артиллерия изрыла каждый метр. Все перепахали.
