Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
— Да. А на остальное конфет.
Поставив две маленькие гирьки, на другую алюминиевую тарелку, продавец насыпал подушечек, обсыпанных сахаром. Завернул в кусок плотной серой бумаги.
Сигареты я нес в кармане. Пакетик с конфетами я держал в руке. По дороге мне захотелось съесть хоть одну конфету. Казалось, никогда еще желание так не испытывало меня. Я держался, да и дорога была коротка.
Я отдал Чижику конфеты и сигареты. Отложив на приспу «Ляну», он мельком глянул на пакет и спросил меня:
— Ты что, ни одной конфеты не съел?
Чижик протянул мне весь пакет:
— Бери, это все твое.
Я уже много лет работал, когда Чижика не стало. Хорошую, дорогую обувь иногда носил для ремонта в мастерскую быткомбината. А так — выбрасывали или сжигали. Обувь в конце восьмидесятых была дешевой, в большом количестве она пылилась на полках магазинов уцененных товаров.
Однажды ко мне приехал мой отец. Я в это время был в гараже и смотрел на кучу старой обуви в большой картонной коробке. Выбросить жалко, придется жечь зимой в котле. Отец, глядя на обувь, неожиданно сказал:
— Чижика нет. Он бы все отремонтировал и даже нашел бы, кому потом подарить.
Так оно и было. Когда ему отдавали ненужную старую обувь, часть ее шла на материал для ремонта, а часть он ремонтировал и дарил тем, кто действительно в ней нуждался.
— Так все-таки, кто он был? Как его фамилия? — спросил я отца.
— Никто не знает. Ни в Боросянах, ни в Елизаветовке. Неизвестно также, откуда он родом. Скорее всего, он был политическим, долго сидел.
Несколько лет назад, осенним ненастьем, ко мне на прием пришел высокий худощавый старик в изношенном, потертом пальто с широким каракулевым воротником, потраченным молью. Не по сезону светлая тройка его костюма была испещрена пятнами различной степени свежести. Худое лицо его было испитым, но взгляд его темно-серых глаз был пронзительно ясным и трезвым.
Это был довольно известный в прошлом партийный и хозяйственный работник. За излишнее поклонение Бахусу его спустили, как тогда выражались, парашютистом на одно из предприятий далеко не первой важности освобожденным секретарем парторганизации. При достижении пенсионного возраста его с почетом вытеснили на заслуженный отдых.
— Видимо давно завязал, — подумалось мне.
Осмотрев, я пригласил его в соседний кабинет для проведения процедуры. Когда он вставал со стула, я обратил внимание, что из отверстий обшитых, когда-то дорогих ботинок под давлением веса выдавились бисеринки жидкой грязи с водой. Он перехватил мой взгляд:
— Сейчас такой обуви не найдешь. А подшили в мастерской, но видно, не тот мастер.
— Я знал настоящего мастера, он жил в Боросянах. Загадочный человек. Звали его Чижик, — сказал я.
— Почему же загадочный? Я знаю о нем многое.
— Расскажите, это человек из моего детства.
Привожу его рассказ дословно.
Когда я вернулся сюда, в Дондюшаны, поселился в боковушке моего собственного дома, в который когда-то пустил племянницу с семьей. Много лет я один, жена умерла от онкологии. Я видел, как переживала племянница, когда я вернулся. Трое детей, муж. Дом когда-то был одним из лучших в поселке. Много ли мне надо? Сын в Южно-Сахалинске, сюда не вернется. Я и предложил: живите, как жили. А мне небольшой комнаты, кухоньки и веранды хватит. И родственники рядом.
Встретил человека, с которым много лет пришлось работать бок о бок. Это был бывший милиционер Парфений Ефимович Ткач. На пенсию ушел и по возрасту и по выслуге. Обидели его с размером пенсии. Что-то у них не сходилось со званиями, должностями и выслугой лет. Встречались мы часто, в основном у меня. Пили — не дай бог. Он много вспоминал о войне, говорил:
— Очень трудно было, но было легче. Что-то светилось впереди. А сейчас…
А однажды он рассказал мне вот такую историю:
Молодого следователя ОГПУ, а с 1934 года НКВД Чижикова Василия Карповича направили на работу в Донбасс, где еще привольно чувствовали себя троцкисты. Саботаж, аварии, обвалы, затопления шахт. Они всюду протаскивали своих людей. Маскировались мастерски. В процессе расследования убийства одного инженера Чижиков вышел на начальника огромного строительного треста, которого стал подозревать в организации различных преступлений. Будучи на строительстве крупного промышленного предприятия чудом уцелел. В тридцати сантиметрах от него упал бетонный блок, поранив только ноги. Стал осторожнее.
Через неделю на имя руководителя группы следователей из Москвы пришла телеграмма о возвращении Чижикова в Главное Управление. При выходе из вагона он был арестован. Следствие вел прилизанный надушенный сотрудник. Доброжелательным голосом он советовал Чижикову признаться, что он является агентом одной из иностранных разведок. Чижиков молчал. Так прошел месяц. Затем ему зачитали решение о заключении его в лагерь политзаключенных на двадцать лет.
В лагерях и на этапах пересылки провел более шести лет. Известие о войне воспринял тупо. Сильно теснило за грудиной. В один день его вызвали, заявив, что он оправдан и восстановлен в звании и партии. Прибыв по приказу в Москву, явился в НКВД и был направлен в органы армейской контрразведки, которые в сорок третьем были реорганизованы в СМЕРШ. Вылавливал шпионов и их пособников под Москвой, потом был заброшен в партизанскую бригаду в Белоруссии, где выявлял предателей и шпионов в партизанских отрядах.
В сентябре сорок четвертого в качестве начальника опергруппы был переброшен на Западную Украину, где отлавливали оставленных и замаскировавшихся фашистских шпионов и бандеровцев. На одном из оперативных совещаний в городке Калуше он увидел полковника, лицо которого показалось ему знакомым. Несмотря на цепкую профессиональную память, он никак не мог вспомнить, где они виделись. Тот, казалось, даже внимания не обратил на Чижикова.
Время шло в беспрерывных внезапных переездах, в кропотливой работе над захваченными документами, перестрелках с оставшимися бандами в лесных схронах. К людям старался подходить объективно. Подолгу разбирался в судьбе каждого задержанного. Удостоверившись в невиновности арестованных, освобождал с соответствующим оформлением документов.
В конце сорок четвертого в кабинет вошли три офицера из особого отдела и, заявив, что он отпустил важного немецкого разведчика, препроводили его в воронок. Щелкнули замки на дверях. Со щелчком замка в его памяти высветилось лицо полковника, которого он видел в Калуше. Тот заходил в кабинет следователя в 1934 году в Москве. Тогда он был капитаном и подолгу, отвернувшись, о чем-то шептался со следователем.
Снова допросы, снова этапы и лагеря, теперь уже на пятнадцать лет. Отморозил уши. Потерял два пальца левой ноги на лесоповале. Уже ничего не хотелось. Мечтал только согреться и… умереть. Спасаясь от набросившегося лагерного пса, повредил тому горло. Собака погибла. Снова двадцать суток карцера. Там начал кашлять кровью. Валялся в санчасти.
Болезненно толстый лагерный фельдшер переговорил с заместителем начальника лагеря и в маленькой клетушке котельной устроили сапожную мастерскую, где он вспомнил полученную до войны на Соловках вторую профессию. Когда не было работы, мыл полы, кастрюли и лотки. Наконец-то согрелся! Голодный лагерный паек сменило меню лагерной обслуги.
В сорок восьмом без объявления причины был вырван из своего маленького рая. Ехал в жестком вагоне в сопровождении двух молодых людей в штатском, вооруженных пистолетами. По названиям мелькающим за вагонным окном станций понял, что везут на запад. Потянулись бесконечные пригороды. Наконец Казанский вокзал. Снова закрытая машина. Куда везут, непонятно. Машина затормозила. Вышел. Подошел майор в форме госбезопасности. Бесконечные коридоры и этажи. Вошли в кабинет. За столом совершенно лысый полковник со шрамом от уха до губы.
