С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов - Аринштейн Леонид Матвеевич

Пушкин завершил письмо следующим образом:

«Поединка мне уже недостаточно… и каков бы ни был его исход, я не почту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой… Я хочу, чтобы вы дали себе труд самому найти основания, которые были бы достаточны, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо…

Имею честь, барон, быть вашим нижайшим и покорнейшим слугою

А. Пушкин» (10, 469–471).

Одновременно 21 ноября Пушкин написал учтивое объяснительное письмо Бенкендорфу:

«Граф!

Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить Вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены… Говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса… Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества.

Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю…» (XVI, 397–398; подл. по-франц.).

Случилось так, что еще задолго до того, как письмо к Геккерну было переписано набело, к Пушкину зашел В. А. Соллогуб. В феврале, как мы помним, Пушкин направил Соллогубу вызов на дуэль, но с тех пор у них сложились добрые отношения. Теперь, движимый каким-то импульсивным чувством, Пушкин прочитал ему черновик своего письма к Геккерну… Встревоженный столь опасным оборотом дела, Соллогуб помчался к Жуковскому, Жуковский – к Царю.

23 ноября состоялась вторая в жизни Пушкина доверительная беседа с Императором с глазу на глаз. Похоже, Пушкин рассказал Царю все, что происходило в его семье последние две недели, и даже пересказал ему свое письмо к Геккерну. Во всяком случае, два месяца спустя, после роковой январской дуэли Пушкина, Император буквально слово в слово повторил услышанное в своем письме брату Великому Князю Михаилу, сообщая ему о гибели Пушкина:

«Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшей частью самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно: он точно повел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался на сестре Пушкиной; тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна…»

Пушкина же Николай сумел уговорить отказаться от дуэли, а в случае непредвиденного развития событий разрешил обращаться прямо к нему.

Письма к Геккерну и к Бенкендорфу остались неотправленными.

А Пушкин, для которого дать выход своим мыслям и чувствам в художественном произведении – значило успокоиться, набросал небольшую историю в письмах, сюжетом которой был вызов на дуэль человеком чести и отказ от дуэли человека, ценившего свою жизнь и спокойствие превыше чести, то есть проблема чести и бесчестья. Этим произведением была своеобразная стилизация под переписку Вольтера, озаглавленная «Последний из свойственников Иоанны д'Арк». Внутреннюю связь между этим произведением и только что описанными событиями раскрыл в свое время Д. Д. Благой в статье «Ключ к последнему произведению Пушкина» [62]. Вызванный якобы на дуэль одним из потомков Жанны д'Арк за оскорбление ее памяти в поэме «Орлеанская девственница», Вольтер (здесь это условно комический персонаж) старается отвертеться от дуэли примерно на тех же основаниях, в той же манере и тем же методом, что и нидерландский посланник:

«Милостивый государь,

Письмо, которым вы меня удостоили, застало меня в постели, с которой не схожу вот уже около осьми месяцев. Кажется, вы не изволите знать, что я бедный старик, удрученный болезнями и горестями, а не один из тех храбрых рыцарей, от которых вы произошли. Могу вас уверить, что я никоим образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники, о которой изволите мне писать…» (XII, 154).

Возможно, на мысль использовать для своей комической стилизации образ Вольтера Пушкина натолкнуло портретное сходство Геккерна с французским философом…

А. И. Тургенев записал в своем дневнике 9/21 января 1837 г.: «…Зашел к Пушкину: он читал мне свои pastiche (комические стилизации. – Л. А.) на Вольтера…» [63]

10/22 января состоялась свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой. Но обстановку в семье Пушкиных это не разрядило: напряжение нарастало еще быстрее, чем до свадьбы, на примирительную роль которой многие возлагали определенные надежды.

Дневниковые записи и письма близких Пушкину людей позволяют представить обстановку тех дней, как она выглядела со стороны:

«…Пушкины, Геккерны продолжают разыгрывать сентиментальную комедию к вящему удовольствию общества, – писала своему брату Софья Карамзина. – Пушкин скрежещет зубами и напускает на себя свое обычное выражение тигра, Натали опускает глаза долу и краснеет под нескромными долгими взглядами своего зятя. Все это уже становится чем-то большим, чем просто безнравственность. Катрин направляет в их сторону свой ревнивый лорнет, и чтобы никому не остаться в этом представлении без роли, Александрина кокетничает с Пушкиным… В общем все это выглядит довольно странно и дядюшка Вяземский говорит, что закрывает лицо свое и отвращает его от дома Пушкиных» [64].

Надо сказать, что Пушкин не только «скрежетал зубами» и «напускал на себя выражение тигра», как писала Софи Карамзина, но и открыто демонстрировал свою враждебность и презрение к Геккернам. Он не присутствовал на венчании, отказался принять Дантеса и Катрин, когда через день или два после свадьбы они попытались нанести ему и Наталье Николаевне визит вежливости. Он не принимал приглашений на праздничные приемы в честь новобрачных. А когда он все же не смог отказаться от приглашения на праздничный обед к графу Строганову (15 января), где были и Геккерны, произошло следующее.

Геккерн-старший, улучив момент, подошел к Пушкину и попробовал завести разговор, что вот-де теперь, когда они стали родственниками, Пушкин, как он надеется, забудет прошлое и изменит свое отношение к Дантесу. Пушкин сухо ответил, что невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и господином Дантесом [65].

Со своей стороны Дантес, который отнюдь не был в восторге от своего вынужденного брака, был раздражен не меньше: он не мог примириться с тем, что красавица Натали принадлежит не ему, а какому-то невзрачному стихотворцу, а он, кавалергард Ее Величества, должен довольствоваться ее засидевшейся в девках сестрой, совершенно ему не интересной. А тут еще вместо примирения, на которое он рассчитывал (что давало бы ему возможность беспрепятственных встреч с Натальей Николаевной), – глухая стена презрения.

Самолюбие его было уязвлено до предела. Внешне это выражалось в том, что по отношению к Наталье Николаевне он стал вести себя крайне вызывающе, что было тотчас замечено окружающими.

«На одном балу он (Дантес) так скомпрометировал г-жу Пушкину своими взглядами и намеками, – записала в своем дневнике Дарья Фикельмон, – что все ужаснулись» [66].