Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
Радовался и подолгу рассматривал новые, недавно врученные ему юбилейные медали. Крайне негативно и болезненно относился к сообщениям в средствах массовой информации о кражах боевых наград и продаже их, особенно за рубеж. Отец был примерно в моем возрасте, когда, вернувшись из поездки в Могилев, вытащил из кармана нагрудный знак «Гвардия».
— Где ты взял знак? — спросил я отца.
— Купил у одного босяка. Он ходил по базару, обвешанный разными значками, места свободного на куртке не было.
— Зачем ты купил? У тебя есть твой знак с войны.
— Чтобы сопляк не ходил с этим знаком по базару. Нашему дивизиону присвоили звание «Гвардейского», после того, как почти весь состав погиб. Не хочу, чтобы этот знак купил и носил тот, кто его не заслужил, а свое участие в войне подтверждает юбилейными значками ко дню Победы. Ему такой знак как раз кстати.
При написании этих строк я проверил себя. Встал, снял с полки книжного шкафа шкатулку с отцовскими наградами и открыл её. По сей день в шкатулке с наградами отца два нагрудных знака «Гвардия».
Я до сих пор отношусь сдержанно к различного рода собраниям, торжественным заседаниям и митингам. Я понимаю людей, уважаю их выбор способа отметить какое-либо событие, торжество, наконец, помянуть павших. Но бывает, когда памятные и траурные митинги по времени совпадают с подготовкой очередных выборов.
Как медицинский психолог и психотерапевт, я даю себе трезвый отчет, что происходит с коллективным сознанием, когда внимание людей, собранных в одно время и в одном месте, имеет остронаправленный вектор. Человек — существо социальное, но каждая личность в отдельности глубоко индивидуальна. Стараюсь помнить об этом.
Я не люблю и в своей жизни ни разу не использовал «толпу» в собственных целях. Я также не люблю и не позволяю, чтобы некто использовал меня в своих, личных и неличных целях. Происходящее я предпочитаю переваривать в одиночестве. В дни годовщины памятных дат открываю альбом с фотографиями, беру в руки боевые награды отца. Но почему-то в последнее время все чаще включаю ноутбук. Путешествую в интернете по архивам министерства обороны.
Набираю первую попавшую фамилию моих родственников — односельчан. Почему-то самой первой набралась фамилия «Мищишин». Это девичья фамилия моей мамы. Всего 58 документов. Пятьдесят восемь Иванов, Михаилов и Степанов по фамилии Мищишин награждены медалями и орденами. Набираю «Единак». Сорок семь документов. На пяти скупых строчках пять моих односельчан. Из них на двух строчках мой отец.
На экране выплывает фамилия «Жилюк». Это девичья фамилия моей бабушки по отцу. Всего 108 документов. Жилюк Назар Семенович, 1906 года рождения, двоюродный брат отца. Награжден медалью «За отвагу». Читаю представление: «В бою с японскими самураями…». Курсор скользит дальше. «Гудема, Гудыма». Это девичья фамилия моей бабы Явдохи по матери. Всего 584 документа! Пятьсот восемьдесят четыре судьбы. Медали «За отвагу», ордена Красной звезды, Красного знамени, Славы всех степеней, Отечественной войны. А сколько погибших, пропавших без вести, которых не успели наградить?…
В предыдущих главах я неоднократно возвращался к началу войны и вступлению в мое село гитлеровских захватчиков. Восьмое июля навсегда стало скорбной датой в непростой истории моего села. В тот день безвинно были расстреляны 24 моих земляков.
Расстрелянные восьмого июля 1941 года
1. Брузницкий Александр Иванович
2. Брузницкий Иосиф Иванович
3. Брузницкий Михаил Иванович
4. Брузницкий Михаил Иосифович
5. Брузницкий Роман Прокорович
6. Бойко Филипп Макарович
7. Вишневский Ананий Федорович
8. Гудыма Николай Артемович
9. Горин Александр Федорович
10. Данилов Николай Георгиевич
11. Загородный Михаил Федорович
12. Кизим Антон Федорович
13. Мельник Леонид Саввович
14. Мошняга Василий Маркович
15. Навроцкий Александр Михайлович
16. Навроцкий Петр Филиппович
17. Пастух Никита Григорьевич
18. Пастух Александр Никитович
19. Суфрай Иван Сергеевич
20. Суслов Федор Иванович
21. Ткачук Григорий Иосифович
22. Ткачук Степан Иванович
23. Ткачук Михаил Иванович
24. Твердохлеб Иван Михайлович
После казни потоки ливневой воды несли тела расстрелянных вниз по селу. Похоронили погибших на выезде из села в сторону Брайково. После войны было произведено перезахоронение безвинно расстрелянных в сквере у сельского клуба в центре села. Из моего детства память выдвигает братскую могилу, огороженную красным штакетом. В передней части стоял скромный, сначала деревянный, потом бетонный обелиск с красной звездой. На обелиске под стеклом был список погибших в тот день моих односельчан.
Перед братской могилой была утоптанная и укатанная велосипедами площадка элипсовидной формы размерами приблизительно 20х10 метров. Вокруг площадки располагались длинные скамейки на забитых в землю кольях. Со стороны улицы площадку ограничивали четыре ели. Остальную часть площадки окружали старые клены и акации. Вся площадь от клуба до забора с чьей-то легкой руки была названа бульваром (с ударением на У).
У братской могилы проводились торжественные и траурные мероприятия, посвященные началу войны, проводили слеты пионерской дружины, прием в пионеры. На майские и октябрьские праздники у северного угла, в непосредственной близости к братской могиле располагался духовой оркестр.
Гремели марши, туш, вальсы и полька. Чуть позже в селе вошли в моду фокстрот, танго. О танго я помню авторитетное заключение одной из пожилых женщин, восседающей на центральной скамейке и делающей прогноз будущих семейных пар:
— Шо ж то за танци таки? Музеке заграют, а всi лэдва ногами переберают. Повесепаютсi едно на другiм, тай росходятсi.
Позже звучали мелодии, под которые танцевали шейк, чарльстон и твист. На этих танцевальных мелодиях закончилась моя холостая жизнь.
Мы, малыши, носились между деревьями и вокруг огороженной штакетом братской могилы. Бухал в животе и груди барабан. В такт барабану утробно урчал бас. Было очень весело и торжественно. Я не помню, чтобы во время музыки на бульваре у меня промелькнула мысль, что в двух шагах на двухметровой глубине лежат, ещё не успевшие разложиться, тела застреленных односельчан. Полагаю, что такой мысли тогда не возникало ни у кого из взрослых. Дома я ни разу не слышал разговора, осуждающего оглушительную музыку у коллективной могилы.
В начале семидесятых штакетный забор и обелиск убрали. Перед братской могилой был сооружен мемориальный комплекс, который стоит по сей день. Положив руки на плечи осиротевшего сына, застыла в камне, со скорбным наклоном головы, молодая вдова, По правую руку изваяния широкий мемориальный обелиск, на котором высечены, покрытые золотом, имена погибших. В центре на камне большими буквами написано: «Никто не забыт, ничто не забыто».
Мама рассказывала, что похоронки в село стали приходить уже в конце сорок четвертого. А в сорок пятом похоронки в село пошли валом. Матери и жены ждали почтальона, разносившего по селу треугольники, сложенные письма фронтовиков. В таких домах почтальон задерживался, часто читая письма неграмотным матерям и женам.
Все чаще стали приходить желто-серые листочки, которых боялись все. Почтальон спешно и тихо здоровался, отдавал страшное письмо и спешил уйти. Чаще письменосец закреплял похоронку в кольца дверного замка или в другом видном месте. Бывало, почтальон не успевал выйти со двора, как предвечернюю тишину села разрывал женский скорбный вой, прерываемый громкими причитаниями. Некоторые, получив похоронки на долгие недели и месяцы застывали в скорбном молчании.
Никто не хотел верить в самое страшное. Мама рассказывала, что после похоронки соседка вдовы получала письмо от мужа. В письме муж описывал встречу на фронте с соседом, на которого пришла похоронка. Выходило, что похоронка — чья-то ошибка? Лишь изучив почтовые штемпели, выясняли, что письмо было писано за полтора месяца до похоронки.
