Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗
Вскоре после этой истории у Черта вышел из строя движок. Фриц все же был мастеровым человеком, причину неисправности обнаружил быстро: выхлопная труба была основательно забита тряпками, рваной бумагой, мусором.
С этим хламом в руках он и нагрянул в нашу землянку. Обшарил все углы, перекопал все барахло — искал что-нибудь похожее на то тряпье, с которым наведался к нам. Ничего похожего, к счастью, не обнаружилось.
Уходя, Черт демонстративно швырнул весь хлам на наш стол и хлопнул дверью с такой силой, что сверху ручейками заструились земля и песок.
— Слава богу, пронесло,— вздохнула мама.
Юра во время обыска сидел в углу со смиренным видом человека, непричастного к каким-либо темным делам. Только лукавинки в зрачках выдавали его торжество.
После ухода немца из землянки никто из взрослых на сей раз ни в чем не укорил его.
«Марьванны» прилетели!..
Нет, не суждено было сбыться нашим надеждам на скорое освобождение. Разбитые под Москвой фашистские части прошли через Клушино в тыл, на переформирование, а навстречу им, из тыла, все двигались и двигались свежие соединения.
Линия фронта установилась в шести-семи километрах от села. С этого момента жизнь наша стала сущим адом.
В Клушине скопилось огромное количество боевой техники немцев, много живой силы. Там, за линией фронта, наши, разумеется, прознали об этом, и теперь по селу ежедневно лупит тяжелая артиллерия. Конечно, приятно видеть, как немцы, точно тараканы по щелям, разбегаются под прицельными залпами советских батарей. Но и дрожь берет, когда подумаешь, что этот же залп мог накрыть тебя. Ты-то ведь не меченый, и глаз у снаряда нет. А все дороги — пройти нелегко — изрыты воронками.
Кошмарней же всего стало по ночам. Бомбить немцев в Клушине повадились По-2. В селе говорили — откуда взялся слух, не знаю, но утверждали это настойчиво,— что водят эти маленькие ночные бомбардировщики девушки-летчицы, и прозвали самолеты Мариями Ивановнами.
— Хоть бы Черту нашему какая-нибудь Марьванна гостинчик подбросила,— вслух мечтал Юра.— Чего они жадничают?
...Вечер, по-зимнему ранний. Коротаем его, как водится, в землянке. Вроде и на покой укладываться рано, и сидеть особо незачем: только тоску разводить. Разговоры все приелись, все на одну тему: когда же наши придут?.. В каганце плавает нитяной фитиль, и тусклый свет его бледными окружьями ползает на неровных земляных стенах, на лицах. В полумраке лица у всех какие-то заостренные, чуть-чуть чужие лица.
Мама что-то шьет на руках, отец тоже ковыряет шилом Борькин валенок — ставит на него тысяча первую заплату.
Вдруг дрожащий, мертвенно-бледный свет пробился сквозь крохотное оконце, затопил землянку, и в этом негаснущем свете растворился, пропал незначительный огонек каганца. На низкой гнусавой ноте взревела сирена воздушной тревоги: спасайся кто как может!
Нам бежать некуда: тонкая крыша над головой — единственное наше призрачное спасение.
По-2 навешали в темном небе фонарей, высветили село — и пошло. Одна за другой шарахают бомбы.
Страшный удар приподнял, кажется, нашу землянку и нас вместе с ней. Песок сыпанул на головы. Уши точно ватой заложило. Каганец совсем погас... А в землянке по-прежнему светло. Когда я начинаю помаленьку различать звуки — слышу Юрин голос. Где-то очень-очень далеко:
— Ура, мамочка! Прямо в Черта влепила Марьванна.
Мама шевелит губами — что-то говорит, а что — не пойму.
— Громче!— кричу.
И опять ничего не слышу. Совсем оглох, что ли?
Нет, слух понемногу возвращается.
Юра сидит на нарах и строгает ножом осиновые колышки.
— Что ты делаешь?
— Крест на могилу Черту.
Гаснут в ночном небе фонари, снова темень в землянке — скудный свет каганца не в силах разогнать ее.
Мама вздыхает:
— Чему ты радуешься, Юра? Глупенький ты... Ведь дом же наш погиб. Своим горбом подымали его. Где мы после войны жить будем?
— Брось, Анюта, нашла о чем жалеть,— ворчит отец.— Лишь бы война закончилась, а дом будет.
— Построим, построим,— подхватывает Юра.— Знаешь, мам, после войны какая жизнь будет? Я опять в школу пойду...
— Ишь, разбежался!
Юра связывает два колышка бечевкой.
— Хороший крест?
— Гвоздем сбей — надежней,— советует отец.
Он уважает вещи добротные, прочные.
Утро разочаровало нас: крест не понадобился. Бомба упала перед окнами дома, в нескольких шагах от стены взрыла глубокую воронку. Осколок выбил стекло, порвал оконный переплет и застрял в подушке, на которой в это время спал Черт: с вечера он был пьян и то ли поленился выйти по сигналу воздушной тревоги, то ли совсем не слыхал сирены. Смерть легла в сантиметре от его виска.
— Повезло мерзавцу,— сокрушалась мама.— Хорошо бы людям, солдатикам нашим, так везло.
И все же, что там ни говори, а это была последняя ночь, которую Черт провел в нашем доме. Наутро ему выкопали землянку, отдельную, в огородах — подальше от изб, от дороги,— и он переселился туда.
И хотя мастерская по-прежнему оставалась в нашем доме, Черт уже не так настойчиво преследовал ребят. Да и видел их реже: в мастерскую потоком везли искалеченную аппаратуру — все меньше оставалось у Черта свободного времени. И все лучше, надо было полагать, шли дела у Красной Армии.
ГЛАВА 11
Год сорок второй...
Пашем!
Война да нужда всему научат. По весне такое вошло в привычку:
— Валюшка, Зоя, пойдемте-ка на огород, — говаривала мама.
Обрядясь в резиновые сапоги, прихватив корзинки, мы шли на огород — вязли в топкой грязи, искали перемерзшие клубни картофеля, те, что остались невыбранными по осени. Потом эти клубни сушили на огне, перетирали на крахмал. Оладьи из крахмала, перемешанного с отрубями, получались какого-то нездорового синего цвета и тягучие, как резина. Ели мы с жадностью, особенно горячие, со сковородки, но чувство острого голода все равно преследовало нас везде и всюду.
У Юры с Бориской тоже была постоянная работа: по утрам они надевали рукавички и шли обрывать по канавам молодую крапиву. Из крапивы мама варила щи. Чуть-чуть подбеленные молоком, они не задерживались подолгу на столе — нам, по правде сказать, маловато было ведерного чугуна этих щей. Ребята чем могли — тонкими лепестками щавеля, былинками хвоща, сладковатыми корнями незрелого лопуха — подкармливали себя на лугу, за околицей.
А солнце припекало все сильнее, и скворцы озорно кричали над крышами, и тончайший аромат готовых распуститься в цвете яблонь щекотал ноздри.
— Сегодня будем огород сажать,— с утра напомнила мама.
После завтрака мы сидели на соломе и резали картошку: она лежала перед нами маленькой жалкой горкой. Клубни помельче на половинки разрезали, покрупнее, поувесистей — на три, четыре части. Резать надо было так, чтобы в каждой половинке или четвертушке оставались «глазки» — иначе не прорастут наши семена.
Работали молча, сосредоточенно, и дело-то, в общем, спорилось не только у взрослых — Юре и Бориске доставляло удовольствие пилить ножом клубни. Они и игру придумали: кто быстрее. Пальцы рук у всех почернели от крахмала, лица разгорелись, посвежели на чистом воздухе. Как не хватало нам его в нашей опостылевшей за зимние дни землянке!
Не знаю, кто о чем думал в эти минуты, а я вспоминал прежние весны, довоенные. Легко и просто жилось тогда. Бывало, приведешь с колхозного двора лошадь, ранехонько утром вспашешь участок. Мама кликнет соседок — соберутся они веселой гурьбой, и к полудню, смотришь, огород уже засажен...
Подошел отец, постоял над нами, обронил мимоходом:
— Озимь колхозную посмотрел...
— И что?— встрепенулась мама.
— Дружные всходы, напористые.
— Дай-то бог для себя да для всех своих скосить и обмолотить!
—- Хорошо бы,— угрюмо отозвался отец.
