Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Цизер Бенно (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
– Боже Всемогущий! – пробормотал Францл. – Представь, как хорошо вернуться домой, в теплую постель, и спать – просто спать сутками!
– Ей-богу, это так, – сказал я, когда представил себе эту потрясающую картину. – А когда проснешься, тебя ждут хрустящие булочки с маслом и джемом.
– С абрикосовым джемом.
– С абрикосовым, если хочешь. И кофе.
– Обжигающе горячий.
– И утренние газеты. И ласкающая слух музыка по радио.
– А вечером – спектакль, или кино, или бар.
– Конечно, во всем гражданском…
Гражданское – что за сладкое слово! Наденем ли мы когда-нибудь снова гражданскую одежду!
На следующее утро небо очистилось и солнце ярко освещало землю, от которой поднимался пар. Потом кто-то заметил русский пулемет, который нам так сильно досаждал.
– Не стрелять, – приказал лейтенант Штрауб. – Мы выполним эту работенку без кровопролития.
С зачехленным автоматом Штрауб пошел, как на прогулке, к русским с их пулеметом. Мы замерли. Чистейшее безумие! Но Штрауб, очевидно, знал, что делал. И хотя мы ясно видели каски, двигавшиеся в укрытии, русский пулемет молчал. Думаю, что русские не могли понять, что он собирался делать.
Затем Штрауб что-то им крикнул. Это прозвучало как дружественное приветствие. Он повторял его, а сам подходил все ближе. Весьма нерешительно один из русских встал и поднял руки. За ним это сделал другой, а потом и третий.
Штрауб вернулся, приведя их к нам с невозмутимым видом человека, вернувшегося с утренней прогулки.
– Идите и возьмите их оружие, – произнес он буднично.
Старый фельдфебель задумчиво потрогал пальцами подбородок.
– Господи Иисусе! Вы действительно мужественный человек!
Осада Харькова приближалась к своей кульминации. Фронт был в постоянном движении, перемещался зигзагами то взад, то вперед. Мы то атаковали, то отходили, заходили во фланг и вели бои во всех направлениях. Наши потери возрастали, но потери русских были еще больше. Судя по быстро возраставшему числу пленных и дезертиров, мы действовали не так уж плохо. Много раз на заре мы обнаруживали какую-нибудь группу русских, спокойно притаившуюся у нас под носом: они убегали под покровом темноты со своих позиций и были готовы сдаться.
Иногда степь покрывалась белыми листовками, которые сбрасывали наши летчики. В них русских призывали прекратить бессмысленное сопротивление и переходить на нашу сторону. На обороте листовки была отрывная часть, которая служила «пропуском для офицеров или солдат, числом до пятидесяти человек». В тексте на немецком и русском языках содержалось обещание, что с теми, кто сдастся, будут «хорошо обращаться и их сразу вернут домой, как только закончится война».
Большинство дезертиров показывали нам эти пропуска, когда сдавались. Даже те, кто оказывал упорное сопротивление, прежде чем был захвачен, неожиданно предъявляли какой-нибудь из скомканных пропусков, как будто думали, что это будет означать конец их невзгодам.
Однако эти пропуска не давали никаких преимуществ. Это была всего лишь пропагандистская уловка психологической войны.
– Птичий клей, – говорил Шейх, – чтобы заманить в ловушку глупых крестьян.
На самом деле все пленные без разбора препровождались в ближайший лагерь для интернированных, где никому не было дела до того, были ли они дезертирами или сражались с нами до последнего. Некоторое количество дезертиров держали в лагере в качестве обслуги. С ними хорошо обращались.
Однажды ночью мы услышали, как кто-то слоняется вблизи наших окопов. С оружием наготове мы прислушались. Прежде чем понять, что происходит, мы услышали ясный спокойный голос:
– Друзья! Не стреляйте! – Незнакомец продолжал повторять эти слова, пока один из нас не ответил.
Затем Францл вылез и подошел к этому человеку.
Он был дезертиром, хотя и не совсем обычным. Напряженным голосом, на довольно хорошем немецком, он сказал, что ждал этого момента уже давно. Красные расстреляли его отца и братьев, обвинив их в саботаже, и теперь он желает только одного: мстить. Мы никогда не пожалеем, если позволим ему воевать на нашей стороне, добавил он.
– Вам придется объяснить это нашему командиру, – сказал Францл. – Сами мы ничего не сможем решить.
Мы не знали, что и думать. Францл привел его в штаб роты, а через пару дней он был приписан к нашему взводу. Его одели в германскую форму и дали карабин. Штрауб сказал, что мы должны его проверять; нам было приказано ни в коем случае не упускать его из виду.
Был был смуглый узкоглазый татарин, и он никогда нас не подводил. Мы звали его Зеф. Он оказался отчаянным храбрецом, всегда первым вызывался на самые опасные задания, а когда доходило до рукопашной, бросался на врага, как дикий зверь.
Однажды мы наткнулись на бесконечную колонну военнопленных, которые шли в лагерь интернированных. Не говоря ни слова, Зеф рванулся вперед: он заметил человека, который был ему знаком. Прежде чем мы успели опомниться, он стал бить этого человека прикладом винтовки по голове, превратив его лицо в бесформенную массу.
Когда лейтенант Штрауб узнал об этом, он накричал на Зефа:
– Если такое еще повторится, я отправлю тебя в лагерь военнопленных!
Потом Зеф объяснял, что узнал пленного – тот был одним из самых гнусных палачей, когда-либо ходивших по земле, – и у него нет сожаления по поводу его убийства.
Тем не менее этот случай, похоже, охладил его жажду мести; после него Зеф вел себя более уравновешенно; его фанатичная мстительность ушла, и он вел себя в бою так же, как другие солдаты регулярных войск, хотя и с огромной напористостью. Его отношение к нам тоже изменилось. До сих пор мы больше общались между собой, а к нему относились скорее с недоверием, чем с симпатией. Теперь же он открылся и очень хотел подружиться, и мы в конце концов приняли его. Он был немногословен, но, если ему нужно было что-то сказать, это было что-нибудь важное. Многие из наших солдат были обязаны своей жизнью Зефу благодаря его острому зрению и способности чувствовать опасность.
В ясную погоду наши бомбардировщики нескончаемым потоком с ревом проносились над головой в тыл врага. Русские самолеты новых типов появлялись в небе, но редкие бомбы попадали на нашу сторону. Линия фронта все время была в движении, и с воздуха было трудно точно определить, кто есть кто на земле.
Однажды появился немецкий биплан, который летел необыкновенно низко. Мы помахали самолету, когда он пролетал над нами, крича шутливые замечания пилоту, когда вдруг по нашей позиции неожиданно прокричали предупреждение:
– В укрытие!
В следующий момент вниз с воем полетели бомбы.
Мы в мгновение ока бросились на землю. Один за другим последовали три взрыва, и вверх взметнуло огромные комья земли. Скоро мы узнали, что бомбы накрыли цели. Словно вспышки ярости, десять белых взрывов одновременно взметнулись в небо. Мы быстро разбросали желтые и красные опознавательные знаки. Некоторые были в таком бешенстве, что открыли огонь по бомбардировщику. Я тоже был настроен дать ему по заслугам – не слишком трудно сбить его.
Затем летчик выпустил световые сигналы, чтобы показать, что он нас опознал. Это был как жест извинения – но трое солдат третьего взвода были убиты, а еще семеро тяжело ранены этими бомбами.
Пилле снова был с нами. Загорелый и откормленный, он шумно приветствовал нас:
– Эй, привет вам, вшивые фронтовые бездельники! Как здорово вас снова увидеть. Я думал, что вы уже все давно в преисподней. Должен вам сказать, я просто умираю от тоски по дому!
Он сказал нам, что его рана – задеты мягкие ткани плеча – все гноилась и заживала медленно. К сожалению, его не отправили домой; он лежал в госпитале в глубоком тылу.
– Но я вам скажу – это было здорово! Хорошая жратва, первоклассное отношение, масса кинофильмов, даже театр. Они устроили нам чертовски классные представления. А эти девочки! Первый класс, я вам скажу, просто блеск!
Глаза Пилле блестели от удовольствия при одной только мысли об этом. Мы его расцеловали, слушали и все время смеялись. Было важно не то, что он говорил, а то, как он это делал. Он был переполнен энергией, о существовании которой мы уже забыли, и нам хотелось вобрать ее в себя как можно больше. Постепенно мы воспрянули духом и очень старались стряхнуть с себя то чувство апатии, которое пронизывало нас до самых костей.
