Скобелев, или Есть только миг… - Васильев Борис Львович (серия книг txt) 📗
– С нашим полным удовольствием. Только трубка у меня. Не побрезгуете?
– Был бы табачок хорош.
– Тютюн добрый, из Крыма, – матрос набил трубку, раскурил, протянул генералу. – Пожалуйте нашего флотского, ваше превосходительство.
– Спасибо, братец, – Скобелев, попыхивая трубкой, вольготно развалился на корме. – Плавней, плавней подгребай, недотёпа. И не брызгай!
– Р-рады стар-раться! – улыбался Струков, налегая на весла. – Ох, и влетит же нам за эту прогулочку, Михаил Дмитриевич! По первое число влетит!
За «прогулку» влетело, но, как всегда, одному Скобелеву.
– Ты что, подпоручик? Почему сам в воду полез?
– Мгновения берег, Ваше Высочество.
– Полез! Дважды за неделю полез! А если бы утоп? Русский генерал сам собой в Дунае утоп – то-то радости туркам!
– Так ведь не утоп же.
– А мог! Мог! Дважды мог! Признайся, что мог вполне!
– Не мог, Ваше Высочество, – упрямо пробурчал Скобелев.
Великий князь глядел строго, но строгость была напускной, и Михаил Дмитриевич это чувствовал.
– За сегодняшнее геройство прощаю, за прошлое самоуправство наказываю. Завтра Государь изволит прибыть в Плоешти, но ты его встречать не будешь. Ты в Журже будешь торчать безвылазно. Безвылазно, Скобелев!
– Слушаюсь, Ваше Высочество, – с облегчением сказал Скобелев, радуясь, что дёшево отделался.
7
Вторые сутки русские батареи, расположенные в Турну-Магурели и возле Журжи, вели интенсивный обстрел береговой линии противника. Турецкая артиллерия ввязалась в длительную дуэль, турецкие резервы метались по всему правому берегу, и только в Свиштове было пока спокойно. Напротив находилось тихое местечко Зимница, где стояли какие-то второстепенные русские части, ничто не предвещало грозы, и посетивший Свиштов главнокомандующий турецкой армии Абдул-Керим-паша продемонстрировал свите свою ладонь.
– Скорее у меня на ладони вырастут волосы, чем русские здесь переправятся через Дунай.
Через сутки об этих словах начальник русской контрразведки полковник Артамонов доложил Непокойчицкому. Артур Адамович ничем не выказал своего особого удовлетворения, но Артамонов уловил его. И шёпотом добавил:
– Я дал распоряжение сеять слух, что переправа состоится у Фламунды, ваше высокопревосходительство.
– Прекрасно, голубчик, прекрасно. Пусть трое говорят, что у Фламунды, а четвёртый – что возле Никополя.
Во Фламунде, небольшой береговой деревушке, целыми днями раскатывали экипажи, скакали конные, суетились штабные офицеры, бегали пешие ординарцы и посыльные. Центром их движения был хорошо видимый с противоположного берега дом зажиточного крестьянина, усиленно охраняемый цепью часовых и казачьими разъездами. Во дворе постоянно толпились офицеры, изредка мелькали генералы, а раз в день непременнейшим образом появлялся личный адъютант и сын главнокомандующего Николай Николаевич младший. Все входили в приметный дом, выходили из него, бешено куда-то скакали, и никто не обращал внимания на скромный домишко в сырой низине, невидимый с турецких высот. Сюда никогда не мчались нарочные и не подкатывали фельдъегерские тройки, здесь не видно было часовых и караулов, но ни один человек не мог спуститься в низину. Из кустов тотчас же молча вырастали кубанские пластуны, и любопытный в лучшем случае поспешно удалялся после длительных проверок и расспросов.
В этот неказистый домишко днём 13 июня Николай Николаевич младший в три приёма провёл начальника артиллерии князя Массальского, помощника начальника штаба генерала Левицкого, начальника инженерного обеспечения Деппа и генерала Драгомирова. Михаила Ивановича великий князь вёл последним и с особыми предосторожностями, встретив генеральский экипаж на дороге и проведя старого генерала совсем уж нехоженым путём. Подвёл ко входу, пропустил в дом, плотно прикрыв за ним двери, сел на крыльцо, прислонившись к дверям спиной, и положил перед собой два револьвера.
– Эй! – негромко позвал он.
Кусты напротив раздались, и в просвете возникло лицо дежурного офицера.
– Предупреди посты: стреляю в каждого, кто приблизится к дверям.
– Слушаюсь, Ваше Высочество.
И кусты вновь сомкнулись, не вздрогнув ни одним листком.
В единственной комнате дома приглашённых ждали главнокомандующий и его начальник штаба.
– Вы догадываетесь, господа, что выбор Его Высочеством уже сделан, – как всегда негромко сказал Непокойчицкий. – Благодаря тщательно продуманной дезориентации противник введён в полнейшее заблуждение относительно места и времени переправы главных сил. Так вот, докладываю вам, что переправа состоится в ночь на пятнадцатое июня возле Зимницы силами дивизии Михаила Ивановича. Всем даются сутки на подготовку.
– Об этом решении, кроме нас, не знает ни одна живая душа, – сказал сидевший у стола Николай Николаевич старший. – Даже Государю доложат лишь завтра утром.
– Переправа и захват плацдарма на том берегу силами одной дивизии? – удивлённо спросил князь Массальский. – Ваше Высочество, это дерзко, это отважно, но…
– Неожиданность, – важно сказал великий князь главнокомандующий. – Полная неожиданность – наше оружие.
– Мы долго обсуждали этот вопрос, – пояснил Непокойчицкий. – И сошлись во мнении, что большие силы наверняка привлекут внимание противника.
– Беречь патроны, – вдруг значительно сказал главнокомандующий. – Государь специально и очень своевременно указал нам на это. И я особо напоминаю: беречь патроны. С доставкой их будут трудности, и каждый выстрел стоит денег. Запретите нижним чинам стрелять без команды.
– Безусловно, Ваше Высочество. Ваша дивизия, Михаил Иванович, будет усилена стрелковой бригадой генерала Цвецинского, двумя сотнями пластунов, гвардейцами Его Величества, сапёрами, а впоследствии и батареями четырнадцатой артиллерийской бригады. – Непокойчицкий мягко переводил разговор в деловое русло. – Порядок переправы, я думаю, обсудим позже, Ваше Высочество?
– Наметьте в общих чертах, генералы разберутся сами.
Пока в высших сферах решалась судьба операции, войска, предназначенные для того, чтобы своей кровью открыть ворота русской армии, подтягивались к Зимнице, и к вечеру 13 июня Волынский пехотный полк уже расположился на последнем биваке. Все чувствовали, что предстоит серьёзное и тяжёлое дело, не слышно было песен, и даже разговоры смолкли. Ужин был короче и тише, чем всегда, а после ужина тут же сыграли отбой. Нижние чины, как положено, залегли под шинели, сунув ранцы под голову, но немногие уснули в эту тихую летнюю ночь. И хоть не было ещё никакого приказа, но солдатская молва быстро и точно донесла: МЫ. И кто-то молча лежал, с головой укрывшись шинелью и вспоминая родных, кто-то беззвучно молился или столь же беззвучно плакал. Но ещё никто никогда, ни в какие времена не считал солдатских слез.
Считали патроны.
И офицерам не хотелось быть в одиночестве в этот вечер: сидели у огня, что горел в лощине. Над костром висел солдатский котелок, в котором что-то деловито помешивал капитан Фок. Рядом молча расположились капитаны Брянов и Остапов, поручики Григоришвили, Ящинский и прапорщик Лукьянов.
– Пунш перед боем заповедан нам дедами, – сказал Фок. – Исполним же, что заповедано.
– Молиться надо, а не пунши распивать, – вздохнув, строго заметил Остапов.
– Зачем молиться? Зачем о грустном думать? – улыбнулся Григоришвили. – Надо о жизни думать, а не о смерти.
– Думать вредно, – усмехнулся Фок. – Все неприятности родом из дум. Вы согласны с этим, Ящинский? Или у вас, как всегда, есть собственная теория?
– Я давно оставил все теории дома, капитан. Вам угодно знать адрес?
– Кажется, генерал вернулся! – Лукьянов вскочил. – Я сбегаю, господа? Вдруг узнаю что-нибудь.
– Сбегайте, прапорщик. – Остапов дождался, пока юноша уйдёт, и выругался. – Всем хорошо слыхать? Вот на этом языке и разговаривайте при мальчишке, философы, мать вашу. Нашли время и место для своих теорий.
