«Шпионы Ватикана…» (О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, <br - Осипова И. А.

— Что за чушь! Папа объявил крестовый поход молитвы за обращение России. Он приносит большие жертвы ради подготовки миссионеров, предназначенных евангелизировать ваши народы, и ничего больше. А в «Руссикуме» преподается философия и богословие, русский язык и история, византийско-славянский обряд и что-то еще, но уж никак не шпионаж; о нем и речи нет. По поводу других миссионеров, возможно, проникших на советскую территорию, повторяю: ничего не знаю, а знал бы, не сказал. Что касается переписки, после отхода фронта на Запад я отправлял в Италию обычной почтой и письма, и открытки родственникам и друзьям, но ответа не получал. Спасибо, полагаю, я должен сказать советской цензуре.

Иезуит

Заявление «мы и так все знаем» было лукавой похвальбой, чтобы заставить меня признаться в невесть каких преступлениях, но доля правды в нем имелась. Они, например, знали, что я читал в Риме лекцию после моего возвращения с Украины. Знали, что я иезуит, хотя в Одессе я об этом молчал. Что до последнего, однажды следователь вдруг спросил: «А с каких пор вы принадлежите к ордену иезуитов?» Получив ответ, он поинтересовался, почему вначале я скрывал это, говоря, что принадлежу к ордену «Евангельских Советов». «Потому что боялся испугать советскую власть, полную предрассудков по отношению к иезуитам, — ответил я. — Узнай вы, что в Одессе есть иезуит, забили бы тревогу». Я сказал правду, но мне не поверили и начали говорить гадости о якобы интригах иезуитов.

Следователь то и дело заявлял, что своей «наглостью» я ухудшаю свое положение. «Леони! — даже сказал он однажды. — Если будете продолжать так себя вести, вы плохо кончите. Вы хотите жить или нет?» Я ответил, что не хочу жить так, как он это понимает:

— Мы все однажды умрем. Я нуждаюсь только в одном: чтобы Церковь была цела и невредима, а истина и справедливость восторжествовали. Ради этого я готов отдать жизнь.

— Зачем отдавать? Жизнью надо наслаждаться.

— Не наслаждаться, а употребить ее во славу Божью и на благо ближнего. Вы говорите: «зачем отдавать ее»? Затем, чтобы спасти ваш народ и, надеюсь, вас также.

— Ну, хватит! Ни я, ни наш народ не нуждаемся ни в вас, ни в Папе, ни в Церкви, ни в самом Господе Боге.

— Нуждаетесь, и вы поймете это… когда предстанете перед Ним…

— Оставьте в покое призрак!

— Ладно, оставлю, но вы, хотя бы ради благополучия своего народа, должны уважать Церковь, которая учит честности, любви, братству и защищает обездоленных.

— А если защищает, то почему не объединяется с коммунизмом? Это коммунизм защищает угнетенных и проповедует высокую мораль.

— Проповедует мораль, искореняя в душах веру в Бога, единственную опору совести! Защищает угнетенных, превращая рабочих и крестьян в ходячие машины, у которых только обязанности и никаких прав! Машины обязаны работать, работать, работать, отдавать деньги государству, восхвалять и боготворить хозяина, алчного эксплуататора! А права, какие права у раба? Раб — это вещь, а не человек. Он не имеет права даже думать своей головой. Нет, виноват, преувеличил… Советские граждане все же имеют права: например, право, открыв рот, слушать ложь, которую партия и советская власть им подсовывают, право критиковать религию, хулить Бога и так далее. Более того, они даже имеют право одобрять обязательным голосованием список кандидатов во власть, предложенный коммунистической партией!

— Ишь, агитатор! Вы только и можете клеветать на советскую власть! И еще жалуетесь, что вас арестовали.

— Не жалуюсь, а говорю, что меня арестовали несправедливо, за религию. Я не за слова свои арестован, а за свою веру.

Шутки

Главной целью следствия было вырвать у меня сведения, чтобы арестовать других «врагов народа», других «шпионов Ватикана». Однажды следователь спросил, имею ли я знакомых в Одессе.

— Имею, и очень много! Больше года я управлял приходом, тысяч восемь душ…

— Хорошо, назовите мне десять человек, которых вы знаете в Одессе.

— Всякий мой знакомый, по-вашему, предатель Родины. Так что позвольте мне оставить ваш вопрос без ответа.

— Вот прохвост!

Спустя некоторое время вошел другой следователь в звании полковника.

— Как идут дела? — спросил он.

— Как видишь. От этого типа ничего не добиться. Сейчас я задам ему вопрос. Послушай, что он ответит.

И он повторил мне последний вопрос. Я хотел было повторить свой ответ, но тут у меня блеснула мысль.

— Хорошо, — сказал я, — назову вам десять человек, с которыми я знаком в Одессе.

Он сразу же взял ручку и бумагу и приготовился писать.

— Давиденко, — сказал я.

Он записал и спросил:

— Кто такой Давиденко?

— Председатель Одесского горсовета.

— Кого еще знаете?

— Знаю N.N. (имя сейчас не помню) — он секретарь Одесского горсовета.

Следователь записал.

— Знаю епископа Сергия. Если хотите, можете его арестовать. В любом случае он один из ваших.

Следователь серьезно записал. Тут я забеспокоился, опасаясь, что дал маху. «Где я наберу десятерых?» — подумал я. Но не успел я назвать председателя совета моего района, как следователь перечеркнул список жирным крестом и бросил ручку.

— Ну и наглец! Слышал? — спросил он коллегу или начальника, неважно. — Что делать с таким гадом? Повесить, и дело с концом.

Я решил было, что тем и кончится. Но… Бог шутит на земле. Периодически в кабинете следователя появлялись какие-то люди в штатском. Я думал, что это важные шишки, и потому неизменно заявлял, что Бог все устраивает и всем управляет, что они однажды предстанут перед судом Иисуса Христа.

Может быть, тогда я видел даже самого Берию. Ведь это было его царство, внутренняя тюрьма МВД. Берия, правая рука Сталина, Меркулов, правая рука Берии, вереница «всемогущих», презиравших Бога и терзавших миллионы людей. Если не от меня, то, верно, от другого узника они, возможно, слышали о Божьем суде. Интересно, что бы ответил Берия, если бы кто-то вроде меня предсказал ему, что не пройдет и девяти лет, как Меркулова, Абакумова и других с позором отправят на суд Божий преемники Сталина, а сам я спустя лет двенадцать напишу эти воспоминания.

Глава XI. Второй следователь

Фатимская Божья Матерь

В ту ночь меня отвели в другой кабинет. За письменным столом сидел капитан, мой новый следователь. Видно, подполковник, который меня допрашивал прежде, не выполнил план. Новый следователь снова начал с анкетных данных, затем снова призвал чистосердечно признаться во всем и дать информацию о католических миссионерах. Но капитану, хоть и был он хитрее, повезло со мной не больше, чем подполковнику. Например, однажды он предъявил мне список священников и приказал указать знакомых. Я не обинуясь заявил, что при малейшей опасности для них и для веры я буду отрицать любое знакомство, если даже речь пойдет о самом известном человеке.

Довольно быстро отношения между нами стали очень напряженными. Он, высокомерный большевик, превозносил деяния Сталина и коммунистов «на благо народа». «Да, — сказал я однажды, — вы сделали народу столько „блага“, что он обожает вас и жаждет поставить памятник Сталину и всем советским благодетелям — посмертно!» Слыша такие шутки, он вздрагивал и мстил: запрещал жестикулировать, заставлял убрать руки со столика, за которым я сидел, и держать их неподвижно на коленях.

Однажды ночью он захотел поглумиться над моей верой конкретнее обычного. В бытность мою в Одессе нашли у меня в кабинете при обыске листовки православных румын с изображением Фатимской Божией Матери и молитвой Папы о мире [69], переведенной на русский язык. Следователь вытащил одну из этих листовок. «Смотрите! — воскликнул он. — Тоже мне, пропаганда! И такое вы несете в народ?» Он сказал «балерина», говоря о Пресвятой Деве, скромно изображенной на ветвях каменного дуба.