«Шпионы Ватикана…» (О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, <br - Осипова И. А.

Он расхаживал по комнате, но тут остановился слева от меня. Я сжал кулаки и, не вставая, сделал вид, что бью его в живот. «Перестань, черт!» — крикнул я. Он отскочил… такой смельчак, но, увидев, что я просто делаю вид, продолжил ходить взад-вперед с листком в руке.

Вот он снова в двух шагах от меня. Тут я молниеносным движением вырвал у него листок с образом и разорвал его. «Чтобы он не оставался в ваших грязных руках», — пояснил я. Я хотел опустить обрывки в карман, но он велел положить их на столик в пепельницу. Все же позже, усыпив его бдительность, я спрятал несколько клочков, унес и в камере просмотрел их.

К счастью, оказалось, что у меня остался клочок с изображением головы. Это был единственный священный предмет, который я, если можно так сказать, отвоевал. Утешение, однако, длилось недолго: спустя несколько дней меня обыскали в связи с переводом в Лефортовскую тюрьму, нашли эти полтора квадратных сантиметра бумаги и отобрали.

«Любезности»

Обмен «любезностями» случался у нас часто, пока я, заметив, что в религиозных вопросах следователь употребляет специальные термины, не спросил его, уж не поп ли он расстрига.

Один раз состоялся самый настоящий диспут на религиозную тему. Следователь взял помощников, двух-трех офицеров. На обычный вопрос о задании, данном мне Ватиканом при отъезде в Советский Союз, я, как всегда, ответил, что мое единственное задание — духовная поддержка верующих и обращение неверующих.

— Не стоило для этого ехать из Италии. В России своя христианская религия, православная, и католикам здесь нечего делать.

Я объяснил им учение о единстве Церкви Христовой, основанной святым Петром и его преемниками.

— Все равно Римскому Папе слать нам священников незачем. Священников у нас даже слишком много. Русский народ тоже верит в Бога и в святого Петра.

— Мало верить. Нужно признавать верховную власть святого Петра и подчиняться ей в лице преемника Петра — Папы. А так называемые православные священники этого не делают. Кроме того, вы говорите, что у вас их даже слишком. Ну, и где они? Вы же арестовываете всех, кто верно служит Иисусу Христу!

— Нет, не всех. У нас имеются протоиереи и архиереи. А теперь есть даже патриарх. А у вас — Папа… Пий… как там дальше?

— Пий XII.

— У вас Папа Пий XII, у нас — патриарх Алексий.

— Это Алексий — патриарх? Да какой он патриарх! Он — марионетка, лизоблюд Сталина.

— У него зуб на Алексия, — заметил следователь. — Нужно отдать его патриарху, пусть он его судит.

— Мы не знаем, что делать с Папой Римским и с патриархом Московским, — сказал следователь в конце. — Когда-нибудь ликвидируем обоих.

Однажды ночью, когда следователь предрекал пришествие коммунизма в Европу и полное упразднение религии, я напомнил, что большевизм в Европу уже пришел с Красной армией. «Варварства, совершенные этой вашей армией, — заметил я, — худшая пропаганда коммунизма. Европа не сдастся вам». Я сказал ему это, но корректная речь на следователя не действовала. Он заявил, что вся Европа, когда встречала Красную армию, ликовала. Тогда я отставил корректность. «Дудки, ликовала! — отбрил я. — Европа задохнулась от зловония вашего дерьма! Европа пошлет вас куда подальше».

В другой раз следователь «доказывал» мне правоту материализма и в качестве аргумента выдвинул факт разгрома немцев и их союзников. Те, дескать, имели девизом «Gott mit uns» — «С нами Бог» и проиграли, а Советский Союз — против Бога и победил. В ответ я посоветовал не слишком хвалиться, чтобы не кончить, как фюрер.

«Немецкий девиз „С нами Бог“, — сказал я, — просто музейная реликвия. На самом деле Гитлер был атеистом, как и ваш Сталин, и преследовал религию, особенно католическую. Бог правильно покарал его. Так что будьте осторожны. У дьявола два рога: один ему сломали в лице Адольфа Гитлера, и сейчас очередь второго — Сталина с приспешниками». Для следователя занести в протокол допроса эти резкости было невозможно; для поклонников апокалипсического зверя они звучали кощунством. Более того, кажется, именно тогда следователь посчитал своим долгом, чтобы не выглядеть согласным с моим непочтением к идолу, заявить, что он не позволит мне выражаться подобным образом.

— Я офицер Советской армии и советской юстиции! — крикнул он. — И я не потерплю, чтобы в моем присутствии оскорбляли Советское государство и его должностных лиц!

— Хорошо, — согласился я. — Советское государство и его должностных лиц я больше не оскорблю. Но обещайте, что и вы не будете оскорблять религию и ее служителей.

Следователь обещал. С тех пор допросы стали спокойнее. Однако мучить меня он не прекратил: запрещал класть руки на столик, не позволял мне достаточно спать, по ночам ведя допрос часами. Две ночи подряд он вообще не дал мне сомкнуть глаз, несмотря на то что к утру обсуждать было уже нечего.

Пытки

В то время на Лубянке в качестве пытки чаще всего не давали спать. Помню, как одного моего сокамерника, чтобы доконать, таскали на допрос ночей шесть кряду.

Днем поспать не удавалось. Недоспавший или не спавший вовсе был под неусыпным надзором. В томительные дневные часы он больше мучился в камере, борясь со сном, чем даже на допросе. Дозволялся примерно час отдыха во второй половине дня. Впрочем, такому отдыху следователь мог и помешать. Остаток времени сидеть было можно, а закрывать глаза — нет. Если кто-то все же задремывал, то сначала его ругали и угрожали, затем, если это не помогало, отводили в карцер. А уж там много способов прогнать сонливость: цементный пол, невозможность лечь, сильный холод или удушающая жара, а то и наручники и смирительная рубашка…

Но существовал не только этот способ вырвать признания. Были еще более действенные пытки: избиение кулаками и ногами, палками, хлыстами, подвешивание за руки или даже за ноги вниз головой. Пытка долгим сидением на крестце на краю скамьи, пытка холодной водой, которая капает постоянно в определенную точку черепа. Это доводило до помешательства. Был еще электрошок и многие другие дьявольские изобретения, которые не описываю, поскольку на себе лично не испытал: говорю о периоде следствия, позднее и я испробовал кое-что.

Все же упоминаю о пытках в подтверждение того, что описано другими. Подтвердить имею право: в годы заключения я встречал многих несчастных, которые эти пытки испытали на себе. Я знавал заключенного, которому выбили все зубы. Был и другой, немец: тот показывал мне в уборной следы от ударов розгами по пояснице. Третий — молодой украинец: его подвешивали до тех пор, пока он не терял сознание. Назову и другого украинца, видел я его в Воркуте. Этого не забуду никогда, такую жалость он вызывал! Он был совсем молодой — и уже калека: сломанные таз и позвоночник, ноги почти не держат, он мог лишь стоять, опираясь на две палки, и дрожал всем телом, даже когда сидел.

Тысячи людей рассказывали об ужасах тюрем Западной Украины, Восточной Германии, Венгрии, Белоруссии, прибалтийских стран. В советских концентрационных лагерях тюрьма Брест-Литовска считалась хуже Лубянки. Скольким же тысячам несчастных не удалось рассказать о пережитом кошмаре, потому что они погибли во время следствия, погребенные заживо в сырых подвалах, без воздуха и пространства, необходимых для отдыха!.. Вынужденные проводить месяцы в невероятной тесноте на голой земле, на цементном полу или, если повезет, на досках! Иной раз и ложились-то по очереди! Или лежали сначала все на одном боку, затем, по чьей-то команде, на другом.

Голодные, изъеденные насекомыми, униженные. Многие потеряли здоровье или саму жизнь.

И все же, хотя многие погибли от лишений или были расстреляны, в 1953 году, когда умер Сталин, нас, заключенных, в СССР было около двадцати миллионов [70]. Следовательно, ничего удивительного, что в тот послевоенный период тюрьмы и лагеря, бесконечно множившиеся, были переполнены.