Александр Невский - Пашуто Валерий Петрович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Образованные деятели церковного просвещения на Руси йидели смысл бытия в телесной и духовной чистоте, которые достигались дисциплиной жизни и молитвы. Ярослав же Всеволодович и его окружение смотрели на мир свободнее, шире. Чистота — это хорошо для «простцев», для люда, а не для князей. Князь-книжник это нечто другое; это не тот, кто переписывает книги и ропит их, а тот, кто вникает в сокровища книжной премудрости, ищет в них ответ на вопросы христианской мысли, жизненной сложности своего чувства.
Александр рос в среде, где не поощрялось всевластие Церкви. «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моя», — писал Заточник. «Род» и «естество» человека сложны, он не имеет врожденных свойств: «да не глаголем», — писалось в учительной литературе, — что этот «естеством благ», а тот «естеством зол». И «благий» бывает зол, и злой может «быти благ». Полных праведников не бывает: «Несть праведна, иже не имать ничтоже согрешения, и несть грешна, иже не имать ничто же блага». В душе человека три силы — разум, чувства, воля, в ней борется «правда» с «неправдой», и не все ведающие истину ее творят.
Ценность человека определяется его «нравом» и «деяниями», а «благородным» его делают «душевные добро-деяния», «помыслы» и «свершенное житие», особенно же «любовь, смирение, покорение, братолюбие».
В среде образованных самопознание ценилось: «Испытай себе болына, нежели ближьних», тем и себе пользу принесешь и ближним. Или: «Иже смотрит сам себе со испытаньем, то уподобен наставник есть душе своей». Может и грех быть во благо — важны побуждения, которыми поступки вызваны. Словом, это была гибкая мораль политиков.
Александр рано научился ценить и книжное слово церкви, и смелость суждений и действий князя. Ярослав всеми правдами и неправдами пополнял книгохранилище. И когда ростовский епископ Кирилл, богатейший человек — и деньгами, и имуществом, и книгами, — однажды встал на пути, пытаясь столкнуть его с великим князем, Ярослав на княжеском совете добился осуждения и заточения злокозненного святого отца, и среди прочего прибрал к рукам его библиотеку. Это было драгоценное собрание, судя по чудом уцелевшим экземплярам. Пергаменные рукописи, богато украшенные орнаментом и миниатюрами, имеют необычайно крупный, монументальный формат. На первом листе «Слова Ипполита» изображен князь-храмоздатель в русских одеждах с церковью в левой руке. Фигура помещена на синем фоне, в одеждах и нимбе — золото.
Еще богаче «Учительное евангелие» Константина Болгарского: на миниатюре царь Борис на золотом фоне, в роскошном византийском одеянии, украшенном золотом, жемчугом, драгоценными каменьями. Словом, роскошь, представительность, как и во всем, что возводилось, рисовалось, сочинялось по воле суздальских князей.
Восхваление самовластия перемежалось с тревогой о горестных последствиях его ослабления. Именно при переяславском дворе возникло и «Слово о погибели Русской земли».
В еврепейской литературе той поры лишь Петрарка (XIV в.) в сонете «К Италии...» поднялся до подобного прославления родины.
В «Слове» настойчиво выражена идея владимиро-суздальского единодержавия, когда «отселе» (от Переяславля) до союзной ему Венгрии, до Чехии — Польши — Германии и Литвы, до Карелии и «Дышючего моря» (Ледовитого океана), наконец, до Волги «то все покорено было богом „христианскому народу“ Руси и его защитникам — от Мономаха до великого Всеволода. И только потому, что со времен Ярослава Мудрого приключилась беда христианам — одолели их распри, что терзают и ослабляют Русь, обречена она на конечную погибель.
В раннем детстве, да и потом, во время неоднократных и длительных наездов в Переяславль, у Александра было время изучить и полюбить свой край.
Писание, житие, икона, собор — все это ступени не столько познания мира сего, сколько спасения неизбежно грешной души своей. Знание ограничено, божественная премудрость — безгранична. И искусство служит человеку не ради него самого, а ради бога — так учили отцы церкви.
Княжич постиг писание, знал жития, понимал смысл икон. Наконец пришло время поездки в столицу, и тогда близ устья Нерли, у порога земли Владимирской, он прочитал архитектурное предисловие художественной истории родины. И эти первые встречи с прекрасным навеки врезались в его память и чувства.
Храм Покрова посвящен празднику, который своевольный Андрей Боголюбский ввел здесь без одобрения митрополита. Этот сказочный храм, невесомый, летучий, как и его отражение в зеркале реки, поразил Александра своим отличием от воинственной красоты и грозной, тяжелой неподвижности храма времен Юрия Долгорукого, стоящего в Переяславле. Мудрая простота, немногосложное резное убранство фасадов церкви: в центре — пророчествующий царь Давид, по сторонам львы, с ними рядом — голуби, маски девушек. Храм высился на гладкой белокаменной площадке, словно дар небес каждому державшему путь во Владимир.
Гордый и прекрасный Владимир открылся перед Александром. С Юрьевской дороги княжич увидел его со всеми семью воротами и пятикупольным Успенским собором, что высился в юго-западном углу Среднего города — старой, еще мономаховой, крепости. Золотые. Торговые и Ивановские ворота делили город на три части. Его главная улица растянулась на тысячи шагов вдоль Клязьмы до белокаменной арки Серебряных ворот, сливаясь с дорогой на Боголюбово и Суздаль.
И все же не Успенский, а пышно убранный резным камнем Дмитровский собор должен был привлечь внимание Александра. Могучая мужественная слаженность и пропорциональность присущи ему. Колончатый пояс и выше его резьба по фасаду, с боков — листы свинца, на куполе — золоченая медь. Резьба здесь словно ткань. Зодчие связали собор с княжеским двором двухэтажным дворцом с вышкой, с башней, стоящей рядом.
В резьбе господствуют светские мотивы: царски-величественный Александр Македонский держит маленьких львов, здесь и скульптурный портрет Всеволода с пятью сыновьями, среди которых был и. отец Ярослав. На престоле Всеволод в княжеском одеянии: плащ-корзно с застежкой-фибулой на правом плече, из-под плаща видна длинная одежда — кафтан, по подолу обшитый каймой, на рукавах — вышитые обшлага и наручи выше локтя — также кайма вышивки и налокотники. Ниже припадающие фигурки — мальчики-княжичи, одетые, как и сам Александр, в короткие, до колен, кафтанчики, украшенные так же, как и кафтан Всеволода.
В лучах солнца город с золотыми куполами соборов л десятков церквей рисовался как сказка. Новый город Владимир-на-Клязьме был задуман и осуществлен лестными князьями как своего рода архитектурный вызов древнему Киеву-на-Днепре.
Вызывающая пышность убранства города была во вкусе дворянских нуворишей богатейшего двора: «Любим злато и берем имение, любим храмы светлы и домы украшены...», — писал древний проповедник, обличая роскошь аристократии, изодетой в браслеты-наручи с резьбой, перегородчатой эмалью, ожерелья из крупных бус и медальонов, трехбусенных серег...
Храмы не только силой проповеди, торжеством молебствия несли слово божье, слово смирения и повиновения в народ. Они и своей роскошной живописью, этой библией для неграмотных, способной «малыми линиями и красками» передавать зрителю «должайшие истории», своими огромными размерами, невиданным материалом, строгой организованностью — громадой форм должны были порождать чувство подавленности и благоговения в тех, кто ютился в полуземлянках окрестных сел, на деревянных улицах Ветчаной части города, толпился H,I торгу в поисках случайного заработка.
