В подполье можно встретить только крыс… - Григоренко Петр Григорьевич (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Чтобы выполнить эту задачу предполагалось использовать не только оставшееся плановое учебное время, но и весь летний перерыв (за исключением двухнедельного отпуска), занятия вести по интенсивному графику: 6 часов классных занятий, 4 часа внеклассной работы под руководством преподавателя и 2 часа самоподготовки.
Я понимал, что люди вообще непривычные к напряженной умственной работе, да еще разболтавшиеся за последние полгода, не выдержат такого напряжения и все дело провалится, если его не возьмет в свои руки комсомол. Никакой административный нажим не поможет. Они будут, утомившись, покидать занятия или совсем не придут. Так именно и происходило, не единожды. Здесь не место подробно рассказывать как боролись мы против этого. Скажу только, что главную роль сыграли не призывы к сознанию и энтузиазму, а пристыживание, упрек и угроза наказания. Я с первого выступления перед ними, в связи с началом занятий по-новому, не стал распространяться о том, что стране нужны кадры, и мы, как сознательные рабочие, обязаны отдать все силы на решение этой задачи. Я сказал об этом, но не как призыв, а как мимоходное напоминание о всем известном, затем заговорил по иному:
— Полгода вы болтались по Харькову, тянули деньги с родителей на свои гулянки, и ни разу ни ваша рабочая, ни комсомольская совесть не заговорила. А должна была. Вы же видели, что многие ваши товарищи добросовестно трудились. Я прочел список тех, кто влился в общий поток, кроме себя. Но они то все прекрасно знали, что я в том числе. Поэтому мои слова били особенно остро. Дальше я говорил о том, что комитет комсомола решил ни с кем не церемониться. Он будет просить дирекцию исключать особенно нерадивых, а мы им дадим характеристики, от которых не поздоровится. Будем просить общественные организации у них на родине судить разгильдяев товарищеским судом на широких рабочих собраниях. Судить за то, что полгода бездельничали, вынуждали государство без пользы тратить деньги на преподавателей и занимали места, на которые могли придти другие, более добросовестные люди.
Забегая вперед, скажу, что угроза исключения не была применена ни разу, но в течение по крайней мере полугода, не было дня, чтобы мне лично или кому-то из членов бюро комитета не приходилось заниматься учебой спецнаборцев. Когда спецнабор переходил на общую программу состоялось торжественное собрание и Топчиев сказал, что без той настойчивости, которую проявил комитет комсомола, без его абсолютной непримиримости к отставаниям и пропускам занятий решить эту задачу не удалось бы. И сами спецнаборовцы устроили бурную овацию в честь комитета комсомола. Без ложной скромности скажу, что и сам считаю свое участие в приобщении более 300 человек к учебе в ВУЗе одним из наиболее полезных дел своих.
Но не только этими делами занимались комитет комсомола и я лично. Хотя спецнабор и имел значительный удельный вес, но не он один представлял всю массу студентов. Почти половина первого курса и все остальные курсы укомплектованы, в основном, по конкурсному набору, из различных социальных слоев, преимущественно из интеллигенции. Этому способствовали, разумеется, симпатии преподавателей института, но больше всего влияла неправильная система образования. Семилетняя трудовая школа знаний для высших учебных заведений не давала, а рабфаки и профтехшколы удовлетворяли лишь незначительную часть потребности ВУЗов. Интеллигентные родители организовывали для своих детей, окончивших семилетку, подготовку в ВУЗы частным образом, и они шли затем по свободному конкурсу, то есть по сути без конкурса, поскольку абитуриентов было меньше, чем мест в ВУЗе. Таким образом и создалось устойчивое большинство студентов из интеллигентной среды.
На втором курсе было несколько парттысячников из числа той тысячи старых коммунистов, которых ЦК направил в 1928 году во все основные ВУЗы страны. На первом и втором курсах учились несколько десятков профтысячников, на всех курсах имелось небольшое число рабфаковцев. Они имели наиболее систематизированную подготовку к учебе в ВУЗе. Парттысячники — Топчиев, Максимов, Малер — люди серьезные. К учебе относились с усердием и потому пользовались среди студентов авторитетом, уважением. Топчиев был избран секретарем парткома. Когда он находился на 3-ем курсе, должность стала платной, но его утвердили в этой должности и предоставили право прервать учебу. Но он не пошел на это и вместе со своим курсом закончил институт. Диплом, как мне рассказывал человек, которого нельзя заподозрить в необъективности, он защитил блестяще. Малер, с организацией Инженерно-строительного института, был назначен его директором, и он не оставил учебу. Правда, институт закончил на год позже своего курса. Из всех троих, после сталинского лихолетья, я видел только Малера. Он руководил небольшим стекольным заводом. Судьба Топчиева и Максимова мне неизвестна.
Профтысячники произвели на меня куда худшее впечатление. Не знаю, чем объяснить, но все, кого я знал из них — люди страшно ограниченные, тупые и зазнайки. Приведу один пример. Был такой студент — профтысячник Загребельный. Ему было повидимому 32–33 года. Но нам 18-20-летним юношам он казался довольно старым. Рост около 190 сантиметров. Косая сажень в плечах. Тупое и наглое его лицо было полно высокомерия. Но чего нет, того нет — знаний никаких. Он и таблицу умножения не знал. По-моему не хотел или ленился запомнить. В нашу учебную группу попал он на втором курсе. По принятой тогда практике к нему, как отстающему, прикрепили сильного ученика Юрка Пасютинского, из числа поступивших в институт по свободному конкурсу. Небольшой ростом, с детским нервным личиком, интеллигент до мозга костей — грубое слово не только что произнести, слышать не может. Когда нервничает — переходит на украинский и так частит, что даже мне бывает трудно понять. Тем же, для кого украинский не родной или вышел из употребления в семье, вовсе непонятно.
И вот началась история. Загребельный ничего не понимает. Не может ответить преподавателю даже на вопросы относящиеся к заданию, которое он выполнил дома. Комсомольская организация группы обвиняет во всем Пасютинского. Тот нервничает, частит по-украински, а Загребельный с наглой улыбочкой говорит, что Юрко ему не помогает. И это не один раз. Юрко уже получил несколько предупреждений. Комсорг просит меня поговорить с ним. Остаюсь с Юрком после урока. Он нервничает от того, что комсомольское начальство, хоть и его согруппник, но секретарь комитета всего института собирается прорабатывать его. Сели. Я, обращаясь по-украински, прошу рассказать о взаимоотношениях с Загребельным. И я узнаю, что тот на занятия с Юрком не ходит. Требует, чтобы Юрко выполнял все его домашние задания, и писал объяснения, как он это делает. Каждый раз грозится, что пожалуется в комсомол и что ему, как члену партии, поверят.
Мы долго проговорили. Юрко успокоился, перестал частить, и мы затронули много вопросов. Спросил я его, и частности, и о том, что думает он о Загребельном, стоит ли его учить.
Он ответил:
— Не стоит, но учить его будут и из института выпустят.
В ответ на это я задал риторический вопрос:
— А на что нужен такой инженер, что он будет делать? Но Юрко ответил абсолютно серьезно:
— Моим начальником будет.
Ответ был, конечно, символический, но по иронии судьбы оправдался дословно. В 1934 году Загребельный и Пасютинский закончили учебу и были оба выпущены из института. Загребельный назначен начальником дорожно-строительного управления, Пасютинский — главным инженером в то же самое управление. Так судьба свела их вторично, после того, как я в конце 1930 года развел их. Тогда я сам взялся быть прикрепленным к Загребельному. Дважды вытянул его на партком для ответа за уклонение от учебы. И он не выдержал — ушел из нашей группы. Мучил кого-то другого. Но двигался с курса на курс, пока не перешагнул институтский порог с дипломом в руках. Сколько видел я их, таких дипломированных бездарностей! Всех их выпускали, идя на всевозможные ухищрения — я помню даже случай, когда одному особо «дубовому» устроили закрытую защиту, не допустив на нее не только слушателей, но и тех членов госкомиссии, которые могли бы высказаться против. И все такие люди шли на пополнение рядов начальства и что особенно интересно, почти никто из них не пострадал во времена сталинских чисток.
