Семь трудных лет - Чехович Анджей (е книги .txt) 📗
Не знаю, читал ли кто-нибудь в польской секции его произведения. Этой темы избегали, так как Тростянко был человеком, о котором Новак и его ближайшие сотрудники были не слишком хорошего мнения.
Дело в том, что еще в 1953 году американцы задумывались над тем, не уволить ли Новака и не назначить ли на его место Тростянко. Проект провалился, но с этого времени Новак косо смотрел на бывшего соперника и позволял себе даже с шумом выставлять его за дверь.
Иногда мне было жаль Тростянко. Уже немолодой, он многих вещей не понимал, но на фоне Новака, Гамарникова и их людей, напоминавших шайку циничных гангстеров, готовых за несколько долларов и повышение по службе вцепиться в горло каждому, Тростянко имел вид человека в каком-то смысле порядочного. Это мнение я, понятно, не распространяю на его деятельность. Если ЦРУ из многих других именно его выбрало на роль директора польской секции, то, очевидно, он обладал соответствующим стажем сотрудничества с органами разведки. Тростянко в прошлом был, в частности, связным между шпионским центром в Берге и польским отделом «Свободной Европы». В своих передачах он использовал получаемые этим путем материалы из Польши, чего вовсе не пытался скрыть. Однако, несмотря на это, я не ставил знака равенства между ним и Новаком с его элитой. В повседневной жизни это были люди разного покроя.
Тростянко в своем враждебном отношении к социалистической Польше, в ненависти ко всему, что отождествляется обычно с понятием коммунизма, использует примитивные и шаблонные аргументы. Он не в состоянии придумать что-то оригинальное. По этой причине он часто подвергается нападкам.
Мелешко-Каневич, любой ценой пытавшийся удержаться в «Свободной Европе», успешно прикидывавшийся сумасбродом, известный своей привычкой к злобной брани в адрес случайно встреченных лиц в коридоре, называл Тростянко провинциальным обывателем и графоманом. Птачек, один из редакторов польской секции, утверждал, что Тростянко по своему уровню развития годен в лучшем случае для «Дзенника польскего» и «Дзенника жолнежа» — эмигрантской газеты, о которой даже Заморский говорил: «Эту мерзость не стоит читать. Самую большую чепуху, какую у нас выдумывают, они перепечатывают как сенсацию».
Тростянко не уклонялся от ударов, но способ его обороны только подтверждал правильность выдвигаемых против него упреков. «Они слишком интеллигентны, — говорил он о своих противниках, — не знают, что коммунизм надо бить толстой палкой. Чем она будет толще, тем лучше».
Его передачи действительно были лобовыми, грубыми, хотя, если судить справедливо, не слишком отличались от того, что писали Стыпулковская-Мечковская, Кристина Милотворская-Кшиштофяк, Люциан Пежановский или Тадеуш Подгурский. Я мог бы к этому добавить еще много фамилий, но суть не в этом. Все авторы текстов, бывшие только редакторами или старшими редакторами, не решали, что именно пойдет в эфир. С подготовленными передачами знакомились, вносили поправки и утверждали их так называемые боссы. К ним в польской секции причислялся Новак и его заместители, в рабочем порядке инструктируемые американцами значительно чаще и основательнее, чем персонал редакции. Именно они после ознакомления с составленным текстом могли сказать «о’кей» или написать на полях «ок» рядом с собственными инициалами, что означало, что материал может быть выпущен в эфир.
Система мелочного контроля, осуществляемого американцами в польской секции «Свободной Европы» и охватывающая не только весь комплекс ее деятельности, но даже и частную жизнь сотрудников, ощущалась на каждом шагу. Были запретные темы и проблемы, которых никто не отваживался поднимать ни на радиостанции, ни за ее пределами. Нельзя было признавать достижения Польши, исключение составляли успехи польских спортсменов, но и здесь энтузиазм не считался признаком хорошего тона. В самых восторженных тонах следовало говорить о Соединенных Штатах, Великобритании и… Новаке. Обязательными были негативные высказывания, когда затрагивались какие-либо темы, связанные с Советским Союзом и коммунистической идеологией. Если кто-то хотел вылететь с треском из «Свободной Европы», он мог этого легко добиться, скептически отзываясь об Израиле и его агрессивной политике. Тех же последствии можно было ожидать, выражая симпатии к Германской Демократической Республике или арабским государствам, выступающим против политики Тель-Авива на Ближнем Востоке. Нужно было также постоянно помнить, что «вторую мировую войну выиграли исключительно западные державы».
В такой атмосфере строгих запретов и приказов, доносов и убежденности, что шеф всегда прав, трудно было ожидать искренности, понимания и уважения к личным взглядам. Некоторые сотрудники польской секции — с глазу на глаз и обычно не в стенах радиостанции — украдкой затрагивали щекотливые вопросы или высказывали свои суждения о волнующих их проблемах. Дискуссии в более широком кругу касались чаще всего личной жизни и ее пикантных подробностей.
Вот, например, кто-то выскакивал с новостью, что Тадеуш Новаковский опять покрасил волосы и в присутствии нескольких человек за рюмкой назвал свою жену Данку шлюхой (она работала в «Свободной Европе» в качестве переводчицы, якобы хорошо знала несколько языков, но, как утверждали, ни на одном из них не могла ничего сказать). Повергнутая в отчаяние, жена ударила мужа по лицу, сказав, что он сумасшедший и должен лечить свою аберрацию. Не каждый знал, что такое аберрация, поэтому дискуссия переходила в область скрытых заболеваний, пороков или отклонений, и так проходил вечер.
Когда затронутая тема исчерпывалась, кто-нибудь подбрасывал новую из той же оперы, поскольку закулисная сторона дамско-мужских отношений всегда занимала первое место в жаждущих развлечений головах. И всегда находилась подходящая жертва, хотя бы другой Тадеуш — ксендз Киршке.
В 1940 году ксендз Тадеуш Киршке, будучи священником Войска Польского, очутился в гитлеровском лагере для военнопленных офицеров. Поскольку он имел фамилию, какой могли позавидовать многие фольксдойче, немцы начали настаивать, чтобы он подписал «фолькслист» (заявление о немецком происхождении). Киршке не дал себя сломать, держался мужественно. За сопротивление гитлеровцы отправили его, вопреки международным конвенциям об обращении с военнопленными, в концентрационный лагерь. Он пережил трудное время и после войны каким-то сложным путем попал в «Свободную Европу». В польской секции он выполнял обязанности старшего редактора и одновременно священника. В костеле Святой Анны в Мюнхене отправлял так называемые польские богослужения, которые регулярно посещали Новак и Зеньчиковский, а также те, кто хотел, чтобы никто не сомневался в их антикоммунистических чувствах, чего сама по себе не гарантировала демонстрация просионистских взглядов. Киршке довольно часто посещал также католические семьи.
Сутана и духовный сан отнюдь не мешали ему выполнять миссию, которая обычно не входит в круг обязанностей пастыря. Чаще всего, говоря о ксендзе, называли тут же имя Кристины Милотворской, жены художника Хиляры Кшиштофяка.
Эта пара в начале 1969 года отказалась возвратиться в Польшу и попросила убежища. Просьба была быстро принята и вскоре после этого Кристина Милотворская начала работать в «Свободной Европе». Новак, человек довольно грубый в отношениях с персоналом, к ней обращался не иначе, как «пани Крыся», и в ее присутствии выглядел петухом, который, распустив хвост веером, ходит перед наседкой. Кое-кто старательно избегал быть свидетелем таких сцен, чтобы его не заподозрили в подглядывании за шефом. Хорошо это никогда не кончалось. Публично о Милотворской и Новаке не сплетничали, на горизонте был еще ксендз Киршке в качестве ее второго поклонника, столь же активно стремящийся к своей цели…
Недоброжелательно посматривала на Милотворскую пани Стыпулковская. Она заключила союз с женами сотрудников польской секции, объединенных общей женской ненавистью и подсознательно видевших в новом «приобретении» Новака грозную соперницу. В прошлом уже был случай, когда сговор ревнивых женщин увенчался успехом: не приняли на работу в «Свободную Европу» Алицию Лисецкую, которая во время своих зарубежных поездок старалась поглубже узнать разных сотрудников радиостанции. Когда эта особа навсегда перебралась в ФРГ, ей казалось, что она сможет использовать установленные тогда связи и получить штатную должность в «Свободной Европе». Увы, она просчиталась. Женщины из польской секции во главе с женами Новака и Новаковского, кое-что зная о сомнительном прошлом Лисецкой, подняли тревогу. Та вынуждена была отступить. Правда, она пописывает в «Свободную Европу» свои комментарии, стараясь, как обычно, поднимать вокруг себя как можно больше шума, но в Мюнхене практически ее нет.
