На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Федорова Евгения (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Но сказать, что вся масса урок отличалась какой-то особой восприимчивостью, одаренностью, большей, чем остальные люди, я не могу. Ближе я столкнулась с ними в лето жуткого «Водораздела» 1937 года, а также в Кеми – на «Швейпроме», где прожила целых три года. Об этом я расскажу дальше.
Итак, мой первый лагерь, Пиндуши, мало походил на концлагерь, которым он, в сущности, был. Если не считать урок и малолетних преступников, с которыми мне пришлось здесь близко познакомиться, это был лагерь, где колючей проволоки не было видно за густыми деревьями, с берега открывалась нежная гладь Онежского озера, а на берегу возвышались стапеля судостроительных площадок.
Наше конструкторское бюро было обычным учреждением, только с несколько «продленным днем». Мы собирались на работу к девяти утра, а заканчивали ее в восемь вечера. Но все же это было обычное учреждение, с разными отделами, их начальниками и специалистами. Все были заняты работой, имели свои производственные планы и старались выполнить их досрочно.
Имелся даже свой БРИЗ (бюро рационализации и изобретений), и за удачные рационализаторские предложения выдавали небольшие премии. В общем, все было, как на воле, только без зарплаты, а в бараке дневальная выдавала «пайку» и талоны на завтрак, обед и ужин. Наша «придурковская» пайка была неизменна – 500 граммов черного хлеба, а обед состоял из двух блюд – супа и второго (обычно трески); на завтрак и ужин бывали каши – пшенная или овсяная, всегда размазни.
Конечно, голодноватый рацион, в особенности для мужчин. Но в это время посылки еще можно было получать в неограниченном количестве, и нам всем их посылали родные. Получали мы и деньги, хотя много на руки не давали, но в ларьке всегда можно было купить и сахар, и конфеты, и мыло.
В общем, никто не голодал, и эта сторона жизни особых неприятностей не доставляла. Для меня же и для таких, как я, кто только что пришел из тюрьмы и пересылки, после убийственного безделья Бутырок, когда так бешено хотелось деятельности, – все равно какой, лишь бы деятельности! – жизнь в таком лагере, как Пиндуши, казалась чуть ли не верхом счастья, тем «раем», по которому мы так истосковались там, в тюремных камерах.
И «дело», которое, казалось, навсегда останется самым главным событием, все затмившим в нашей эмоциональной жизни, навсегда занявшим мозг и душу, – и оно, как я с удивлением начала замечать, стало бледнеть, стушевываться, превращаться в какой-то болезненный туман, оседавший постепенно на дно души… Вечера у нас были свободны до одиннадцати, до «отбоя», и мы могли бродить по лагерю, найти какой-нибудь укромный уголок и разговаривать сколько душе угодно. Вечера были теплые и совсем светлые – наступало карельское лето.
Сначала я могла говорить только о своем «деле». Моя история продолжала казаться мне необыкновенной и все еще вызывала изумление у меня самой. Впрочем, все лагерные знакомства начинались неизбежно с расспросов и рассказов о «деле». И я не только рассказывала, но и выслушивала истории не менее фантастические, чем моя.
На работе же было приятно погрузиться в совсем другой, деловой мир, совершенно забыть о том, что ты – «зек» и что вольнонаемного начальника нужно называть «гражданин начальник». Впрочем, довольно скоро и «свободное время» у меня заполнилось заботами и интересами, ничего общего с моим «делом» не имеющими.
У нас на лагпункте был клуб, а в клубе – своя лагерная самодеятельность. Когда я появилась в Пиндушах, человек пять-шесть составляли костяк этой артистической самодеятельности. Бухгалтер нашего КБ недурно пел баритоном. Дневальная нашего барака, бывшая баронесса с какой-то двойной аристократической фамилией, которую я уже не помню, несмотря на свой преклонный возраст и горбинку в плечах, имела орлиный профиль, а в голосе ее проскальзывали кокетливые нотки…
Так как дневальство много времени не занимало, а за «пайку» всегда можно было нанять охотника подтереть за нее полы, баронесса объединяла в своем лице заведующую клубом, режиссера, автора частушек на «злободневные» темы, а также артистку на любую роль. Был в этой «труппе» совсем молоденький мальчик – художник Мишенька Потапов, египтолог, влюбленный до самозабвения в свою, как он считал, «прародину» – Египет. Историю его жизни, трагическую и необыкновенную, я узнала спустя много лет, но к этому я вернусь позже, если успею…
Еще в «труппу» входили наши чертежники – неразлучные Коля и Дима, о которых было известно, что они сидели за гомосексуализм, хотя друзья это нехотя отрицали. У Коли было какое-то театральное прошлое, связанное с Мариинским театром, где он когда-то служил статистом, Дима же просто от природы был талантлив и быстро входил в любую роль.
Среди «урок» обнаружилось немало любителей попеть под гитару и отбить неплохую чечетку. В общем, был хоть и маленький, но полный энтузиазма артистический коллектив, в который, конечно же, включилась и я.
Урки с завидной лихостью исполняли концертные номера, но репетировать в пьесах им быстро надоедало, они начинали и бросали. И все же мы одолели «Без вины виноватые» Александра Островского – спектакль, который потом сыграл такую значительную роль в моей лагерной судьбе. Но это было уже осенью, в конце моего пребывания в Пиндушах. А пока что однажды меня вызвал начальник лагпункта и объявил, что назначает заведующей ИТРовской столовой!
Для инженерно-технических работников (ИТР) существовала особая столовая, в отличие от другой – общей. Хотя питание и тут и там было примерно одинаковым, но в первой было почище и не было мата. Сначала я наотрез отказалась: никогда я не занималась никаким хозяйством, ничего в этом не понимаю и не смыслю.
Начальник посмотрел на меня с подозрением и удивлением.
– В лагере профессий себе не выбирают, – сказал он.
– Да поймите же, товарищ начальник…
– Я вам не товарищ. Можете идти.
Я вышла ошеломленная, как с допроса. Ночью меня вызвали в третью часть.
– Вы что, от работы отказываться? В КУР захотели? (КУР – колонна усиленного режима). Общий режим не нравится? Или на лесоповальчик предпочитаете?
Короче говоря, я стала заведовать столовой. В то время я еще не предполагала, сколько профессий освою в лагере! Обычно хозяйственные должности, да еще такие «хлебные», как столовая, ларек, хлеборезка, раздавались «соцблизким» – «бытовикам», сидевшим не по 58-й статье, а за расхищение, растрату и тому подобное, но все же не прямым воришкам из уголовников.
«Социально близкими» были у нас и «воспитатели»: в лагерях имелись культурно-воспитательные части – КВЧ. Помню, в Пиндушах мой первый воспитатель сидел за убийство жены из ревности. Был он довольно симпатичный инертный мужчина, ни во что особенно не вмешивался и не стремился нас «воспитывать», предоставляя полную свободу в клубно-артистической деятельности. Вполне довольствовался привилегиями своей небольшой должности, дававшей ему отдельную кабиночку при КВЧ, которая позволяла иметь лагерную «жену» и пользоваться прочими преимуществами лагерного начальства.
Вероятно, в Пиндушах не хватало «соцблизких», а может быть, они проворовывались без конца, – в общем, почему-то придумали назначить в «завы» столовой меня. При ней была крохотная комнатушка, в которой мне полагалось жить, она же была и кладовой для получаемых на день продуктов. Считалось, что я, живя там, в кладовке, охраняю съестные припасы от расхищения.
В первую же ночь напившийся вдребезги повар-армянин, тоже какой-то «соцблизкий», ломился ко мне в окно, просовывая сквозь ставни свой мясницкий нож.
– Все равно зарэжу… Жива нэ будэшь… – хрипел он за окном, а я дрожала на железной коечке, запихав под нее подальше самое ценное – куль с соленым мясом.
Впрочем, все обошлось благополучно, армянин-повар к утру протрезвел, меня не зарезал, и вскоре мы нашли с ним нечто вроде «общего языка»: он оставил меня в покое в обмен на мое невмешательство в его махинации с продуктами.
Я не думаю, что при мне он воровал меньше, чем до меня, но кое-как мы концы с концами сводили и людей кормили. А так как я старательно стирала салфетки и на столы ставила в банках букеты ромашек, собранных на острове, все находили, что я отличная «завша» и вполне справляюсь со своими обязанностями.
